огонь.
На следующий день возник Васька Арпиульев. И сразу с порога начал бормотать про «оми». Эвенки рода вэкороев не хоронят умерших в земле, оставляют на дощатом настиле, подвешанном на ветвях дерева. Почитают Лес своим Отцом. Оми. Душа, распластанная на сотни гектаров. По другим мифам дух - хозяин леса - молодая красивая женщина, которой медведи служат вместо собак. Уэвенков-орочонов Лес – наместник бога-Буга в Среднем мире, а кольца его деревьев – летопись, библия Ветхозаветного Начала. И у мирян лес - начало начал и земной конец (они не задумываются об этом). Если кольца старой лиственницы - спирали духа предков, летопись их деяний, то сосна, ее заостренный конец - стрела к звездам.
(Старенький бревенчатый барак СПИД-Центра сровняли бульдозером вместе с палисадником и насаждениями, но сосенку под контролем нанятого лесовода бережно перенесли к новостройке - трехэтажно-трехподъездной бетонной громаде Центра. По распоряжению главного врача).
За день до кончины Лори призвала Ваську Арпиульева. О многом я догадывался, остальное досказал Васька. Он даже бросил пить (на время). Ходил по дому и по двору, сжав зубы. Ввиду смерти родственницы дворнику предоставили краткий отпуск за свой счет. Про обряды Васька знал все, будучи подручным родного дяди, потомственного шамана. Ваське даже назначили трехдневный обряд посвящения в шаманы, но древний ритуал, увы, неотъемлем от «огненной воды», водка на обрядах льется ручейком, причем, прямо на землю. Эту пытку Васькина душа вынести органически не могла. Накануне таинства посвящения кандидат в жрецы банально напился, а зачин священнодействия проспал. Василий был профессионально непригоден к высокому служению.
Черед лопаты пришел далеко не сразу. Далеко.
Все пять часов полета на АН-2 я судорожно сжимал пластмассовую, с претензией на фарфоровый колер, урну с прахом Лори. Видавший виды биплан «кукурузник», ветеран лесной пожароохраны, трясло на встречных потоках. Но я не соглашался передать прах с урной в другие руки, тем более, в багажный отсек. Урна была на всякий пожарный укутана в два слоя – сначала свадебным платьем Лори (вот и пригодилось), затем в старенькую телогрейку, когда-то привезенную Лориго из Захолустья. Укутунная в три ряда драгоценная ноша была помещена в рюкзак.
Так пеленают ребенка перед зимней прогулкой.
Я сидел в позе «кенгуру» (мысль ошпарила позже), нацепив лямки рюкзака задом наперед ию таким манером, обнимал его обеими руками. Даже во время промежуточной посадки я не доверил рюкзак душеприказчику Ваське, хотя в Усть-Баргузине мы пересели на более тяжелый «Ил-14» . Зато шурин Лориго постелил на вибрирующий дюралевый пол самолета мешки и уселся на них, аккурат под моим плечом, страхуя бесценный сосуд (стюардесса в штате экипажа отсутствовала как явление, так что замечание делать было некому).
Байкал под крылом «Ил-14» был темным, сбрасывая после долгого сна лоскутные одеяльца, будто сшитые из плохо выделанных шкурок огромных белок – с незасохшей мездрой волн, сизой пленкой припая, отороченных торосами... Однако ближе к берегам, на десяток километров, лед был, видно, крепок. Еще долго озеро будет ворочаться, кряхтеть, рвать белесое покрывало на заплаты, чтобы напоить своих детей – прибежавших от таежных солонцов оленей и разного рода зверье. С незапамятных времен человек и олень становились перед священным морем на колени, прося удачи в охоте, макая в студеную воду пальцы и кончики рогов...
После посадки в Нижнеангарске добирались до Северобайкальска на ободранным «ПАЗике»; я снова вцепился в рюкзак - в автобусе трясло сильнее, чем в самолете. Водитель рейсового автобуса не поехал в райцентр по льду, как большинство автомашин из Нижнеангарска, - запрещали правила, - а тронулся в путь по гравийной дороге краем берега. Дорога шла в гору, на мыс Курлы
Байкал величаво игнорировал весенний календарь. Собственно, любоваться было нечем, да и не турпоездка у нас. У берега бугрились бесформенные ледяные инсталляции, грязные и маслянистые. Сам Нижнеангарск предстал обычной деревней с почерневшими избами, располагался на косогоре. Дома как бы падали с крутого откоса в сторону священного моря. Птицы летели к людям. Метрах в трехстах от берега на сером льду темнели фанерные домики любителей подледной ловли, шел дымок из кособоких труб, возле них застыли несколько «уазиков». Лишь вдали в мутной дымке отливали свинцом белые шапки Хамар-Дабана. Выше автодороги, чуть ли не над головой, проносились грузовые составы – впрочем, нечасто, за три часа, что мы тащились на рейсовом автобусе, прогудело-прошумело раза четыре. Составы были короткие. И стоило гробить на гигантскую стройку пол-бюджета страны?
В Северобайкальске я договорился с водителем оранжевого «магируса». Облезлый, в шрамах, ветеран БАМа еще рассекал притрассовые грунтовки. Здесь же, как и предсказал Васька, мы без проблем обзавелись в лесхозе метровым саженцем сосенки, он разместился в брусовом доме на выезде из города. Саженцы подрастали здесь же, во дворе. Мы с Васькой старались выбрать деревце постройнее – каковой и была Лори...
- Во, чудаки, то ж сосна, они все того… стройные, - гнусавил в бороду лесничий, мужик в зеленом ватнике. – Как эти… по телику… ну, супермодели, во!
И заставил нас расписаться в книге о том, что мы предупреждены об опасности курения в лесу в наступающем пожароопасном сезоне.
- Это вы тут глядите в оба! – парировал Васька. – Совсем загадили реку.
- А че, правда, что Тыя «плохое место» по-вашенски? – закурил лесничий.
- Сам ты плохое место! – рассердился Васька. – Тыя по-нашему «собака». А собака это друг, понял!
На миг почудилось, что Васька загавкал.
В трезвом виде, а Васька не пил уже почти неделю, Лорин родственник был зол, как собака, и лаял на всех подряд. В рабочей столовой Васька придрался, что подлив к гарниру «ненастоящий».
Это в городах и райцентрах зима шла на убыль - сереющим на глазах снегом, где уже молодые люди ходили без шапки, а в тайге снег лежал плотно, почти в человеческий рост. На открытых местах, на выходах к рекам, морозец покусывал щеки. Но о морозе забывалось, когда расступался лес, синие вершины в пол-неба поднимались громадными синими пирамидами, уплывая к массиву гольцов Довырен и затмевая собой текучее солнце…
Через пару часов , на развилке у реки Гоуджекит, «магирус» притормозил.
- Все, мужики! Мне в другую сторону. – Кивнул на торчащую из рюкзака верхушку сосенки. - А че это вы такое везете? Саженцов вон в тайге вроде навалом,- засмеялся водитель, молодой, в спортивной шапочке.
- А у нас ленинский коммунистический субботник, понял! – пролаял Васька.
- Понял. Курить хоть нема?
- Нема. Тайгу гробите, реки травите, зверя бьете… Тебе денежку дали? Дали. Курево у медведя купишь.
- Га, - усмехнулся водитель. – Смотрите, не заблудитесь, пешеходы, тайга вам не город.
- Не ссы кипятком, мальчик, - огрызнулся Васька. – Дети тайги, слыхал такое? Дык это про нас, мальчик. Нам и волк брат!
Едва мы, увязая в насте по колено, - я с рюкзаком на груди, Васька с мешком за плечом, - прошли метров сто в сторону от трассы, как нас догнал странный звук, будто треснула ветка.
Я даже не понял, что это было, с удивлением воззрился на Ваську - тот застыл мраморной статуей, белый с головы до ног. Маленький, нелепый, он округлился и замер снеговиком. Ломти слежавшегося на могучих ветвях лиственницы накрыли его с головой. Даже у ног высилась снежная горка.
Наконец Васька опомнился, отряхнулся, сдернул шапку-ушанку, начал топотать старыми унтами… Раздался ядреный мат. Васькин мат. Он сдернул куртку и принялся вытряхивать снежок из-за шиворота.
- Ты че, гад, в сторону людей пуляешь, орочон обдолбанный! – наконец обрел дар речи мой спутник.
Раздался заливистый смех.
На съезде с трассы у мотонарт стоял парень-эвенк в ватных штанах, меховой шубейке, с карабином в руках, и хохотал от души.
- Ты, Ванька, совсем тут в тайге шизанулся! – скинув мешок с саженцем, дворняжкой забрехал Васька. - А тебя че, абориген хренов, бибикалка не работает?
- А я хотел посмотреть, не обосрешься со страху? – заливался Ванька. – Поди, забыл, Васька, как пуля свистит над ухом?..
Парень бросил привычный взгляд на руль мотонарт, пошел к нам, широко улыбаясь. Крепко обнял Ваську.
- Лориго ушла в Верхний мир, - сказал Васька.
- Знаю, брат, - посерьезнел Ванька. – Пойдем на Окунайку?
- Да. Так Лориго велела.
Снегоход «Буран» был советского производства, непонятной масти, из сборных деталей. На боку, видно, гвоздем было выцарапано неприличное слово, частично закрашенное.
На удлиненном сиденье места едва хватало на двух седоков, при этом я не мог обнимать водителя, как на мотоцикле, потому что на животе покоился рюкзак с урной. Кенгуру, ёлки-палки. В итоге я сел спиной к Ваньку, уперся ногами в подставку, слегка наклонился вперед, то есть назад, вцепился в багажник-решетку. Именно решетчатый кузов, зависший позади мотонарт, и выручил перед марш-броском. Хвала орочонскому богу, Васька и Ванек не отличались толщиной (и я тогда еще не отрастил брюшко). Васька каким-то чудом уместился в открытом багажнике, больше напоминающим клетку; ноги его свешивались, разок унты чуть не потерял…
Узкая укатанная дорожка шла вдоль берега. Лента Тыи оправдывала название - «узкая», а скорее, «плохая». Крутые каменистые берега вплотную обжимали реку. Лыжи снегохода уверенно рассекали смерзшийся наст – видно, тут ранее ездили на мотонартах. Но после десятого километра гладкая жизнь кончилась, я стал серьезно опасаться, что мы можем перевернуться. А Васька в своей клетке-багажнике корчил дикие рожи, отбивая тощий зад. Да еще вдоль реки задул ветер. Ванек сбавил ход.
Так что к промежуточному пункту - на впадении Окунайки, притока Киренги – прибыли в сумерках. Мы с облегчением слезли с опостылевшего «Бурана» и впервые за несколько часов произнесли какие-то слова. И эти слова
Помогли сайту Реклама Праздники |
При цитировании ссылка на сайт обязательна. Exsodius 2008 - 2025
18+