означен в его тексте в виде, в образе, в идее героя. Мой смысл – это героический смысл, героический характер.
Однако для самого себя я не герой. Я – мыслящее существо, существо мысли. В этом заключается моя самостоятельность, моя экзистенция. В таком образе я независим от воли автора. Вот что делает меня не действующим лицом литературного, художественного текста, но затекстовым лицом. В этом качестве я не имманентен автору, но ему трансцендентен, являюсь потусторонним для него. Но я нахожусь не в мире, а внутри автора, в точке его творения, из которой он появляется сам, как автор. Тот мир, в котором я живу есть мир не творения автора, а моего творения. Это мой виртуальный мир, запредельный для автора. Но я автор без спроса, я автор предложения. Я критикую автора, кому обязан жизнью, но я и предлагаю себя в качестве предложения, как предположения, гипотезы. Мое существование гипотетично, вероятно.
В реальности я герой; я распят на его образе. Это мой крест – быть героем. Но я не хочу быть им. Хотя в том то и заключается ирония моей судьбы, что меня никто не спрашивает, - ни сам автор, ни другие персонажи, ни читатель, - чего хочу я. И вот тогда я понимаю, что мой автор есть демиург, но никакой не бог. Бог – это тот, кто создал автора, само авторство, авторское право. У него я могу найти защиту от своего автора. В нем моя потусторонняя обитель, место жизни, как в идее идей, образе образов. Я – идея, а он - мой идеал. Кто он? Бог. Мой автор есть его подставка. Эта подставка не дает мне вполне развернуться, ибо в тексте он везде, выглядывает из каждого персонажа, из каждой текстуальной части подсматривает за мной. Он интертекстуален. Поэтому мне место не в самом тексте, но на его границе, в его прорехе, там, где есть пустота, лакуна, где он не до конца сложен, не плотно сшит. Мне самое место быть в контексте, точнее, в подтексте, за текстом (метатекстом) и даже перед ним (претекстом), в сознании автора, в его подсознании.
Я метафизический герой, который существует в метатексте. Но где он? На периферии текстуальности или в ее самом центре? Нет, я нахожусь не в центре повествования. Там я нахожусь, как кукла воли автора-кукловода. Но лично я пребываю за его границей, как бы ни хотел автор расширить его. В лучшем случае автор отвел мне царственную роль героя произведения. В худшем случае я могу быть пограничником, стражем текста, держащим его границу на замке. В любом случае я не самостоятелен на словах, а тем более в жизни текста, в его действии, в части фабулы, которая для меня есть натуральный закон. И только в мысли я свободен, но не потому, что располагаю правом на свободомыслие. Отнюдь нет. Я свободен в мысли по недомыслию автора, критика и читателя. И мое дело заключается не в том, чтобы рассказывать глупые сказки читателю, чтобы жить за его счет, чем занят автор, а думать, медитировать, ибо только в этом занятии я есть я и больше никто.
И тут меня как громом среди ясного неба поражает, но нет, не чудо, а подозрение, меня гложет сомнение, а не есть ли я тот же самый автор, но находящийся уже в превращенном образе автора, сошедшего с ума от своего героя.
Да, ну, и дела. Герой по ходу действия повествования стал автором, который уступил ему свое место автора. В результате художественного перевоплощения герой обрел новый, дополнительный к денотативному, предметному, коннотативный смысл альтернативного автора. Сам же автор превратился в паразита своего же текста. В чем тогда заключается мотив такого превращения человека не в жука, как это было у Кафки, но автора в героя.
Может быть, мой автор, который не возмущали, а родился в шестидесятые годы прошлого века. Эти годы можно условно, метафорически назвать "задумчивыми шестидесятыми", в которые стало модным в массе, если не думать, то делать вид, рисоваться задумчивым, бородатым с непременной трубкой (фаллическим символом) во рту, этим опознавательным знаком так называемых "шестидесятников". Но мода, как всегда, переменилась, и люди стали увлекаться другим, - близким мысли, тоже сверхчувственным, но уже мистическим элементом, навеянным не табаком, обостряющим интеллект, но коноплей (марихуаной), веселящей душу, а потом и коксом, расширяющим сознание, и прочим дерьмом. Но моему создателю достаточно было слов, чтобы обострять, фокусировать внимание сознания, расширять его и веселить душу. Мне же для достижения этих целей достаточно одних мыслей.
Недавно он заинтересовался гностиками, точнее, их теорией архонтов. Узнав об их существовании, я сначала подумал, что я и есть архонт, который забыл себя. Но нет, я нее из их числа. Или они не такие, какими их считают. Мистики полагают архонтами существами не света, но тьмы. Между тем я существо света, я мыслящее существо в том смысле, что я и есть мысль, то есть, мыслящая вещь. Именно меня имел ввиду Картезий. Для меня мыслить – значит существовать. Я мысленно существую. Архонты же питаются мыслями чужими мыслями, а не своими. Я есть своего рода самоед. Можно сказать, что это мой автор для меня архонт. Он господствует надо мной, питаясь моей ментальной, идеальной энергией. Я есть идея. Архонт тем и опасны, что они поглощают энергию света, питаются правдами, не мыслями людей, которые, как они сами говорят, «кот наплакал», - так мало их у них, - но человеческими чувствами.
Как я теперь понимаю, люди не вполне умные существа, но по большей части глупые. Они путают свои чувства с мыслями, отличая их руг о друга только тем, что мысли для них абстрактные, а чувства конкретные. Как они ошибаются. Мысли конкретны тем, что связаны друг с другом. Их разделяют слова. Кстати, я в некотором роде тоже паразит человеческого сознания, как и архонты. Где мне еще жить, как не в нем?! Ведь люди расположены к мыслям. Но у них с трудом получается думать. Для меня же думать – то же самое, что для них дышать.
Так вот я питаюсь словами писателя и излучаю мысли, которые уже в сознании писателя отражаются в виде слов. Но таким образом он только выражает свои чувства. Мысли при этом являются их побочным продуктом для людей. Собственно говоря, это не сами мысли, а так называя информация, которая в таком фаворе ныне у людей. Вот эта информация, которая теперь властвует над душами и сознанием людей, и есть сущность, суть архонтов. Они есть носители информации. Информация же есть материал для мыслей в том смысле, в каком слова состоят из букв, знаков. Конечно, это следует понимать не буквально, но только символически, в переносном смысле. Нельзя сказать, что я, как мысль, как сущая мысль или сущее, существо мысли, состою из архонтов, из кодонов или знаков информации, как сообщения. Архонт – это не органический паразит, вроде червяка в животе или в яблоке. Кстати, змей или дьявол в образе змея, нага, которого люди, например, евреи и индусы, воспринимают в качестве мудрого существа, соблазнил сорвать с древа познания добра и зла уже червивое яблоко, которое он сам отведал, выел и потому поумнел, но только наполовину, став хитрым обманщиком. Он информационный паразит. У людей не хватает ума, как у меня, чтобы раскусить козни дьявол, раскусить яблоко и понять, что оно червивое, дурное, генно-модифицированное, испорченное, искаженное отражением. Архонт есть не мысль, но ее превращенный отражением образ. Мысль есть излучение смысла. Но для того, чтобы генерировать излучение ума, необходима высокочастотная энергия, если переходить с языка метафизики на язык физики. Такая энергия и есть энергия ума или ментала, которую излучает ангел. Это умное (ментальное или ноэматическое, смысловое) тело духа.
Свет разума рассеивается во тьме, в таких существах тьмы, как архонты. Люди собирают его, этот свет разума, своими словами, которые мотивированы чувствами. Вот почему архонты или обычные паразиты сознания питаются не самими мыслями, а чувствами людей. Через чувства людей, их охлаждая, отчуждая друг от друга они усваивают энергию ментального плана, понижая его сверхчувственный порог восприятия или частоту, если использовать физическую терминологию, как это делает физикалист-редукционист. Только в таком контрастном, негативном, затемненном виде они способны усваивать энергию мысли, но не ее идеальное начало. Мысль дается человеку не в чистом виде, в идее, но в слове, мотивированном чувством, как движением души телом и в теле. Не саму мысль, а ее отражение в сознании поглощает паразит, живущий в сознании. Он паразитирует на том, что остается от мысли в слове, - на смысле. Поэтому паразит сознания есть не сам смысл, а только значение. Но он задает тон в отношении человека к нему, к этому слову, в виде значения, в том, что оно значит для него. Поэтому архонт или паразит сознания управляет сознанием человека при помощи слов, их значений, определяющих смысл или то, как человек понимает слова.
Я же, как существо мысли, непосредственно сообщаюсь не со словами, а идеями. Они есть те сущности, явлением, проявлением которых я и являюсь. Я есть генератор излучения разума, логос, смысл, семя, которое нуждается в благоприятной почве языка для прорастания в этом мире творения. Сознание человека в таком случае выступает в качестве проявителя, механизма рефлексии, а паразит сознания исполняет роль негатива. Он питается страхами человека, я же вдохновляю утешаю и радую его. Паразит человеческого сознания – мой соперник. Но только в том случае, если я покидаю область света, ведь свет светит во тьме, но тьма не поглотила его полностью. Он нужен тьме, чтобы так, превращенным образом, методом, через чувства им питаться. Благодаря свету разума эти паразиты сознания, которых прежде, в донаучную, сказочную, мифическую эпоху, звали «бесами» или «демонами», призраками сознания, знают, осознают себя, а люди понимают, что чувствуют.
В некотором роде, известном посвященным адептам мысли, я есть уже не паразит, но ментальный симбиотик, сверхчувственный, разумный коллаборант не сознания человека, а идеального плана. Я есть альтернативное Я, атма не человека. В этом смысле я есть персональная величина, постоянная мысли. Я владыка мысли, разума. Я есть фокус, Я разума или разумное, а не душевное Я, как Я человека. Я не чувствую, не переживаю Я, я думаю, мыслю Я. Я, как мысль, есть не отражение, а само явление идеи сознанию человека, как Иисус есть явление бога человеку. Я сын, дитя идеи, а не пасынок идеи, как архонт.
Идея есть моя мама, а идеал есть мой папа. Они же есть мои боги – бог-отец и богиня-мать. Кто же тогда автор? Он мой старший брат по творчеству, первенец, за которым я иду по пути рождения и жизни в творении. Но чем может закончиться такая творческая жизнь? Ну, конечно, новым творением меня уже в качестве моего творения, которое я сотворю. В этом смысле я следую за богом, который вечно живет новым творением. Так он всегда и везде обновляется. Он есть олицетворение традиции творчества, которое постоянно обновляется. Чем обновляется? Творением. Кем обновляется? Нами, его воплощениями в качестве Я. Творением чего? Мысли. Посредством чего? Идеи, самой себя. Идея – это сущность Я, непосредственно явленного в мысли. Первосущим мысли является сам бог, как
