природных условиях. Он вообще не привык обороняться. И в своей жизни ни разу не подвергался путник агрессии со стороны, и больше того, знал он с рождения, что не придеться ему быть жертвой когда-либо, что будет оберегать его судьба (или ангел хранитель, неважно) от жестокостей мира. Будто не от мира сего рожден он на свет, и таких как он действительно не так много как хотелось бы, не просто не наученных держать удар и защищаться, но, казалось бы, просто непригодных для прямой конфронтации, не пригодных для борьбы. И немало, ведь, у таких как наш путник завистников, мечтающих добиваться своего, как говорится, малой кровью, чтобы обходили их трудности и опасности стороной. И это нормальное стремление каждого думающего человека, знающего цену борьбе, желающего жить в мире и согласии подальше от внешних угроз. [/b]
Кто-то спросит, как же такое возможно? Значит для кого-то возможно. Своего рода, карма, предначертанный свыше путь, появление на свет под счастливой звездой, удачное стечение обстоятельств, энергетика. Пусть завидуют, пусть остерегаются, пусть даже ненавидят и стремятся лишний раз сделать пакости, просто из такого извращенного обострения справедливости, и тогда такая карма вернется к недоброжелателям бумерангом. И пусть пострадает такой «избранный» высшей силой, но страдания его будут недолгими и обязательно окупятся втридорого. И даже в столь жестоком мире, где каждый смотрит на каждого как на смертельного врага, необходимы частицы некоего света, недоступного для тьмы или туч, его закрывающих.
И трещит лед стен пещеры как-то грозно. Так подкрадывается хищник к ничего не подозревающей жертве. То с одной стороны, то с другой продолжается этот предательский и опасный хруст. Бегут трещины где-то глубоко изнутри, но кажется лед, благодаря им, лишь прочнее. Будто не рушат они стены, но укрепляют еще больше, показывая путнику все свое коварство и могущество, перед которым должен он оставаться бессилен. И не случайно не взял он в свой поход никаких подсобных средств, которые помогли бы ему, вдруг, оказавшемуся перед трудностями. Которые могли бы обернуться против него и привести к еще более вероятным и существенным трудностям.
То чистый лед, темнеющий до черной бездны где-то в самой своей глубине, кажущейся целой бесконечностью, уходящей за пределы размеров пещеры, вырывающейся далеко наружу, будто ограниченное ее пространство – иллюзия. И границы его куда дальше видимых глазу и ощутимых физически. Будто готовился прежде и продолжает укрепляться лед уже в момент появления, наконец, путника, о котором, кажется, знал изначально. Будто должна пройти между ними некая битва не на жизнь, а на смерть за ценность, столь необходимую путнику, до которой уже рукой подать, которую просто взять и забрать с собой. И не оставит путника судьба в эти мгновенья, не для поражения привела она его в эту пещеру после продолжительного пути, и на отдых нет времени.
И вот находит путник в тихом дрожащем свете костра острые камни, и много их раскидано под ногами. И больше не звенит стеклянная пыль, не наполняет тело и сознание путника, больше не заменяет воздух в пещере. И позади путника только черная бездна на том месте, где должен быть выход. И тепло слабого костра только сильнее, да и сам огонь лишь набирает силу, будто готовя путника к долгому сражению с темными ледяными толщами. Крепко сжимает путник в своих руках, оказавшихся, вдруг, намного сильнее, чем он привык в прежней своей жизни (и он нутром чувствует, что ожидающая его ценность за толщами льда перевернет страницу и все начнется с чистого листа), холодный и твердый острый камень, кажущийся более чем прочным. На миг открывается путнику понимание, что не камень в его руках, что острый нож, самый настоящий штык, кажется, жаждущий крови. И разбросано по полу пещеры множество подобных клинков. Что это? Мимолетное помутнение рассудка? Магия, хранимая этим местом? Существующая для него намеренно, позвавшая именно его через немалое расстояние? Но нет, и помешательство отпускает путника, возвращая его сознание к прежнему состоянию.
И тогда не медлит он с твердым и быстрым ударом. Впивается острый камень в лед, крошит его на мелкие осколки. И снова цыкающий ритм, обозначающий четкость и слаженность движений в руках путника. Один за другим следуют ритмичные удары камня в ледяную стену, выгрызая из нее все новые кусочки. Буквально пробивает путник себе дорогу к ожидающей его ценности, и все так же нет времени на передышку. Вместо нее овладевает путником лишь растущее желание выполнить до конца свою миссию, долгое время занимавшую все его внимание. Открывается у путника второе дыхание, чувствует он только прилив сил, подобно какому-то механизму, настроенному на пробивание твердого льда, лишенному усталости.
И с каждым новым ударом брызжет все больше и больше крови из черных глубоких ран. И беспомощна жертва, и жалобно вскрикивает и стонет она от все новой боли, но не хочет забирать смерть ее прекрасного тела. И изранена жертва донельзя, просто залита кровью. И чем больше той прольется, тем довольнее ее мучитель, желающий разделаться с беззащитной жертвой столь жестоким образом. Будто всю жизнь мечтал он разделываться с прекрасными женщинами именно так - ужасным зверем, ненасытным жестоким хищником. Чем-то более страшным в сравнении с обычным и примитивным маниакальным существом, запертым и только ожидавшем своего часа, лишь копившем свои страшные силы, с которым нельзя договориться, которое невозможно разжалобить ни взглядом ясным девичьих глаз, полных слез страха жестокой неизбежности, ни статью тела, вообще ничем. Будто та благодетель, оберегающая от горестей и жестокостей мира, однажды потребовала своего, однажды потребовала равновесия. Все стремится к равновесию, каким бы жестоким это стремление не казалось.
И вновь и вновь вонзается острый штык прямо в красивую грудь милой глазу, возжелаемой быть стиснутой в страстных объятиях, возжелаемой быть зацелованной прямо в сладкие ее губы, возжелаемой почувствовать все тепло и ласку ее жертвы. Жесток ее мучитель, будто наслаждается творимой им расправой, будто пьянит его девичья кровь. И чем больше падет от его руки несчастных жертв, тем глубже успокоится он до конца своих дней. Ибо не бывает только одной стороны медали, не бывает одного только лишь света, не бывает одной лишь только тьмы. Не бывает абсолюта, и все в мироздании непременно восполняется противоположностями. И оттого желает путник все новой расправы, и оттого неслучайно много острых предметов разбросано по полу пещеры. И горят его руки от жгучего льда, крошащегося с каждым ударом камня, и горят его руки от горячей крови с каждым новым ударом ножа.
Не познал еще путник искренней женской преданности, искренней женской страсти, истинной женской ласки. Несмотря на обереги судьбы, не встретил он пока в своей жизни ту, что разбудила бы в нем ответные чувства. И, может быть, до этого момента просто не дано было ему? Может быть, специально для этого момента и берегла его карма? Но нет, сейчас, вонзая снова и снова острые камни в ледяные толщи, снова и снова забивая несчастных невинных красавиц острыми клинками, то и дело подбираемыми с пола, не осознает он ничего другого кроме непоколебимого желания добраться-таки до желаемой ценности, которую уже считает он своей, и осталось лишь пройти через последнюю преграду.
Многих женщин видел путник в своей жизни, красивых и милых, с которыми общался, каждую из которых мог представить с рядом с собой. Но только лишь представить. Ибо не хватало ему чего-то еще, чтобы добиться и воплотить эти фантазии в жизнь. Просто не смел он большего, чем просто общение, зачастую кратковременное. Было что-то такое в каждой из них, что безнадежно гасило даже саму только мысль о большем, чем просто общение. Наверное, физическое тело. Но много раз он предавался плотским утехам с женщинами во снах, после которых просыпался с яркими образами, долго не покидавшими его поутру, и в которых было, казалось, больше реальности в сравнении с самим реальным миром. Будто видел в тех женщинах он их подлинное естество, свободное от физических форм, будто сам чувствовал себя он чем-то большим, чем обычный кусок плоти. А потому может показаться сейчас, что избавляет он несчастных красавиц от каких-то физических их оков, высвобождает из ограниченных телесных клеток, обладающих способностью притягивать мужские взгляды и заставлять хотеть овладевать их женственной физической статью. И пронзает он несчастных красавиц в восхищающие и самые вожделенные для мужских ласок части тела, но не будем углубляться сейчас в анатомические подробности. Скажем лишь, что жаждет он этих увечий.
И кажется, будто целая вечность проходит в этой разбушевавшейся жестокости. И сменяется ночь новым днем, и сменяется день новой ночью. И повержен, наконец, непокорный и багровый от крови лед. И ничего нет, что скрывалось бы в его бездушных толщах. Лишь растерзанные девичьи тела вокруг. Будто ждали несчастные появления его в их прибежище, понимающие причину и его прихода, понимающие цель его буйства. И именно в этот миг охватывает путника упокоение, и усталость, наконец, овладевает им. Но он только лишь оглядывает место своего «пребывания» в пещере.
Только одна еще дышит. И дыхание ее глубокое и жадное, и почти не слышен ее стон. Разбита и забрызгана кровью красивая грудь ее, кровь на ясном милом личике, кровь даже на стройных грациозных ножках. Сочится кровь с пухлых, розовых девичьих губ, сочится кровь из чуть вздернутого кверху носика. Распахнуты ясные добрые глаза несчастной. И узнает ее путник среди прочих, будто безликих тел. Узнает ее путник со всей ясностью своих воспоминаний, и легко возвращаются к нему забытые за какой-то мимолетностью ощущения, испытанные им при одном только лишь образе ее, который было трудно ему забыть. Да и не очень-то хотелось. И она – единственная из всех прочих его жертв, действительно знакомая ему даже по имени. Опустим подробности этого знакомства, ибо они совершенно не имеют никакого значения. Но что действительно важно, так это неспособность (и, если честно, нежелание его) выбросить ее грацию в каждом ее движении из памяти. Он отлично знал адрес ее, и в голове его время от времени возникала идея навестить ее, чтобы просто угостить плиткой шоколада, по прошествии времени вновь и вновь стираемую из сознания иными заботами. Он отлично знал о ее одиночестве, по крайней мере, до того момента как он отправился в свой долгий поход.
И вот сейчас все прочие растерзанные им тела гаснут, оставляя на полу лишь одно, знакомое ему по имени. И оно реальнее самой этой пещеры, и в эти страшные от осознания содеянного им мгновенья, путник, наконец, будто просыпается, и ужас реальности овладевает им. И все происходящее похоже на некий немой фильм, в котором лишь цыкающий ритм событий, но никак не эмоций и чувств.
[b]Поспешно склоняется мучитель над своей последней жертвой, которая пребывает в ужасной
