Адаптер

микросхемы, разбирали печатные платы, классифицируя и отправляя на измельчение и последующую выемку драгметаллов в электролизных колоннах. Женщин и детей не допускали до этой работы, но Мурата тянуло к мужчинам, и мальчику разрешали смотреть, в шутку называя главным контролером. Мужчины возвращались поздно вечером, с серыми скорбными лицами, причем на работы в город забирали и полицейских с охранниками, работавшими бок о бок с заключенными. Объявленное ЧП уравнивало всех, кроме жителей города, запертых в своих домах из-за карантина.
Что за вспышка произошла в городе, не знал никто. Спрашивать об этом не полагалось, и полученная информация не имела никакого смысла. К вспышкам вирусных заболеваний люди привыкли за многие десятилетия, доросшие до полутора веков. Все было привычно, как снег зимой или дожди весной и осенью, все знали, что должны были делать, молясь о том, чтобы кара небесная прошла мимо их дома, пожалела детей и внуков, которых государство не бросит. И Господь внимал молитвам, и чаще всего умирали взрослые, в основном пожилые или малотрудоспособные.
– Мама, а когда папа приедет? – Мана дергала Лиз за рукав робы.
– Мана, не приставай. Папа на задании, – важно, как взрослый, который все знает, осек сестру Мурат. – Когда надо, тогда приедет.
– Но мама, когда? Мне очень грустно, – захныкала Мана, ее поддержала Ю-ли, не замечая, как всхлипнула вместе с девочкой.
– Фу, развели сырость! – возмутился Мурат, строго глядя на сестру и Ю-ли, грозившую ему бадминтонной ракеткой.
Лиз обняла Ману, девочка сдержалась и не разревелась. Вскоре игра возобновилась, воланчик летал по разреженному воздуху нехотя, уставая от жары не меньше игроков. Лиз играла в паре с Маной, а Ю-ли и Мурат атаковали, желая отыграть потерянные очки. В основном играли Лиз и Ю-ли, дети плохо управлялись с большими ракетками, и им  разрешалось подхватывать волан после отскока с площадки, дальше дело было за Лиз или Ю-ли. Беджан нашел старую дырявую сетку, но играть через нее не получалось, Мана и Мурат старались бить под сетку, чтобы пустить волан по земле, не дать сопернику поднять в воздух и нанести гасящий удар под ноги.
К полудню жара стала невыносимой, и они спрятались в доме на цокольном этаже, где Ислам с Беджаном  принесли кровати для девушек и детей, починили кондиционер, который скрипел и жаловался на старость, но работал. Аппетита ни у кого не было, скучно и немного страшно было сидеть за столом и есть в пустом доме, зная, что на много километров вокруг никого нет. Ю-ли читала сказки по ролям, дети спали вместе, все еще боясь, что взрослые могут опять их разлучить, как это сделали в первом интернате. Там было неплохо, и кормили гораздо лучше, чем в интернате третьего круга или здесь, где еда была простая и однообразная, в основном состоящая из каш и овощных пюре. Но в первом интернате им не разрешали быть вместе, насильно разделяя мальчишек и девчонок, не разрешая братьям и сестрам видеться чаще одного раза в неделю на воскресной утренней службе в детском храме. Детей старше отправляли совершать намаз, как у взрослых разделяя женские и мужские молельные залы, а Мана и Мурат были еще маленькими и не знали об этом, страшась рассказов старших, любивших пугать малышей небылицами, в которых страха и правды было куда уж больше, чем в страшных сказках.
Система выбрала Беджана бригадиром отряда зачистки. Так значилось в электронном протоколе, и каждому заключенному за эту работу начислялась небольшая зарплата, переводившаяся на счет личных денег, которые не могли списать в счет уплаты штрафов или поборов за проживание. Они выполняли именно зачистку, зачищали город от трупов, собирая их по квартирам и подъездам. Часто умершего выносили на первый этаж для удобства и подальше от себя. Жители города были заперты в домах, не имея права выходить из подъезда. Продукты и лекарства привозили роботы, и выбранные системой контроля ответственные от каждого подъезда забирали ящики и контейнеры, разнося по спискам проднаборы. Потом люди менялись, торговали, закладывали под следующий привоз свои вещи, имитируя подобие жизни. Основной валютой, как и во все времена, была водка, которую выдавали строго по норме, детям тоже полагалось немного для спиртовых компрессов или растирок, и все успешно выпивалось или обменивалось на конфеты и сублимированные фрукты. За нравственностью следили тщательно, и любые попытки объединить семьи без детей или устроить свальный грех, тут же пресекались полицией  совести, забиравшей зачинщиков и отправлявших на трудовое перевоспитание. Не до многих доходило, что это был один из самых простых и легальных способов выйти из домашнего заключения и жить на свободе, пускай и отрабатывая на грязной работе. Об этом старались не рассказывать, и те, кто понимал, собирались вместе, делали вид, что договариваются о цене за секс или просто раздевались и менялись партнерами, лежа на кроватях, ожидая, когда система их опознает и даст команду в полицию совести. Иногда приходилось ждать больше часа, по истечении которого на главном экране квартиры загоралось предупреждение о том, что они должны одеться и ждать приезда полиции совести. Нарушителям-прелюбодеям предлагалось помолиться, чтобы загладить свою вину перед Господом. Молитва, даже самая искренняя и откровенная, никоим образом не снижала положенное наказание, ибо она должна быть  зачтена после смерти, а мирское слишком низко перед этим.
Беджан почти перестал видеть в трупах людей. Что-то притупилось в нем, замерзло и застыло в нерешительности страха перед очевидным. И так было легче – не видеть и подбирать за роботами куски человеческой жизни, запаковывая в мешки, приклеивая стикер, чтобы потом отвезти на сортировку и сжигание. Поначалу он задавался вопросом об этой странной сортировке, зачем нужна она, если потом все равно все тела сжигают в одной печи? И там работали такие же застывшие люди, как он, как они все. Он не мог понять, почему система назначила его бригадиром, с другой стороны никто не возмутился, и Беджан, заключенный по своему статусу, командовал бывшими конвоирами и полицейским, сопровождавшим их до конечного пункта отбытия наказания. Так было по документам, и командировка старого полицейского должна была закончиться неделю назад, но объявленное ЧП привязывала всех к месту фактического пребывания
Они знали, что ищут Мару и Марфу, ориентировки висели в топе информационного портала. Не увидеть, не знать, что ищут двух девушек, совершивших государственное преступление, не мог никто. В обязанность каждого входило два раза в сутки посещать информационный портал и изучать объявления и распоряжения. Система контроля легко угадывала тех, кто делал вид, что читает или слушает аудиосообщения с раскадрованным видео рядом, построенным так, что визуальная информация надолго оставалась в голове, периодически всплывая перед глазами. Их искали в городе или близлежащих поселках среди обывателей, о чем и говорилось в ориентировках. От граждан требовали бдительности, и сообщать о каждом случае обнаружения или подозрения на обнаружение. И чем ближе круг был к центру, тем чаще приходили подозрения на обнаружение, и полиция совести утонула в обработке лавины сообщений от бдительных граждан. Беджан не мог этого предугадать, но ожидал подобной «помощи» от граждан. Они выигрывали время, но из-за введенного ЧП преимущество терялось в пустом ожидании. Беджан просчитался, думая, что ЧП введут позже, надеясь, что доноры Лиз и Ю-ли отработают несколько циклов. Видимо, они не выдержали или самопроизвольно отключились. Таская трупы в мешках, грузя в рефрижераторы, Беджан раз за разом проигрывал последние разговоры с Маратом, угадывая в запутанных речах хитрого адаптера отважный план, ошибочный в своей основе. Винить Марата было не за что, Беджан не смог объяснить всего, да он и не знал всего, сейчас понимая, насколько сложную игру он затеял. Но страха не было, а была холодная упрямая уверенность. И своей уверенностью, даже без слов, он поддерживал Ислама и его деда, готовых в любой момент поддаться панике. Ему верили Лиз и Ю-ли, он успел передать им все, что узнал о них, нашел по крупицам и собрал в призрачную картину выхода.
– Что он делает? Его же пристрелят! – Ислам дернулся к дому, из окна четвертого этажа вылезал мужчина, опасно спускаясь на связанных шторах.
Дед схватил Ислама за руки, с силой дернув назад. Ислам хотел возразить, но замолчал, увидев требовательный взгляд Беджана. Мужчина спускался вниз, постоянно оглядываясь, ища роботов. На санитарную команду он не обращал внимания, будто бы их не существовало. Связанные шторы затрещали, и он рухнул с высоты второго этажа, неестественно подвернув ногу. Мужчина побежал… получалось плохо, и двигался он медленно, волоча поврежденную ногу. Все знали, что будет дальше, должен был знать это и беглец, решившийся на такое безумие.
Мужчина упрямо ковылял к брошенному палисаднику возле дома, где росли молодые яблони. Беджан понял, что он идет туда, к молодым деревьям, на ходу доставая широкие яркие ленты.
Беджан не выдержал и побежал к нему. Он понял, лед внутри него взорвался, обнажив рвущуюся в огне душу. До деревьев оставалось больше тридцати метров, когда появился патрульный робот. Машина стреляла без предупреждения, часто не убивая с первого выстрела, и беглецы могли долго агонизировать от полученных ран.
Беджан задыхался в защитном костюме. Дышать через противогаз с десятью ступенями фильтрации было тяжело, пот застилал глаза, а в ушах били молоты, кровь неистово рвалась наружу. Выстрелы прогремели внезапно. Беджан споткнулся и упал от неожиданности. Когда он поднялся, мужчина лежал лицом вниз, беспорядочно раскинув руки и ноги. Кровь медленно окружала его тело, которое пыталось двигаться вперед по инерции.
– Повяжи на яблони. Дети просили… – прохрипел беглец, почувствовав, что рядом с ним человек, пускай и санитар. – Они просили перед смертью.  Это они их посадили.
Мужчина протянул к Беджану руку. Больше он не издал ни одного звука, тело дергалось в агонии, но сознание уже покинуло его. Беджан с трудом расцепил пальцы и взял три ленты, чудом не закапанные кровью.
– Что он хотел? – спросил высокий заключенный, с которым Беджан работал в паре. Он обычно не задавал никаких вопросов, выполняя приказы молча, в отличие от других, позволявших себе разговаривать.
– Он хотел повязать ленты на яблони, – ответил Беджан, только сейчас понимая, какой страшный у него голос, искаженный передатчиком маски противогаза. Хорошо, что лица не было видно, только глаза. – Яблони посадили его дети. Видимо, они умерли.
Группа подошла к ним, и все уставились на три молодых деревца, весело шелестящих зелеными листьями на ветру, расправляя ветви навстречу солнцу.
Беджан бережно привязал ленты к стволу как можно выше. У Лиз бы это получилось красивее, но хвала Аллаху, ни ее, ни Ю-ли здесь нет. От мыслей о детях у него заболело сердце, и Беджан оперся о ствол последней яблони, на которой развевался на теплом летнем ветру голубой знак любви и памяти. Ленточки с других яблонь тянулись к нему, стараясь дотронуться зелеными и желтыми пальцами,