И в своем успокоении ты ясно слышишь подлинный голос темно-черного ядра. Он напоминает нить накала в какой-то включенной лампе, раскаленную в мгновение ока и излучающую яркий электрический свет, от сияния которого светло как будто под солнцем и невозможно найти ни одного темного уголка. Голос темно-черного ядра раздается повсюду, исходит, кажется, от металла и стен, транслируется через камни и воздух, пропитанный горьким соленым привкусом ржавчины. Вполне вероятно, что даже она пытается донести до сознания этот мощный зов.
Темно-черное ядро не скрывается где-то посреди заводской территории, и не требует от тебя тратить время на его поиски, чтобы предстать перед ним лицом, как говорится, к лицу. Темно-черное ядро в эти мгновенья прямо перед тобой – совсем крошечное и такое огромное в сравнении с тобой, спустя несколько уровней его владений. Заброшенный завод, зарастаемый все новыми пятнами и слоями ржавчины – тело темно-черного ядра. Форма, окруженная серым, кучерявым, грозовым облаком, насквозь пронзаемая его электричеством изнутри. Электричества так много здесь, что оно практически не прерывается ни на мгновенье, по сути, электричеством пронизан весь воздух так, что ты сознание просто не замечает его визуально. Но оно может услышать его давящий гул если попытается максимально замедлить его и непременно определит его структуру бесчисленного количества мелких вибрирующих частиц.
Но что-то все равно есть внутри темно-черного ядра, самая настоящая Истина Истин, самая квинтэссенция, самая суть, ради которой ты, наконец, здесь, ради которой предстоит проделать еще один, но намного более короткий путь. Так хочет темно-черное ядро, готовое раскрыть перед тобой все свои тайны. Агония его, ржавчиной овладевающая его мощным телом, тебе вполне понятна и слегка бросает в дрожь от непрекращающихся звуков ее, надолго остающихся в памяти. И само собой тебе хочется докопаться до самой основы открытой тебе боли, той, что тебе предстояло оберегать от посторонних глаз и ушей в числе тех, кто стоял плечом к плечу перед страшным чужаком, желавшем познать то же, что теперь темно-черное ядро предлагает познать тебе. Эта больше чем просто жажда, это самая настоящая зависимость, овладевшая тобой после всего пройденного пути от самого начала трека. Как будто тебе предоставляется шанс перейти на другой уровень восприятия, стать кем-то или чем-то таким, о существовании которого тебе не доводилось прежде даже задумываться. Но именно в том, кажется, и заключен смысл того, что оберегалось тобой от сторонних глаз и ушей, желавших получить новые знания. Ибо только оно оставалось непознанным в привычном тебе мире, ставшем однажды серым и разгаданным, и жизненно важным было для чужаков добраться до последнего секрета бытия.
И понимаешь ты, что здесь, в стенах старого завода перед тобой откроются новые тайны, недостижимые для тебя из прошлого. Надо лишь овладеть последним ключом, который уже знаком тебе с того момента, когда темно-черное ядро привело тебя сюда в самый первый раз. Но стерлись все твои познания с окончанием трека, и так бывало все прочие разы, едва сознание возвращалось в реальный мир. Будет ли этот раз последним?
Густеет воздух, уплотняется с каждым новым твоим шагом вглубь заводских стен. Все яснее слышно его напряжение, становится воздух каким-то мощным, каким-то твердым, непривычным за все те минуты всего трека, что буквально промчались в твоей голове, насытив сознание яркими образами и впечатлениями. Настало время для окончания. И оно действительно сильное, сформированное в качестве итога, в качестве пояснения, от которого все застывает в предвкушении долгожданной важности. Напряженный сильный тон накрывает темно-черное ядро изнутри. Грубый и прочный, кажется он воплощением самой силы, которая и должна появиться сейчас, когда остается сделать еще пару шагов на пути к финальной точке.
И вот где-то в самом сердце старого завода, внезапно пробуждается ветер. Резкие порывы его воют где-то в вышине под самым серым куполом и еще дальше, в вечной бездне, лаская темно-черное ядро снаружи. И кажется, что ветру просто неоткуда взяться здесь, что он лишний здесь, что не должно его здесь быть. Но вот он есть, и он – неотъемлемая часть темно-черного ядра, даже больше того, это подлинный голос его. Тот, который и должен прозвучать в самом конце для полного объяснения. Все равно, что подробное изложение событий преступления из уст сыщика перед собравшимися членами семьи в конце захватывающего детектива. Заставляет ветер заводские стены и конструкции гудеть в унисон ему.
И в какой-то момент к твердому прочному фону добавляется еще один, звучащий с первым однородно и еще таинственно и как-то приятно и по-легкому мрачно. Это значит, что конечная точка здесь и сейчас. И вот ты стоишь под бесконечностью неба, затянутого черными облаками. Не наглухо, конечно, но их достаточно много, чтобы не было видно ни одной звезды. А может быть, звезд там вообще нет, и даже чистый небосвод останется такой же черной и мертвой пеленой.
Прямо перед тобой длинная каменная лестница, уходящая вверх, сливающаяся с чернотой облаков, кажущаяся если не бесконечно, то достаточно длинной, просто длиннющей, которую никому в целом свете никогда не осилить. Рядом с лестницей навечно застыло такое же каменное изваяние. Человеческая фигура, с головы и до ног обернутая материей установлена прямо на все тех же черных и серых камнях, будто вросла в них ногами, лишенная какого-либо постамента. Одного с тобой роста, не выше и не ниже тебя, подобная даже не обработанному куску камня, но обычному человеку, замершему у подножия лестницы вверх.
Ты отчетливо слышишь шарканье ног, и будто видишь себя в неспешном своем движении по крутым высоким ступеням, уходящим в черную бездну под облаками, и вой ветра становится все сильнее и напористее. Нельзя оглядываться назад, чтобы не обнаружить фигуру из камня, что глядит тебе вслед. Нельзя оглядываться назад, чтобы почувствовать как легко и одновременно тяжело тебе от внезапного понимания каких-то новых ощущений, от каких-то новых эмоций и переживаний, как будто тебя нисколько не касающихся, утративших для тебя всякий интерес и важность. Ты понимаешь, что не доставляет тебе труда делать все новые шаги, подниматься с одной ступени на другую вверх. Ты понимаешь, что тебе как-то все равно, что каждый твой шаг вверх совсем несущественен, и оттого ты просто не можешь остановить свой подъем. Все дальше и дальше ты под аккомпанемент ветра. Пока совсем не исчезаешь во тьме облаков…
тишина
«Храм конденсации» (25мин. 10сек.)
Бурлит вода. Оседает на стеклянных стенах тонкой пленкой, стекает по гладкой поверхности крупными каплями, образуется на таком же стеклянном полу, капает со стеклянного потолка. Безэмоциональный сухой фон хрупкого просторного помещения заменяет собой, кажется, воздух, легко вдыхается полной грудью, распространяется прямо из физического Его тела, что полностью Его устраивает. Уже довольно долгое время Он пребывает здесь, уже довольно долгое время Он пребывает в состоянии внутреннего удовлетворения. И хоть отсутствуют в помещении входные двери, это совсем не тюрьма, и все зависит лишь от Его желания выйти. Все есть у Него в эти мгновения, все в Его руках. Полностью. Абсолютно. Целиком. ВСЁ в Его руках сейчас.
Странно, лишь сейчас, будто наглухо взаперти стеклянного помещения, разбавленного водяными парами, со всей ясностью ума чувствуется осознание полной защищенности. Но больше того, эта защищенность кажется Ему не то, чтобы необходимой. Нет, эта защищенность представляется Ему (даже вызывает соответствующее интуитивное чувство) какой-то недосягаемой до Него. Будто содержит в себе она только противоположные свойства, будто способна только навредить, даже погубить раз и навсегда, но настолько далека от Него в эти мгновенья, что можно о ней практически не задумываться. Будто защищенность Его – настолько обыденность, что находится прямо в Его генах с рождения. И именно безэмоциональным фоном окружает защищенность Его со всех сторон так, что стеклянное помещение просто физически лишено возможности разрушения. Нет, внутри него Он может чувствовать себя полностью недоступным.
Снаружи же Его стеклянного убежища жуткий холод. Как знаком он Ему, как хотелось Ему не столько укрыться от холода как можно дальше, как можно надежнее, сколько просто наказать холод за одно лишь его существование. Наказать с невиданной людскому воображению жестокостью, чтобы раз и навсегда покончить с ним, ни на миг не сомневаясь в своих намерениях.
И в какой-то момент все изменилось. В какой-то момент Он оказался внутри своего убежища с выходом лишь по собственному желанию. Когда же это произошло? Можно сказать, не сразу, но уверенно и логично. И холод, так Ему ненавистный, никуда не делся, не испугался Его желания разделаться с ним, не утратил своей силы. И даже наоборот, холод будто усилился в ответ на Его недовольство. И будто он стал единственным, что заставляло Его чувствовать и обращать на себя внимание, будто больше ничего не могло быть в окружающем Его мироздании, кажется вдруг ставшим состоять из холода как всего из одного вещества. Все потому, что само бытие стремилось к холоду с самого своего начала, и Он вдруг понял это и ощутил настолько остро, как не бывает и, кажется, не может быть.
Впервые увидев смерть, он был страшно потрясен. Но больше от горя окружающих его людей, от слез скорби, как от каких-то неудачных заклинаний вновь наполнить бездыханное и изуродованное патологоанатомом тело жизненными силами, чтобы больше никогда не отпускать его из этого мира вопреки всем физическим законам. Какими же жалкими и убогими вдруг, в одну секунду, стали все те, кого Он знал, пролившие свои слезы, поддавшиеся вполне естественным и нормальным эмоциям. Просто так устроено в этом мире, такая физиология, образованная изначально. И кто-то может спокойно переживать печаль и скорбь, как Он сам спустя несколько последующих наблюдений смертей, как будто Его они совершенно не касались, несмотря на прежнюю значимость в Его жизни умерших людей, а кто-то просто не может остановиться, просто захлебываясь слезами. Мысли о Его собственном уходе из этого мира посещали Его много раз спустя последнюю смерть близкого Ему человека. И на тот момент стеклянное убежище уже существовало, принявшее Его. Оно принимало Его всякий раз в моменты прощания Его с умершими друзьями, родными, и близкими.
[b]Холод снаружи стеклянных стен тогда казался Ему просто
