котором упоминает Данте в своей «Божественной комедии». Именно этот опыт чтения сблизил их и разжег в их сердце пожар любви. Чтение стало той искрой, из которой разгорелся огонь любви уже не к чтению, а к друг другу. Печально только то, что они сгорели на этом огне. Так огненный ангел любви может стать адским демоном греховной страсти. Но в моем случае с Марией любовь к чтению есть только момент, событие пробуждения любви к мысли.
«Но как же так? – возопит разумный читатель. - Причем тут Мария? Вспомни, тебя одного из экипажа разбудил космический странник-телепат - Неуловимый Джо».
Правильно. Как он разбудил меня, так и вернул в спящее состояние. О Марии я вспомнил, как только вышел из гибернации спустя миллион лет. Не скажу, что я был свежим, как огурчик, но скоро пришел в норму, как и весь экипаж, в который входила и Мария в качестве экзологика, как специалиста по внеземному разуму. Мы очнулись вовремя, накануне посадки в пункте назначения. Это был дальний звездный мир, находящийся на расстоянии миллиона парсеков от Земли, в далекой-далекой галактике.
Но здесь, за миллионы световых лет от Земли и миллион лет в будущем я все равно оставался человеком, во всяком случае, играл его роль. И меня занимал вопрос о том, что будет для меня, когда меня не будет. Казалось бы, ничего для меня не будет, если меня самого не будет. То есть, тот вопрос, которым задавался мой автор и который он отложил для меня, чтобы снять этот тяжелый груз со своих хрупких, интеллигентских плеч и переложить на более подходящие для этого героические плечи, - дескать, пускай мой герой отдувается за меня, - он все еще продолжает стоять передо мной и спустя миллион лет. Это вопрос бессмертия так же тяжел для существа, которому уже больше миллиона лет, как и для существа, которому меньше ста лет. Что я могу подумать и сказать, написать? То, что если в смерти нет движения и все остановилось для смертного, ставшего мертвым, то в бессмертии, в вечной жизни есть одно движение. Движение чего? Настоящего. В чем? Не в прошлом и не в будущем, а в самом настоящем, из которого состоит вечное время. В смерти же нет не просто настоящего, но и прошлого в виде памяти, и будущего в виде проекта, фантазии, игры воображения. Кстати, последняя имеет место и в прошлом в виде воображаемой памяти, ее игры в настоящем.
Есть связь времен. Она и является вечностью и есть начало начал в конце концов, альфа и омега течения времени. Есть событие возникновения или само начало и есть, наконец, событие уничтожения или конец. Они составляют границы. Чего? Течения, или следования от начала до конца, последовательной смены начала и конца, если закруглить течение времени и обратить, направить его вспять, по кругу. Но как же так? Ведь время необратимо. Оно необратимо в предположении краевого условия, в окрестности обусловленности. Стрела времени появляется самим ходом времени, которое развертывается прямым путем следования от начала к концу. Начало остается в прошлом на пути к будущему. Сам путь есть путь настоящего от прошлого настоящего к будущему настоящему. Настоящее и есть узел времени, связь. Чего с чем? Настоящего с другим настоящим. Сам путь времени есть множество этих настоящих, первым из которых и является начало. Первое настоящее есть матрица, модель, образец, пример, парадигма, образ, точнее, первый образ, протообраз или первообраз настоящего, настоящий образ настоящего. Все прочее – это его копии, повторы, составляющие его традицию. Он оригинал, устанавливаемый, определяемый так по следу, самой последовательностью повторов.
Каждый шаг времени ограничен, определен следующим шагом, как момент времени. Вне этой последовательности он есть исключение из времени следования в качестве мига. В этом виде он есть прямое явление вечности, в которой нет смены состояний времени, то есть, нет ни прошлого настоящего, ни будущего настоящего. Но этот вид безвидный, непредставимый в человеческом сознании, ибо представление есть повторение в сознании того, что есть вне сознания, как случай, как событие, как миг. Само сознание может быть вне сознания, как случая сознания, его событие, присутствие в бытии. Для его осознания, для самоосознания, как сущего, важно иметь это событие в бытии в качестве со-бытия сущего, существующего с существованием. Так нам является идея, как миг, мигом. Не успел поймать ее мыслью, так нечего искать ее в памяти. Но есть надежда на будущее. Будь готов – не спи. Время разматывается развертывается, раскрывается, раскладывается, разбирается серией, вариацией вариантов, моментов из инварианта, которые уже не исключают, а предполагают друг друга соответственно, как прошлые и будущие, относительно друг друга. Так появляется смысл времени, как отношение времен. Но, собираясь, складываясь, скрываясь, сворачиваясь, сматываясь друг в друге, они сосредотачиваются в едином настоящем, в вечном настоящем.
Поэтому можно представлять время не только в виде круга, в котором теряется направление движения, потому что в круге можно двигаться в обратном направлении, но и в виде спирали. В спирали момент движения передается уже от одного круга (цикла) другому кругу в соответствии с растяжимостью и сжатием спирали. Растягиваясь, спираль раскручивается, расширяется до определенного предела, положенного ей природой материала, из которого она сделана, в нашем случае из времени, где есть начало, конец и мера как равновесие, гармония, пропорция, середина, оптимум между ними, как минимумом и максимумом. Достигнув предела, она обратно стягивается, сжимается вдоль стрелы времени.
Спираль, как фигура времени, символизирует, означает движение, последовательность времени по прямой от круга к кругу. Время идет по кругу в плоскости, в плане, в себе, абстрактно. Но конкретно, для себя оно идет от начала и до конца по прямой. Только эта прямая является тем перпендикуляром, который проницает, пронизывает все круги по центру. Здесь точка выстраивается в прямую вертикаль по отношению к горизонту, плоскости множества кругов, нанизанных на нее. Это и есть вечность, которая объемлет все имманентные ей циклы, периоды (круги) времени, в одной точке, трансцендентной для каждого из них по отдельности, но прямой по касательной для них всех вместе.
Поэтому есть прогресс, то, что есть лучше того, что было и есть, не только для каждого выделенного момента в ряду, но и для всего ряда моментов по спирали, для самой вечности. Следовательно, есть эволюция не только сущих, существ времени, но и самой реальной вечности, как есть, разумеется, и инволюция вечности. Если есть одно, то есть, и прямо ей противоположное. Иначе нет ничего, что подтверждает, что есть все, включая ничто, естественно, как оно само, то есть, ничто. Вот и все.
И все же, если взять религиозный сюжет творения мира и человека, то неминуемо возникает много «но». Например, одно из них – это смысл или зачем создавать их из ничего? Понятное дело, что при условии творения мира и человека из самого бога выходит только духовный мир и дух, то есть, мир бога и сам бог или его alter ego в виде дьявола или противника – сатаны. Тогда бог есть положительная духовная величина, а дьявол или сатана – отрицательная духовная величина. Иное дело человек и его материальный мир. Они сотворены не из бога, а из того, что не является богом. Что же не является богом до творения мира и человека? Ничто.
Ничто – это, вообще, ничего? Нет, это нечто такое, что не является определенным при сравнении с богом, как абсолютной определенностью, абсолютной разумностью, абсолютной гармонией. Ничто есть относительная неопределенность. Это то, во что обращается ангел, как духовный автомат, желающий стать на место бога, вместо него, своевольно, самопроизвольно. В результате он нарушает «вечный порядок», логос, становится отрицательным, падшим ангелом, дьяволом и превращается в сатану – противника бога.
Почему же дьявол противится воле бога – поклониться человеку, как творению бога? Потому что бог творит человека из ничто, как начала хаоса. Из стихии сатаны, из хаоса бог творит логосом мир, космос. В итоге выходит, что бог творит человека из дьявола и заставляет дьявола поклониться тому, что состоит из самого дьявола. Так бог наказывает дьявола за желание быть свободным от него.
Уже человек есть некоторая мера свободы от бога. Человек свободен выбирать из того, быть ему свободным от бога, то есть, следовать тому, из чего он создан, - хаосу, - или быть свободным в боге и для бога, как его создателя, в качестве прекрасного образа бога, как духа, в виде душевного существа, и подобия бога, как творца, в качестве умелого и искусного мастера прекрасной и полезной предметности из материи (материала).
Другое «но» - для чего и для кого существует, живет человек? Для мира, для бога или для себя? Может быть, он существует для мира в качестве его наблюдателя? Человек существует для бога для благодарности, чтобы вернуть дар богу. Это дар творения и любви? Или он живет для себя? В чем заключается смысл такой жизни? В себе или в боге?
Взять меня. Смысл моей призрачной жизни заключается во мне или в моем авторе? Или в его произведении, в тексте? Может быть, в вас, как в читателе? Да, я присутствую в тексте в качестве героя, которым меня замыслил автор. Но есть ли я там в собственном виде, как тот, кто думает сам? Есть ли я в этом качестве в сознании автора? Или я есть в этом качестве в его подсознании? Можно ли читателю или критику извлечь меня в этом виде мыслителя из подтекста? Нельзя ли уподобить моего автора богу, который извлекает человека не из своего сознания, как ангела, а из своего бессознательного?
Итак, я рожден в хаосе, творческом беспорядке бессознательной игры воображения моего автора, как некогда в хаосе, в ситуации неопределенности ни «до», ни «после» был замыслен, а, значит, сотворен мир и человек в нем богом. Поэтому в человеке есть некоторая спонтанность, как и в мире; она родом из хаоса. Но в человеке есть искра разума от бога, которой он пытается умерить, привести в соответствие с благом, истиной и красотой, при-дать ей свой, человеческий образ ответственности, сделать необходимой в качестве уже свободы, а не произвола, своеволия.
С другой стороны, на которую его заносит несоразмерный ему разум, он находит в нем идеальную принудительность следования идеи, как неизменному образцу. Налицо явная абсолютизация идеального, даймонизация, его абстрактное утрирование (догматизация, догма) в качестве призрачной (бестелесной) идиллии, которой противна грубая (наличная) действительность. Феноменальный хаос сатаны и ноуменальная неподвижность дьявола – вот те границы, в которых бьется моя мысль, скользя по краю событий бытия, по лезвию бритвы, канату Ницше-канатоходца. Это своего рода то нуль-пространство между предельным светом и беспредельной тьмой, благодаря которому, по мысли автора, я преодолел вместе с экипажем миллионы, если не миллиарды, световых лет, отделяющих Землю от искомой галактики, где--то далеко-далеко находящейся.
Но разве в этом заключается смысл жизни, в преодолении
