Захолустье 2

умница герцог умел. Франсуа де Ларошфуко пережил в будуарах множество светских любовных интрижек. Должно быть, сколько возни было тогда с одеждой!.. У герцога было все – слава, богатство, положение при дворе, женщины на любой объем талии. Однако много лет герцог любил только одну. Да, трахал многих, но любил одну - герцогиню де Лонгвиль, между прочим, бывшей замужем за принцем крови.
         Что есть любовь? Аксиомы исключительности особы противоположного пола, невозможности механически заменить ее, вроде бы вполне достаточно. Но после серии опустошительных встреч в полумраке спален и возни на задних сиденьях авто я дополнил формулу возвышенного чувства: любовь - то, что продолжается после секса. Нечто инфернальное, зыбкое и - да, похожее на призрак. Призрак нельзя заменить. На то он и призрак, что преследует тебя всю жизнь. Днем и ночью. Призрак нельзя стереть, вытравить из памяти. Ни сорокаградусной водкой, ни безбашенным сексом. Это не страсть, временная по определению. Так что моя установка на «стирание» призрака была обречена на провал. На провал памяти? Собственно, мой разврат, спортивный секс, череда одноразовых парнерш на заднем сиденье «тойты» и в моей кровати после бегства из Захолустья есть не что иное как тщетная попытка вытрахать из себя образ обожженной девочки. Не вытряхнуть, а вытрахать.
         Странно, когда-то и я мечтал о чистой любви. Кутаясь по самую макушку в караульный тулуп в степи под Улан-Батором, то и дело поправлял сползающий ремень АК-74 с примкнутым штыком, чертыхаясь, глядел на небесное светило и чувствовал себя самым несчастным человеком под Луной. В ее разводах мне чудились то профиль девчонки из соседнего барака, то мамино, чуть подгорелое, печенье. Мысли мои, дерзкие и горячечные от обжигающего мороза, ввинчивались в темень ракетой класса «земля – воздух». И Луна становилась ближе, и невозможное - возможным…
         По ночам на задворках империи торчала странная мешкообразная фигура, топающая гигантскими валенками в такт припеву застрявшей в голове гражданской песенки. Лишь серебряная звездочка, дрожащая на кончике штыка, озаряла царящую окрест темень истиной: человек торчит под Луной из самых благородных побуждений. 
         Армия – не то, что вы думаете. Это долгое предчувствие любви, искоркой дрожащее на кончике штыка.
         I believe in love, поетсладкоголосыйЭлтонДжон. Что понимает в любви этот увенчанный лаврами (по заслугам) сэр, на весь мир заявивший о своей нетрадиционной ориентации? И ведь что-то понимает! Даже если у предмета его интереса между ног не то, что принято видеть (или ощущать). Я, унылый гетеросексуал, считаю, что мужское тело в сравнении с женским бесповоротно неприглядно. С любой точки обзора. Это чувство не измеряется ни дюймами, ни сексапильностью. «Любовь зла, полюбишь и козла». Грубо, но точно. Сермяжная истина.
         Заметим, фонд Элтона Джона (Elton John AIDS Foundation) — один из главных спонсоров профилактики и борьбы с ВИЧ/СПИД. Учрежден в начале 1990-х.
         Но вернемся за пыльцой на прежний цветок.
         Что я нашел в Моей Бабочке? Ноги-веточки, половые признаки выражены слабо, смуглость, мелкие черты скуластого личика, острые коленки... Ни плавной линии бедер, ни волнующего абриса груди. Облик подростковый, нежели женский. Болезнь лишь обострила природные данные.            
         Приходишь к неутешительному выводу, что это зараза. Инфекция. Однако не ИППП, передающаяся половым путем. Любовь передается не столько половым, сколько воздушно-капельным путем. Через поцелуи в том числе. Пожизненное хроническое заболевание. И как в случае с ВИЧ против данной напасти человечество не изобрело вакцины.
         Однако во мне говорила злость. В капкан я угодил по доброй воле. Было в Лориго и нечто волнующее, привлекательное. Что-то. Somethingintheway, как утверждал Дж. Харрисон. Хотя я далеко не перфекционист. Секс тут побоку. В Моей Бабочке была грация трепетной лани. Трепет не чешуекрылого создания, а утонченность олененка. Лани. Незащищенность, хрупкость, которые хочется укрыть. Плохо это у меня получилось, если сам угодил в сети.
          Но я уверен: если бы у нас с Моей Бабочкой все сложилось, так сказать, романтично-гармонично, как у тысяч пар, ничего бы не случилось. Не случилось любви.
          Я узнал главное – чтобы познать всю глубину чувства, тысячу раз описанного поэтами, надо пережить несчастье. Поэты, люди импульсивные, подразумевали под любовью страсть как наслаждение, упоение им. Страсть как вспышку. Она сиюминутна, суетлива, обжигает, не утоляя. Потом берет свое скользящий график, между делом, между прочим («Сегодня смогу до пяти, милый»), и, получается, между жизнью. Полет не удался, за попытку спасибо. Все свободны. Если не пройти школу горя, любовь не будет долговечной. Не побывав на дне, не взойдешь на вершину. Любовь нельзя подать к столу поджаренным тостером к завтраку после бурной ночи. Любовь живет долго, только если каждый из любящих знает ей цену.
         Любовь бескорыстна – еще один ее симптом. Секс не имеет к понятию любви никакого отношения. Я знаю историю болезни, когда расплющенная диагнозом жена, беспокоясь за супруга, при жизни подобрала ему спутницу. Падающие в омут страсти, и сей омут мелок, на самом деле корыстны. Каждый норовит пролезть вне очереди. «Кто крайний? Мне полтора килограмма филейной части, пжалста». И потому так сокрушительно разочарование. Это как черви в златоволосом парике напудренной средневековой кокетки, павшей под напором нетерпеливого любовника.
        Вся беда, что большинство мужчин – трусы. Боятся неведомого чувства, бескорыстного изначально. Предпочитают безболезненные кратковременные интрижки.       
        Attention, please, «один умный вещь скажу». Любовь это мужество.   
 
         Однажды я забрел в магазин «Оптика» присмотреть для Лори оправу.
         На черном бархате, поодаль от прочих, словно драгоценности, лежали оправы, переливаясь золочеными дужками и вставками- хрусталиками.
         - Мужчина, там класса «премиум», подороже, - предупреждающе окликнула продавщица. – Свежее поступление. Фирма!
         Я растерялся, прикидывая типаж и форму очков для Лори. Как раз тот случай, когда форма и содержание целиком зависят от женского взора. Мнению толстой продавщицы, да еще без очков (сапожник без сапог!), я как-то не доверял.
         Звякнул колокольчик входной двери. В салон вошла, нет, взошла на подиум молодая женщина в замшевых сапожках на каблуке. На улице весна, слякоть, грязный снег, а она в замше!..  Залетная птица. Видать, птицы возвращаются из теплых заморских стран, пришла пора. Все в этой фемине выдавало ее нездешность: зеленое кашемировое пальто, бордовый шарф округ лебединой шеи, один конец его бился о край пальто, и по тому, как волновались полы, можно было догадаться, что ноги у хозяйки изящной верхней одежды длинны, с высоким балетным взъемом; округлая шляпка времен немого кино, из под нее выбивались пепельные пряди. И, наконец, оправа. Тонкая, повторяющая изгиб соболиных бровей, добротная имитация черепаховой, идеальной формы. Чуть крупноватые чувственные губы, высокие скулы, минимум косметики. Текучие удлиненные глаза, убойную красоту их подчеркивала точно подобранная оправа.
         Да, именно такая женщина может посоветовать нужную модель.Заодно повод познакомиться (все-таки я не совсем потерян для социума). Дама склонилась над застекленным прилавком.
         - Извините… - подошел к прекрасной незнакомке со спины. Так оно легче. Крадись к жертве с неподветренной стороны – первая заповедь таежного края охотников и браконьеров. Только кто здесь жертва?
          - Простите?  – разогнулась она, и оказалась одного со мной роста. Еле уловимо пахнуло тонким ароматом духов. На меня воззрились очи, в их глубине вспыхивали изумрудные искорки. Глаза серые, с дымчатой поволокой. Я даже несколько оробел, что мне несвойственно. Прочистил горло.
          - Э-э… не могли бы вы помочь с выбором?
          - Очки? – улыбнулась незнакомка и коснулась лаковым ноготком дужки. – Именно женские? Не знаю, смогу ли… заочно?
          Завидев улыбку, я осмелел.
          - Понимаете, в городе случайно. В командировке… Из Захолустья мы.
          По лицу собеседницы пробежала тень.
          - Откуда? – медленно произнесла она. – Оттуда?
          - Ага, там у нас таких магазинов нету.
          - Нда? Что-то непохоже. – Она исподтишка бросила быстрый оценивающий взгляд.
          Улыбка.
          - Ну, хорошо, какой тип лица у вашей дамы? Ну… удлиненный там, или…
          Моя советчица замешкалась. Я поспешил на помощь.
          - Какой? Да такой же, как у вас… мм… короче, изящный такой.
          - Только, чур, потом не обижаться. Претензии не принимаются. No more pretense.
          - Что?
          -  Простите, я случайно… Английский преподаю.
          Опять улыбка, сводящая с ума. Когда она улыбалась, полные губы ее растягивались, и рот мог показаться великоватым. Но мне нравилось и это.
           - Никаких претензий. Nodoubt.
           - Really? – черные бровки поползли вверх.
           - Sure, - как можно небрежней бросил я.
           - О, вы меня решительно заинтриговали! И много вас там таких?
           - Где «там», sorry?
           - Там… в Захолустье.
           - Выше по Бамбуйке, на левом берегу, пока крепка зимняя переправа.
           Теперь она смеялась одними глазами, лишь искорки, преломляясь в линзах, летели во все стороны салона «Оптики».
          -  O’kay, man. – Моя советчица склонилась над витриной. – Я бы не советовала вашей даме вот эту, золоченую, в Захолустье жуткие морозы, так что зимой на улице их надо снимать, непрактично, знаете ли…
          - А вы-то откуда знаете, мадемуазель? – искренне подивился я.
          - Так… бывала как-то, недолго, - равнодушно проговорила мадемуазель. И взмахнула перчаткой, как бы закрывая тему.
          - Это ничего. Мы переезжаем в город.
          - Девушка, покажите нам…  вот эту, - цокая на каблучках, подозвала продавщицу. Тщательно изучила оборотные стороны обеих дужек очков. - Надо брать.