Авроры, девочка не отлипала от новой подруги, Вика тоже тянулась к ней, и старшей Авроре давно не было так легко и свободно — она была счастлива.
56. Полигон
Самолет мягко приземлился, замигали лампы, но скоро освещение вернулось. Мэй и Лана сидели в самом конце в левом ряду, встречая и провожая страждущих в туалет. Лана сидела по центру, на свободном месте у прохода они сложили шубы. Мэй долго сомневалась, хотела поехать в куртке, но Лана строго наказала взять шубу, причем самую длинную и толстую. Это была мамина шуба, все эти годы мирно спавшая в чехле внутри шкафа, постепенно сливаясь со стенкой. Лана приехала в аэропорт в не менее старой шубе и высоких меховых сапогах, а шапка, больше походившая на шапку шамана, притягивала внимание. Лане очень шла эта одежда, особенно ярко горели черные глаза, гипнотизируя мужчин и женщин, а дети часто подбегали, чтобы потрогать шубу, погладить мертвого зверя. Как Мэй ни напрягала память, но вспомнить, где она видела такой мех, не смогла. В памяти всплывали разные картины, перемешанные, странные и иногда пугающие, что разобраться, где ее воспоминания, ее жизнь, а где чужая, осевшая после рассказов, ставшая частью ее прошлой непрожитой жизни, у нее не получалось. Она находилась в полусне, привычном состоянии при ночных перелетах, когда прилетаешь в будущее, из ночи в день.
В Емельяново их встретили на выходе из терминала прибытия. Вещей у них не было, смена белья и косметика с таблетками уместились в небольшой дорожной сумке, Лана шла с небольшим рюкзаком, обшитым мехом, больше походившим на мешок ведьмы, не хватало еще украшенного лентами и бубенцами шеста. Мэй с первого взгляда поняла, что пришли за ними. Пускай мужчины были в штатском, профессиональная деформация навечно отпечаталась в их лицах. Они представились, сославшись на Игоря Николаевича. Мэй не запомнила их имен, как не запомнила и лиц, до сих пор погруженная в полусонное состояние. Лана вела себя спокойно, не сказав ни одного слова. Было видно, что мужчины побаиваются ее, и когда они сели в черный праворульный микроавтобус, Лана закрыла глаза и уснула, превратившись в древнюю статую. Мэй первые полчаса следила за дорогой, не находя в заснеженных полях и малых гостевых домах и придорожных кафешках ничего интересного. Играло бизнес-радио, она слушала сводки и медленно засыпала.
Когда женщины уснули, опера и следователи облегченно выдохнули. Они напрягались не меньше Мэй, до конца не понимая, что сейчас делают, и что за ведьмы к ним прилетели. Раньше на метлах и ступах прилетали, теперь в экономе на боинге, чем не ступа. В полголоса они обсуждали маршрут, молодой сержант проверял автомат и магазины, часто хмурясь и тайком засматриваясь на Лану и Мэй, сидевших на заднем ряду. Старшие слегка посмеивались над ним, концентрируясь на деле. Следователь вызванивал медчасть, выясняя, будет ли у них свободная машина ближе к ночи или под утро. Он беспрекословно доверял московскому начальнику и готовился к худшему. Они точно найдут, но вот кого или что, а труповозка лишней не будет.
Более сложной задачей было получить пропуск на полигон. Координаты дала Лана в последний момент перед вылетом, а за ночь получить доступ в военную часть, особенно сейчас, когда идет необъявленная война, оказалось настоящим искусством. На уши подняли всех, Главк шумел с самого утра, пока самолет был еще над Уралом, и доступ дали. На самом деле ничего секретного на полигоне не было, если не считать секретными гниющие танки, выпущенные советской военной промышленностью на случай новой мировой войны и брошенные сразу же после смерти империи. Сколько еще по всей стране подобных кладбищ, схронов и захоронений труда человека? Сколько жизней и бессмысленных трудочасов было брошено в ненасытную топку государства, не знавшего ничего лучшего, кроме войны? Об этом никому не хотелось ни вспоминать, ни рассказывать, строя идеальный образ мертвого государства на достойных и правильных достижениях и свершениях, отбрасывая назад другую сторону, боясь, что она перекроет идеальный светлый образ покойного.
— Надо бы наших шаманок пообедать отвезти, — заметил младший следователь, у всех синхронно заурчал живот.
— Отвезем, вот город проедем и на тракт встанем, тогда и остановимся. В Крае нечего тормозить, а то скоро запрут все, — старший опер потер лысую голову. — Там есть хорошая корчма, плов ничего, лагман хороший.
— Тоже мне корчма, скорее чайхана, — рассмеялся следователь. — Хотя сейчас уже и не разберешь.
— А вы верите в шаманов? — осторожно спросил сержант.
— Верю или не верю — это не важно, а важны люди. Мы уже нашли столько всего, что хрен объяснишь, поэтому нечего тут верить — работать надо, — строго сказал следователь и, смягчившись, добавил. — Мы не в первый раз прибегаем к помощи так называемых экстрасенсов.
— И как, получалось? — оживился сержант.
— В основном зря время тратили, но когда находишься в полном тупике, стоит попробовать. И дело тут даже не в том, есть ли у кого-то шестое чувство или какие-то способности. Нет, дело в другом. Мозг странная штука, когда надо молчит, а пройдет время, переключишься на другое, и мысль вдруг вспыхнет — и побежишь, найдешь или упрешься в другой тупик, но это то же движение. И вот так шаг за шагом распутаешь, если не сдашься.
— Ты, Ефим Андреевич, верно все говоришь, да вот что толку-то? — старый опер раздраженно надел шапку, будто бы лысина замерзла, потом сорвал. — Вот мы все видели, во что эти нелюди превратили девчонок, а что дальше-то? Дело у нас забрали, премию выписали, а чувствую, что уволят скоро за дело. Так на кого работаем?
— Не начинай, Султан Каримович, никто тебя из твоего дворца не выкинет, — старший следователь похлопал его по плечу, водитель долго и профессионально выругался, не забыв никого. — Коля, с нами красивые женщины.
— Они спят, да и разве они сами этого не понимают? — водитель бросил взгляд на зеркало заднего вида, поймав улыбку на лице неподвижной Ланы, глаза ее были открыты, но больше ничего не выдавало в ней живого человека. — Сам же нам рассказывал, что Игоря Николаевича пнули выше, разве не так?
— Пнули, не спорю. И нас пнут, тоже не буду спорить, — старший следователь вздохнул. — Надо работать, на кону жизни людей, а с бюрократами разберемся, не в первый раз.
— Вот так всегда, как начнешь, как сделаешь дело, так тебя еще и накажут. Вроде государство поменялось, а ничего не изменилось, только хуже стало, — проворчал старый опер.
— Не хуже и не лучше, — Лана по-доброму улыбнулась, сержант покраснел, спрятав глаза. — Ваша жизнь слишком коротка, чтобы оценить те малые шаги, что делает человек.
— Интересно, и куда же мы шагаем? Вот мне кажется, что назад, — старый опер не выдержал и улыбнулся ей в ответ. — Мы вас разбудили, простите нас, мы слишком заболтались.
— Не надо извиняться и не надо думать, что вы что-то делаете плохо или неправильно. Каждый человек способен сделать малое, но это малое способно объединиться и вырасти в нечто большое и хорошее.
— Или в нечто огромное и ужасное, — парировал водитель.
— Это наш старший сержант Николай Нигматулин. Он не верит в человечество, — представил его второй опер, все это время молча слушавший и крутивший длинный ус. — Я его понимаю, но мне больше нравится ваш путь.
— Это не мой путь, а ваш. В мире всегда будет много плохого и немного хорошего, такова и есть гармония жизни, но хорошее способно на время победить. Если исчезнет плохое, то жизнь остановится, так как ей больше некуда будет стремиться, — Лана потянулась и сняла шапку, распустив волосы по меху. Сейчас она напоминала хищное животное, сытое, но готовое к прыжку.
— Я об этом читал, давно, правда, но вот вы сказали, и я вспомнил. А ваша подруга тоже шаманка? — старый опер посмотрел на проснувшуюся Мэй, закрывавшую ладонью рот, она часто зевала и не могла остановиться.
— Нет, вы ошиблись — это она шаманка, а я, — Лана оскалила зубы, больше похожие на звериные и замолчала.
— Ух, аж мороз по коже! Коля, смотри на дорогу, — старший следователь засмеялся. — Не сочтите за грубость, но я достаточно повидал людей, и я вас боюсь.
— Пока можете не бояться, — засмеялась Лана леденящим кровь смехом.
— А скоро будет остановка? — тихо спросила Мэй. В лыжных штанах она запарилась, и в туалет очень хотелось. Хорошо, что она сняла шубу, и как Лана не зажарилась в своей.
— Скоро выйдем из города, а там и до тракта недалеко, — водитель сверился с навигатором. — Полчаса потерпите.
— Да, спасибо, — Мэй посмотрела на мужчин и улыбнулась каждому. — А куда мы едем?
— На полигон, про кладбище танков слышали? — спросил следователь.
— Что-то читала, вроде, — Мэй задумалась. — Помню, что где-то в Сибири.
— Вот туда и едем. Прекрасное место, чтобы что-нибудь спрятать, — старый опер повел мощными плечами. — От этих зеленых чего угодно можно ожидать.
— Расскажите лучше о городе, я здесь никогда не была, — попросила Мэй.
Мужчины улыбнулись и толкнули сержанта, покрасневшего до уровня спелого помидора. Он стал рассказывать, заикаясь, поддерживаемый старшими коллегами, пока разговор не перешел в оживленный и одушевленный рассказ, напоминавший мини-спектакль. Мэй посмотрела на Лану, ей тоже было интересно, но она явно не слушала, а видела что-то свое, возможно, заглядывала в души этих совершенно разных мужчин. Шесть, всего шесть человек, объединенных общей целью, готовых биться, идти вперед, искать обходные пути и прочие эпитеты, такие бесполезные и слишком малые, чтобы описать борьбу человека за право быть человеком, борьбу за других, борьбу за себя. Мэй они все нравились, оживленные, грустные и смешные, уставшие и добрые, но способные на жестокость, оправданную для них и не понятую теми, кто смотрит на жизнь из теплых домов и любит судить. И все же ей становилось очень грустно от понимания, что они одни в этом микроавтобусе, а вокруг снежная степь и пустыня людского безразличия и трусости.
— Мне кажется, я понял, что вы говорили про малое, — вдруг сказал сержант и побледнел, спрятав глаза.
— Скажи, не бойся ошибиться, бойся ничего не сделать, — приободрила его Лана.
— Я читал, ну, еще в школе перед армией. Короче, там по физике было, что когда система доходит до критической точки,
