тем, что ее объект находит вне чувственной досягаемости и является сверхчувственным, чисто мысленным, ибо доступен только мысли. Правда, в него можно еще верить, как в бога. У людей такая любовь называется духовной. Пусть называется, если большее им не доступно.
Следовательно, я могу индуцировать в Марии любовь к своей персоне путем обращения ее внимания не на слово, а на представление, с последующим переносом внимания с воз-зрения на умо-зрение, как зрение зрения. Вероятно, таким образом в ходе любовной индукции я сам вовлекусь в любовь и увлекусь Марией. Во всяком случае, другого способа я не вижу, как мне полюбить Марию, заразив этим чувством не только ее, но и самого себя. Ее переменный образ в сознании автора должен стать постоянным образом. Но тут есть одно серьезное затруднение уже для меня. Автор может стать моим соперником в любви к Марии. Только в его сознании образ Марии является призрачным, тогда, как в моем, он самый настоящий. И все потому, что я сам есть призрак с точки зрения автора. Важно, чтобы автор не понял того, что Мария есть для меня призрак призрака, а не просто призрак его сознания. Автор, конечно, понимает, что он специально выбрал Марию, потому что в его жизни был прототип Марии, в который он действительно был влюблен. И этот прототип реально существовал, независимо от воли и сознания автора. Образ Марии теперь зависит от воли и сознания автора.
Мне нужно, чтобы он зависел больше от моей воли и сознания. Я полюблю Марию, если буду зависеть от нее, как призрака моего сознания. Она же полюбит меня, если станет в зависимость от своего образа в моем сознании в качестве призрака призрака, ведь я тоже являюсь призраком для автора, как точки отправления к познанию самого себя. Камнем преткновения для понимания читателя призрачной диалектики является то, что призрачно для автора, реально для меня и Марии, если у нее проснется сознание, правильнее сказать, если она с моей помощью проснется, выйдет из бессознательного состояния марионетки.
Смотри внимательно читатель, не перепутай точки зрения автора и героя. Для того, чтобы этого не случилось, следует вам, как читателю, отдавать себе отчет в собственной точке зрения. Как вы смотрите на меня? Одно дело, если вы просто читатель. И совсем другое дело, если вы созерцатель, если вы со стороны смотрите на самого себя, смотрящего в книгу. Смотря в книгу, как читатель, вы ненароком можете увидеть не книгу, а фигу, которую она сложит вам, таким образом сложится в вашем сознании. Важно одновременно видеть книгу, лежащую перед вами, и тот мир, который она раскрывает перед вами, не теряя из поля зрения книгу. Подобным же образом важно для вашего понимания того, что я хочу сказать вам, разобраться в нескольких планах мысли, укорененной в этом многомерном, полипараметральном тексте. Одно дело или один план сознания или бессознательного автора, то, что он пишет. И другое дело или план героя, что таким образом, - образом героя, - пишется. Плн содержания усложняется тем, что есть еще героиня с ее собственным сознанием, правда, если я смогу разбудить ее. При этом сам автор должен находиться в обычном режиме письма, не догадываясь о нашем проницательности, нашем молчаливом сговоре – сговоре героя с читателем, а возможно и с героиней. Тогда может получиться треугольник, если не любви, то, хотя бы, понимания.
Но если автор догадается о его существовании, то все обессмыслится и треугольник «герой – читатель – героиня» или диада «герой-читатель» разложится в прямой луч внимания автора, и он поглотит нас своим сознанием. Я и Мария будем следовать, как марионетки, сюжету романа, описанного автором, а вы будете прикованы к нему своим вниманием. Он будет господствовать над нашим сознанием, пока вы будете читать роман и переживать потом придуманные им наши похождения. Но где буду я со своими мыслями, а не только со словами автора? Нигде, во всяком случае, не в вашем сознании.
Мне сейчас пришла в голову интересная мысль о том, что сознание автора может служить средой общения меня с вами, любезный читатель. Но для такого сообщения в космической среде авторского сознания необходима идея, которая как единица идеального измерения позволит преодолеть пространство и время мира, которые неизбежно препятствуют нашей коммуникации. На ней, как на ракете, я смогу преодолеть неизмеримые дали, которые разделяют меня как призрачное существо с вами, материальным существом.
Как правило, художественный текст автора не может не отвечать критерию имманентной связности и совокупности, складности или сложности (сложенности), вызванных авторской интенцией или тем, что он вкладывает в него некоторый смысл, определенное содержание. По этой причине текст служит предметом интерпретации, задачей которой является раскрытие этого содержания, той темы, которую развивал автор своим повествованием в виде занимательного сюжета. Имманентная связность текста и есть смысл произведения, его душа. Это тот результат, которым обернулся замысел автора в качестве творческой цели, его энтелехия или сила сотворения, воплощения.
Обычно читатель догадывается о намерении автора, о том, какую он преследует цель, создавая, творя свой текст, ибо автор, хочет он или не хочет, но проговаривается, обнажает свой прием. Это эротический момент творения, который автор не может не показать, иначе не привлечет внимание читателя к тому, что он натворил. Но тем самым он продолжает творить, только творит теперь из вас читателя, вовлекая вас в эротическую игру, соблазняя вас своим творением, собственным произведением. Как он может это сделать, не показав, не обнажив писательский прием, с помощью которого соблазняет вас, привлекает ваше внимание к своему творению, а тем самым к самому себе?!
В этой любовной игре демонстрации, открытии и одновременном сокрытии того, что подразумевается в качестве эротического места, как места сосредоточения читательского внимания, герой играет роль сводника, проводника в «святая святых» авторского замысла, того, что автор на самом деле хочет от читателя. Фигура героя в этой интриге служит олицетворением пика драматического напряжения, тугим узлом завязки на нем повествования, так называемой точки кульминации чувственного возбуждения, которое при искусной подачи автора разрешается, развязывается читательским катарсисом, означающим спад напряжения и релаксацию после пережитого, чувствительного оргазма.
Можно сказать, что не бывает неспособных читателей, но бывают неумелые авторы, которые причиняют болезненные ощущения вместе эстетического удовольствия и даже душевные травмы читателю. Любовная сцена героя с героиней служит ширмой, которая скрывает любовные отношения читателя с текстом, того, что текст с ним вытворяет, доставляя ему невыразимые, неизъяснимые самим текстом наслаждения. Но за текстом есть еще один план, - план автора, потирающего руки от удовольствия, что оказался полезен читателю. Этим самым он исполнил свое предназначение, в котором заключается его писательское счастье. Нельзя забывать о том, что писатель получает эротическое удовольствия от самого писания.
Таким образом, писатель познает самого себя, свои желания, одновременно удовлетворяя их. Но полностью он удовлетворяет свое желание писания, удовлетворяя им читателя. Это полный, как сказал бы, некультурный читатель, «пипец».
Но меня, надеюсь, и вас, культурный читатель, интересует не эта эстетическая вкусовщина, а тайна творения, рождения Я в ходе любовного, фаллического или логического движения авторского пера. Из-под пера автора выхожу я собственной персоной, как побочный эффект его автоэротического движения. Теперь я правлю балом, оставаясь в тени автора, скрываясь за его замыслом в качестве умысла уже героя повествования, «калифа на час чтения». Пока он сладко отдыхает от творческого волнения и вдохновения, беспробудно спит от усталости, я свободно управляю его сознанием, как полем собственной деятельности. Я – тень автора, его alter ego. На самом же деле автор есть только моя маска, которой я прикрываюсь, чтобы не оказаться под огнем убийственной критики и не менее убийственной славы, которая творит из человека миф, героя, корифея искусства. Так кто на самом деле написал «Евгения Онегина»? Естественно, сам Евгений Онегин. Он оставил собственное описание, составленное руками автора, Александра Пушкина. Так поэт, художник слова сам превращается в сказку, в мифического героя народной молвы. Он есть конечный пункт риторической ссылки. Спрашивают: «Кто виноват»? Естественно, отвечают: «Пушкин». Не Евгений Онегин, а Александр Пушкин.
Герой есть перерождение, перевоплощение автора, его единственное убежище в будущем, в ином мире, чем этот реальный мир, мир настоящего, - тот мир, который был. Повторю: мир настоящего – это не настоящий мир, а тот, который был. Иной мир – не вечный мир, а мир, который еще не был, или был, но который мы не помним. Тот мир, который мы не помним, и может проявиться заново. Он это заслужил. Герой дает шанс быть еще раз автору. Он позарез нужен ему в качестве автора самого себя. Однако не только автору он дает такую возможность, но и читателю встать на место героя. Герой есть место, которое может занять каждый, имея перед собой текст. Он является проводником в новый мир – виртуальный мир, в котором есть место каждому. Единственным условием быть туда допущенным – уметь читать.
Именно это чтение может вызвать в Марии ответное чувство. Оно же вызовет в ней и движение мысли. Так я подумал про себя и последовал задуманному, обложив Марию книгами со всех сторон. Я действовал так, следую завету людей с опытом чтения – библиотекарей-старушек. Суть этого библиотечного (чуть не библейского) завета такова: «Окружи человека красивыми словами – из него выйдет красивый человек». Пример тому - советская жизнь, которая окружала нас гуманистическими лозунгами со всех сторон. Но стали ли мы, точнее, автор и его окружение, сверстники, от этого человечнее? Мария согласилась читать, но с одним условием, что читать будет не она сама, а я. Зато она будет внимательно слушать меня. Я стал артачиться, упрекая ее в том, что она умеет только нажимать на экран своего гаджета да наблюдать в нем мир, ограниченный рамкой устройства. Но она резонно возразила мне, что мой кругозор не мене ограничен рамками, правда, уже книги.
И все же книга, ограничивая порог восприятия читателя бумажным форматом, развивает игру воображения, полет фантазии уже за плоскостью типографского шрифта, открывая возможность читателю читать между строк и находить между них, раздвигая, расширяя границы сознания, искомый смысл написанного. Вняв моим весомым аргументам, Мария сама нехотя принялась за чтение. Я не сказал бы, что ей понравилось это занятие. Это и понятно, нам нравится только то, к чему мы уже привыкли и без чего в силу привычки мы не можем обойтись. Привыкнет и Мария.
В качестве стимула привыкания мы стали читать одну книгу вместе на своих коленях. Так я попытался повторить с Марией опыт чтения Паоло и Франчески, о
