наружу, и она несколько раз в день выходила, чтобы размяться и подышать морозной свежестью перед едой. В раздевалке в личном шкафу с табличкой «Юлия» висела выстиранная роба и высокие валенки.
У входа пыхтели сизым дымом две машины. Молодой киборг приветливо помахал Юле, она села к нему, инспектор точно в такой же автомобиль с киборгом устрашающих размеров, и как он смог уместиться в кабине. Машины казались ей знакомыми, она видела такие в музее, но вот в каком не помнила. Странно, что в этом цифровом лагере оставалось место для допотопных автомобилей. Пока они ехали, она пыталась думать как Максим, и решила, что такие машины дают новую степень свободы, так как они не подвластны всевидящему цифровому оку и могут двигаться в любом направлении, пока полон бак. В этот раз киборг молчал, с тревогой и восхищением посматривая на Юлю. Они неслись на бешеной скорости через ледяную пустыню в никуда, как ей казалось. Глазу не за что было зацепиться, и как этот молчаливый балагур ориентировался, она не увидела ни карт, ни навигатора. Но потом вспомнила про имплант и сама себе пожала плечами.
Цель проявилась также резко, как и больно ударила по глазам — это была плаха, напоминающая крест, но тело не висело на брусьях, а было растянуто воздухе, удерживаемое кронштейнами в пяти точках. Юля невольно вскрикнула, а киборг вжал голову в плечи. Все же зря он выбрал этот путь, в очередной раз промелькнуло в ее голове, но уже поздно.
Йока смотрела в небо. Она была спокойна и даже выглядела немного счастливой. Раздетая догола, подвешенная на жутком морозе, она, казалось, не замечает окружающий мир, полностью погруженная в себя, будто бы разговаривая с кем-то. Юля в ужасе смотрела на нее, а Йока улыбалась всем, не опуская взгляда от ясного неба, показавшегося Юле бесконечно злым и жестоким.
— Раньше ведьм и предателей сжигали на кострах, — инспектор встал рядом и начал рассказ, не смотря на Юлю. Она вдруг поняла, что это был знак уважения, противник не хотел видеть ее слабость. — Потом перешли на четвертование и колесование. Много было еще интересного, но все не то. Заметьте, что все это придумали сами люди для себя же. Человек гораздо опытнее и изобретательнее в пытках других людей, чем самый злой дух. На самом деле нет ни злых, ни добрых духов, а есть задача, цель для духа. По достижении цели дух перерождается, получая новую задачу, миссию, если так проще понять. У человека же нет ни цели, ни задачи, кроме обязанности стать собой, что удается довольно редко. И вот к чему пришли сейчас, вы же видите эту странную конструкцию? Она отдаленно похожа на крест, телу придают такую форму, но тело свободно. Посмотрите на робота справа. Его разработали для разных полезных работ: лазерная резка, сгибание и формование и прочее. Хороший работник, пусть и устаревший. И вот решили, что теперь он палач. Казнь в высшей степени примитивна и идеальна, так как приговоренный очень долго испытывает адские муки, особенно это важно для ведьм и одержимых, чтобы находящийся в них дух в полной мере прочувствовал жуткую боль. Духа убить нельзя, но можно заставить его чувствовать боль умирающего тела человека. И в этом участвует ваша душа, ведь боль эта не физическая. Подробнее объяснить вам не смогу, вы не поймете. Прошу не обижаться на мои слова, но это вне человеческого сознания.
— Зачем вы мне все это рассказываете? — в сердцах крикнула Юля и заплакала, закрыв лицо руками. Йока посмотрела на нее и прошептала что-то. Юля не видела этого.
— А затем, чтобы вы выбрали метод казни. Ваше право решить ее судьбу иначе, но итог будет всегда один — Йока умрет, а вот как, решаете вы. Чтобы вы действительно поняли, расскажу про метод казни, назначенный этой жалкой ведьме. Итак, робот будет снимать с нее кожу. Она будет еще долго жить без кожи, тут и мороз поможет, и немного медицины. Видите тонкие трубочки, идущие из ее левой ноги? По ним будет поступать раствор, который немного поддержит в ней жизнь и не даст провалиться в обморок или отключиться раньше срока. Действительно идеальная казнь, когда тело, лишенное кожи, еще живо, еще все чувствует, как дрожат на ветру оголенные мышцы, а кровь капает на ледяную землю. И живой мертвец все видит, все чувствует, и длиться это будет до полуночи, а сейчас утро.
— Хватит! Пожалуйста, хватит! Что я должна сделать? Что? — она повернулась к нему, ища в лице самодовольство победителя, но инспектор был серьезен, не выражая ни одной эмоции.
— Вам дадут пистолет. Таким пользовались несколько веков назад. Вы можете решить ее участь в одно мгновение, не бойтесь промахнуться, пистолет с самонаведением. Но поторопитесь, через пять минут робот начнет свою работу, — он протянул ей тяжелый пистолет.
Юля взяла оружие, рука не дрогнула, пальцы крепко сжали рукоятку. Можно было бы попробовать перестрелять всех, но в этом не было никакого смысла. Она и не думала об этом, а подошла к Йоке.
— Прости меня, но я должна убить тебя, — дрожащим голосом проговорила Юля.
— Это ты меня прости, что тебе придется это сделать. Ты можешь отказаться, я все вытерплю.
— Нет, нет, нет! — закричала Юля. — Если это единственное, что я могу для тебя сделать, то я это сделаю. Что говорит твой дух, что он говорит?
— Он желает тебе удачи и верит в тебя, как и я. Прощай, Юля, ты была моим единственным другом. Пора, убей меня, — Йока закрыла глаза, чтобы ей было легче.
Юля отошла назад и зажмурилась. В голове все кружилось: и прошлое, и настоящее, и будущее, из ее кошмаров. Ее тошнило, но звук просыпающегося робота заставил взять себя в руки. Она открыла глаза и подняла пистолет. Оружие тут же наметило цель, лазерный прицел уперся точно в лоб Йоке. «Раз, два, три», — вслух посчитала Юля и выстрелила. Ничего будто бы не произошло, только руку дернуло от отдачи, а по ушам ударил звук выстрела. И больше ничего, но как это возможно, почему нет ничего, и куда все делось, почему она больше не видит Йоки, не чувствует мороза и жгучей боли в горле и пищеводе от сдерживаемой рвоты?
Юля открыла глаза. Она снова в кровати, но не дома, а в этой комнате. Ее переодели, рука все еще дрожит, она чувствует тяжесть оружия. Память молчит, так лучше, пусть молчит и никогда не возвращается. И она больше не боится, кровь пролита, она знает это. Юля села и посмотрела на себя в зеркало напротив, оставшееся от шкафа, переделанного в обувные полки. Юля в зеркале смотрела на свои руки, потом на себя на кровати и шептала: «Я не боюсь убивать. Я не боюсь убивать. Я не боюсь убивать. Я убийца. Я убийца, убийца, убийца!»
Сердце не болело, как не болело что-то другое в груди. Оберег горел, не обжигая, разогреваясь сильнее с каждым словом. Смерть внутри нее, и она не боится смерти.
58. Накануне конца
Город потерял свое лицо. Увешанный флагами, растяжками, утыканный интерактивными билбордами и кричащими плакатами, преграждающими путь, отбирающими половину тротуара, он напоминал плохо снятый фильм про тоталитарное общество будущего, стремившегося глубоко в прошлое. Серьезные и уверенные лица решительных молодых людей смотрели на каждого, кто решился выйти из дома. Плакаты стояли даже во дворах и на детских площадках, попирая нормы положения законов об агитации и рекламе. Законы больше не важны, жалкие бумажки, мешающие Великой Трансформации. Любой, кто высказывался против, любой, кто сомневался или задавал слишком много вопросов считался предателем, которого карали не правоохранительные органы, способные лишь действовать в рамках отживших свое законов, а летучие отряды, дружины «Правды и справедливости». В лучшем случае виновный, а значит предатель, отделывался унижением и избиением под камеры. Наступал Новый год, праздник, неокрашенный политикой настолько, чтобы застревать в зубах, но город был мертв. Городские артерии вяло пропускали редкие партии коммерческого транспорта, ходили пустые автобусы, в метро было ужасно тихо, и никакого ежегодного наплыва гостей и закупщиков из регионов, никакого праздника и веселья, яркий наряд города сник и спрятался за всепоглощающими лозунгами движения «Правая воля». Жизнь замерла, ожидая разрешения жить.
Егор объезжал город день за днем, когда не надо было сидеть на партсобраниях. Он умело входил в дискуссию, выражаясь не хуже заправского комиссара из фильмов прошлого века, но это был не он. То, что он забрал у Авроры, работало на него. Он подавил это в себе, переборол своей внутренней тьмой, перед которой трепетал даже этот черный дух. Аврора бы не смогла с ним жить, как не смогла бы его принять и подчиниться — она бы умерла, желая уничтожить то зло, что в нее втолкнули, изнасиловав душу. И в этом не было никакого смысла. В дороге Егор был один, его машину не смели пичкать жучками и скрытыми камерами, его уровень был близок к Пророку, и главный дух, заключивший себя в тело женщины, принимал его за своего.
Сам того не осознавая, он ездил по маршруту будущего победного митинга, который должен был завершиться полной победой. Нет, речь о выборах совершенно не шла. На собраниях все только и говорили о решающей битве в верхнем мире, после которой они должны будут взять власть в свои руки, обеспечить надежный фундамент и тыл нового мира. И еще много подобных слов и конструкций, не меняющихся вот уже несколько веков, но суть оставалась одна и та же — получить власть, абсолютную, безвременную. На Лубянке уже строили помосты, по периметру расставляли походные кухни и наливайки с большими бочками, стилизованными под старину, которой никто никогда не видел. Такие пункты питания или пищеблоки с сортирами будут на всем пути следования. Улицы зачищались от снега и лишних рекламных конструкций, срывались вывески с магазинов, к ним кидали кабель, прокладывали трубы водоснабжения, никого не спрашивая, просто взламывая двери, если кто-то сопротивлялся. Ничего не должно было больше напоминать о старом гнилом мире, и только чистые душой и телом смогут войти в него, и новый мир примет их. Об этом знал каждый житель страны, с утра до вечера ему вбивали это в голову через все медиаисточники, для надежности обходя квартиры, агитируя и угрожая одновременно.
Потоки на митинг должны будут идти от всех главных магистралей от третьего кольца. По плану реконструкции столицы Москва должна была закончиться третьим кольцом, остальная часть должна быть расселена, жилые здания снесены. Вряд ли кто-то всерьез смотрел на план реконструкции страны, а ведь движение «Правая воля» ничего не скрывала, как никто и никогда ничего не скрывал, было бы желание разобраться и понять. Большинству хватало лозунгов о Величии и Возрождении, просто и доступно, без понимания, что за величие надо заплатить своей
