родители все не давали посмотреть, ничего не объясняя. Когда она сообразила, как дотащить табуретку и сколько книг надо поставить, ей было больше четырех лет. Она запомнила это очень хорошо, до мельчайших подробностей. Родители ругались на кухне, а девочка лезла к цели. Шкатулка не открывалась и завораживала красочными и непонятными узорами. Детские пальчики быстрее толстых взрослых находят нужную кнопку, и пружина распрямилась. Аврора рухнула вниз, сильно ударившись головой о косяк, а от вылетевшего навстречу злобного черта она заикалась еще долгих шесть лет. Мама таскала ее по врачам, ее кололи, поили, пичкали таблетками, но заикание прошло само, тогда же и закончились сказки. В десять лет она была слишком серьезной и научилась не доверять взрослым. Патрули черных выскакивали из ниоткуда, по всему городу, в метро, да где угодно установили пружины, и патрули ждали своего часа.
Черными их назвала Настя. Она первая слишком близко столкнулась с ними, попав на незаконный допрос, когда патруль выхватил ее на улице и потащил в ближайший опорный пункт движения «Правая воля». На каждой улице был как минимум один такой опорный пункт, именовавшийся филиалом или отделением по работе с гражданами. Настя оказалась крепкой, сумела пересилить страх и притвориться полной дурой, поэтому ее отпустили. Но она сумела рассмотреть их, точно определить признаки: черный блеск в глазах, искривленная в затаенной ненависти ко всем лицо, широкая, слегка услужливая улыбка и поток лестных и пустых речей, просьб и увещеваний, за которыми тут же начинались побои и «разрешенные» пытки, которые приравнивали к домашнему насилию, и никто этим не занимался. Сергей после этого купил ей билет и буквально силой усадил в самолет. Настя спорила, не хотела бросать дело, считая себя предательницей. И это была неправда, дело двигалось, и она сделала все, что могла, что от нее требовалось. После этого случая к Авроре и Игорю Николаевичу пришла Лана, заставив надеть амулеты, ей достались сережки с агатом, самые простые гвоздики, но камень был большой, и Авроре они шли. Игорь Николаевич долго сопротивлялся, пока жена не пожаловалась, что к ней пристают патрули, выспрашивают про него. Странно, но после того, как он стал носить простенький амулет, от его семьи отстали.
Патруль проявился из тени. Их было обычно трое, разницы не было два парня и девушка или наоборот. Девушки казались приветливыми на вид, но при внимательном взгляде оказывались некрасивыми, с плохо скрываемой порочностью и ненавистью в лице. Парни в основном походили на начинающих быков, такие же перекаченные, с зачатками ожирения и жирной тупостью во взгляде. Патруль остановился перед ними, вглядываясь в лицо Авроры, Игоря Николаевича они будто бы вовсе не видели. Две девушки, очень похожие между собой, не то, ни се, как называла их Аврора, буравили ее взглядом, но натыкались на невидимую стену, не решаясь подойти ближе и схватить за руку. Парень сально смотрел на нее, она видела, как подрагивают его ноздри от возбуждения, как он пялится на ее раскрасневшиеся губы, дыша чаще, когда она нарочно приоткрывает рот. В пальцах заныло, появилось приятное жжение. Она нахмурилась, опять перчатки прожгла, но как же хочется вдарить по этим мордам, выжечь их тупые мозги.
Проехала полицейская машина, и патруль исчез, как исчезли и все другие звуки. Они почти подошли к скверу, рукой подать до Пушкинской, а на улице ни души и жуткая тишина, а ведь нет еще и десяти вечера.
— Черт, опять перчатки испортила, — Она показала прожженные на пальцах перчатки. Из-под ногтей еще вырывалось красно-желтое пламя. Она достала из сумочки тонкую сигарету и прикурила от левого указательного пальца. — Буду так ходить, а то всю зарплату на перчатки спущу.
— Если бы я этого сам не видел, то отправил тебя в психушку. А так надо бы самому сходить, — покачал он головой. — Чтобы это ни было, но тебе не стоит светиться.
— Знаю. Я и так стараюсь, перчатки ерунда. Я недавно дома психовала, так чуть кота не сожгла, попал под удар. Теперь он меня уважает, по имени отчеству называет.
— Это как это?
— А вот так: «Мяу Мяумовна», — она точно передала интонации кота, громко расхохотавшись. Бульвар зазвенел, и стало совсем жутко. — И вот куда люди делись? Попрятались, трусы. Они же тоже их видят и боятся, но думать не хотят, что так черные все и захватят, как тогда они жить будут?
— Так и будут. А ты думаешь, что такие черные первый раз приходят? — он грустно усмехнулся. — Имеется опыт, родовой или, если хочешь, генетический код терпилы.
— Игорь Николаевич, вот от вас не ожидала, что скатитесь на такой жаргон. Ай-яй-яй.
— Так дочка нас всех называет. Что ж, она права, вот только никому еще эта правота счастья не принесла.
— Да черт с ним со счастьем, — Аврора докурила и выбросила окурок в урну. Слепив снежок, она в одно мгновение растопила его в воздухе солнечным лучом, вырвавшимся из пальцев левой руки. Снежок упал на землю горячими брызгами, искрящимися в свете уличных фонарей и одиноких гирлянд. — Тошно так жить. Вот и праздник уже не праздник, а сплошное мучение. Не нужно это счастье, человеком бы остаться, не опуститься. К нам сегодня еще партию привезли, уже не знаю, куда всех класть, а все везут и везут. И ведь сумасшедшие, а не совсем, правильно все говорят, но от знания своего прячутся, сами себе болезнь создают. Творцы безумия, почти боги.
Она вздохнула и спрятала руки в карманы. Игорь Николаевич взял ее под руку и повел на площадь. Яркая, празднично украшенная, ледяными статуями, каруселями и большими качелями для четырех-пяти взрослых, пустые киоски, глупо мерцающий поздравительными роликами огромный экран и одинокие гирлянды, мигающие невпопад, словно желая сгореть, исчезнуть в этой пустоте. Тверская без машин, без людей, если бы еще и не было домов, то она подумала бы, что точно двинулась. Схему лечения для себя она уже составила, написав в виде завещания и передав коллеге. Интересно, как ему сейчас одному в ночной смене, она сбежала, бросив все на него. Аврора вдруг ощутила теплые чувства к высокому и немного полноватому очкарику, имевшему уже степень и больше опыта, но не в личной жизни. В его шутках и неназойливых ухаживаниях, простых подарках, которые копились у нее дома, не рождалось ничего большего, хотя она позволяла себе играть с ним, пытаться разозлить, проявить силу, а он только качал головой и смеялся, говоря, что она еще не наигралась. Глядя на пустынную улицу, Аврора поняла, что наигралась и хочет большего от жизни, и меньше глупой суеты.
— Они так победят, если мы им позволим, — она раздраженно пнула сугроб.
— Ты забываешь о том, что они — это и есть мы. Ничего само собой не возникает, ничего из ничего родиться не может, — он аккуратно высморкался, в животе заурчало. — Видишь, мой живот верно говорит — жизнь продолжается. За самой долгой и темной ночью приходит рассвет, наступает день.
— А потом наступает ночь, — глухо сказала Аврора и выпрямилась, вглядываясь вправо. — Люди, живые! Господи, я никогда не думала, что так буду радоваться другим людям!
К площади из метро шли две семьи с детьми. Дети так радовались, наперебой крича, что хотят на качели, а родители боязливо озирались, не понимая, почему одна из главных праздничных улиц столицы пуста. Все здесь кричало, звенело главным зимним праздником, и даже щиты с призывом прийти на митинг «Правой воли» терялись в зимней красоте города.
— Пошли с нами! — к Авроре подбежала девочка семи лет и потянула ее к качелям, на которые уже взгромоздились ее братья и подружка, мал мала меньше.
— Аврора, не приставай к людям! — строго сказала бледная мама. — Вы ее простите, она у нас экстраверт и очень любит Новый год.
— А меня тоже зовут Аврора, — она села перед девочкой и крепко обняла ее. — Спасибо тебе.
— За что? — с недоумением и интересом спросила девочка, смело смотря прямо в глаза.
— За надежду и веру в лучшее. Знаешь, как было страшно без тебя, а? А теперь весело и не так темно, — Аврора вытерла набежавшие слезы, девочка недоуменно посмотрела на маму и папу.
— Мама, почему ты плачешь?
— Просто глаза слезятся, — соврала женщина. — Давайте все вместе покачаемся и домой, уже поздно.
Женщины и дети уселись на качели, а мужчины стали их качать, бережно и весело. Качели скрипели на морозе, дети визжали от восторга.
— А ты, правда, Аврора, да? — девочка сжала пальцы и удивлено посмотрела на сожженные перчатки. — Ой, ты в костре лазила?
— Ага, в костре, хотела каштаны украсть, — засмеялась Аврора. — Меня, правда, зовут Аврора, могу паспорт показать.
— Вот здорово, а то я думала, что одна Аврора на всей земле.
— Во всей Вселенной, — поддержал ее папа.
— А мою подругу зовут Вика, брата Сережа, а второго Леша. Маму Лена, папу Артем. А маму Вики зовут Ольга, а папы у нее нет, он их бросил, — выпалила маленькая Аврора.
— Все рассказала, всех выдала, — без злости проворчала ее мама, вторая женщина засмеялась.
— Мы и без папы можем, — уверено сказала Вика, поправляя красивую шапочку. — Я о маме сама позабочусь.
— Вика, перестань, — мама щелкнула ее по носу.
— А мой папа говорит, что сейчас день умирает, — звонким тонким голосом сказал старший мальчик Сережа.
— Не умирает, а убывает, — поправил его отец.
— Убивает? — переспросил мальчик, с трудом выговаривая сложное для него слово.— Никто никого не убивает, и никто не умрет, — Аврора подмигнула детям, мужчины раскачали выше, и все охнули. — Свет всегда побеждает тьму. Запомните и никогда не забывайте об этом!
То ли она сказала слишком громко, то ли ветер усилил ее голос, но площадь зазвенела, и слова застыли в воздухе, незримо, неслышно, но каждый взрослый, тем более ребенок, почувствовали это. Огни разгорелись ярче, гирлянды ожили, а из метро вышла компания студентов, шумная и подвыпившая. Они застыли на месте, очарованные волшебством.
К Мэй Аврора и Игорь Николаевич попали ровно в полночь, пока накачались, наигрались с детьми и молодыми парнями и девушками, в глазах и душах которых не было ни капли черной гнили, заполнившей страну. Аврора успела даже потанцевать, заставив Игоря Николаевича выдать несколько танцевальных па. Но больше всего она танцевала и играла с детьми, обменявшись контактами с мамой
