Адаптер

тобой!
Насрин улыбнулась и поцеловала дочь. Рядом стоял Марат и держал сестру за руку.
– Тебе нельзя здесь оставаться, – серьезно сказал мальчик. – Слишком рано.
– Но почему? Я не хочу возвращаться к ним! – заплакала Мара.
– Ты должна вернуться, потому что ты тоже мама, – Насрин погладила девочку, и Лиз выросла, став взрослой.
Она стояла перед ним, с любовью и болью смотря в любящие глаза. Одежда таяла на ней, уносясь вверх серыми облаками. Лиз увидела себя в зеркале напротив, с длинными волосами, красивыми прядями, лежащими на груди. Ее не смущала нагота, она была естественна. Насрин открыла другую дверь, и Лиз вышла. Она оглянулась, Насрин и Марат помахали ей, и брат закрыл дверь, увидев в ее глазах сомнение, желание вернуться к ним.
Все исчезло, остался только дивный яркий свет. Лиз шла вперед, ступая по мягкой траве, слушая пение ветра и чириканье птиц. Свет преображался, открывая теплый летний день. Она оказалась на поляне, заросшей высокой шелковистой травой. Лиз побежала, радостно крича, слыша свой голос, немного хриплый и низкий, но ее, настоящий, красивый.
Она прибежала к огромной мраморной ванне, возле которой стояла ее мать и сестра. Она была молода и красива, глаза смотрели на Лиз с любовью и нежностью, в лице больше не было уродства болезни, ни одной гримасы или резкого движения головы.
– Я тебя ждала, любимая Мара. Теперь моя очередь очистить тебя, – она поманила Лиз к себе и помогла войти в огромную ванну. Вода была холодная, и это было очень приятно. Солнце пекло голову, и Лиз нырнула, как ребенок, расплескав воду во все стороны. Сестра сняла платье и вошла воду к ней. Она бережно мыла голову Лиз, смеясь, когда она пыталась ущипнуть ее, отвечая быстрым щипком в ответ. Сестра тщательно вымыла Лиз, вода сначала почернела, но за секунду стала прозрачной.
Они сидели в ванной, держась за руки, смотря друг на друга. Солнце стало закатываться за горизонт, холодало. Лиз замерзла, а сестра, казалось, не чувствует холода.
– Тебе пора, – сказала сестра и расцеловала Лиз, счастливо улыбаясь. – Я так хотела, чтобы ты стала свободной. Ты будешь хорошей матерью, я знаю.
Лиз улыбнулась и приготовилась. Сестра повалила ее в воду и стала топить. Лиз захлебывалась, рвалась на свободу, но сестра была сильнее, у нее вновь стало страшным лицо, и Лиз увидела свою мать в минуты приступа.
– Не смотри на меня, не смотри! – умоляла мать, и Лиз повиновалась, безвольным телом опускаясь на дно ванны.
Лиз открыла глаза. Еще не понимая, где она находится, что-то чувствуя, что-то рвущееся из нее, она повиновалась чужой воле, поднявшей ее, склонившей над жестким блестящим полукругом.
Ее рвало долго, с криком, с плачем от боли, от рвущегося наружу нутра, желающего избавиться от яда, выжатого, отторгнутого ее телом. Она не думала, не старалась разглядеть в этом ослепительном белом свете того, кто был рядом с ней, кто менял судна и вытирал ее.
Ее подняли и понесли в душевую. Она позволила себя раздеть, вся одежда была грязная, от нее сильно воняло. Лиз поняла, что организм выпустил из нее все, и от этого волна стыда захлестнула ее.
– Не плачь, ты не виновата, – шептал Беджан, моя ее в душе. Он не разделся и был весь мокрый, твердой и нежной рукой отмывая Лиз жесткой мочалкой. Когда она вся оказалась в белой пене, Лиз успокоилась и рассмеялась. — Ну вот, все хорошо. Ты вернулась, слышишь – ты вернулась!
Лиз остановила его руку и взяла лицо Беджана в мыльные ладони. Он улыбался, глядя в ее счастливые глаза.
– Здравствуй, любимый, – прошептала Лиз, сквозь шум воды еле-еле слыша свой голос.
– Здравствуй, любимая Лиз.
– Я люблю тебя, – прошептала Лиз и поцеловала, измазав Беджана мыльной пеной. Она расхохоталась и, вложив все свои силы, громко закричала. – Я люблю тебя!
Лиз обняла его, нетерпеливо стаскивая мокрую робу. Беджан не сопротивлялся. Лиз отбросила робу в сторону, потянула его под горячую струю, жадно целуя, дрожа от нетерпения.
– Ты изменилась, – улыбнулся он, когда Лиз устала и с озорством смотрела на него.
– Нет, я вернулась, – слегка хрипловатым голосом ответила она. Ей понравился ее голос, она так его себе и представляла.
– Дети еще спят, все уехали в город.
Лиз игриво закусила губу, ущипнув его за крепкий живот. Он взял ее на руки и мокрую вынес из душа. На этаже никого не было, одна дверь была открыта, где на кровати лежала чистая одежда для Лиз и Беджана. Ю-ли все подготовила, когда Беджан унес Лиз в душевую. Она не видела их, следуя указаниям молодого старика. Ю-ли то плакала от радости, то смеялась и не могла никак успокоиться.
– Тебе надо поспать, – сказал Беджан, укладывая Лиз на кровать.
– Тебе тоже. Иди ко мне, – она поманила мужа и захихикала.
Беджан лег рядом, они с трудом умещались на узкой кровати, едва не падая, когда Лиз ложилась на него, горя от возбуждения.
– Закрой глаза, я все сделаю, – шепотом сказал Беджан, сидя перед ней и гладя по груди и животу, чувствуя, как она отзывается на ласки, как начинает прерывисто дышать.
– Я хочу, чтобы ты тоже был счастлив, как счастлива я, – она вопросительно посмотрела на него, он улыбнулся и поцеловал Лиз.
– Я счастлив, потому что у меня есть ты и дети. Твое счастье  и мое счастье. Нет больше счастья для мужчины, когда его женщина счастлива.
– Я люблю тебя, – прошептала Лиз и закрыла глаза. Беджан давно не брился и колол ее, но это было до невозможности приятно. Она сжала бедрами его голову и провалилась, слыша за окном предрассветное пение птиц, слушая, как бьется ее сердце, как вырываются из груди тихие стоны, а наслаждение овладевает ее телом, ласкает разум.

33. Без страха 
Ю-ли с интересом смотрела на свой профиль в терминале. Теперь она была Ю-ли Юсупова, жена Ислама Камилевича Юсупова. К чувству радости примешивалось приятно покалывающее чувство злорадства, ей очень хотелось, чтобы ее прошлая семья знала, что она больше им не принадлежит.
Свадебная церемония разительно отличалась от ее первой свадьбы с мужем, выбранным отцом. Ю-ли забыла, как его зовут, как забыла она и себя, свое прошлое имя. Когда она произносила имя Марфа, что-то в ней напрягалось, желая отторгнуть эти звуки, а перед глазами вставали отец и братья, иногда она видела мужа, его искаженное злостью и похотью лицо, когда он наваливался на нее, как грязное животное, сильнее возбуждаясь от того, что она сопротивляется. Теперь она была лишена статуса и всех привилегий, браслет вычеркнул ее из списка первых, и Ю-ли была этому очень рада. Освобождение от гнета нейроконтролера, увядавшего в ее мозгу, как гибнет сорняк осенью, сбросив электронные кандалы, она чувствовала себя свободной.
В прошлый раз главная часть церемонии была в церкви, где напротив алтаря новобрачные отвечали на вопросы голограммы священника. Суть осталась та же, только вместо священника был терминал и внимательная камера, следившая за мимикой Ислама и Ю-ли, сопоставляя их ответы с реакциями тела, часто незаметными для человеческого взгляда. И на этом все: не было ни звона колоколов, ни цветов и фейерверка, ни долгого утомительного застолья, в конце которого Ю-ли упала в обморок от духоты, ни первой брачной ночи, когда ее, еще девчонку, изнасиловал бешеный боров. Их просто поздравили, по-дружески похлопав по плечу, дети и Лиз обнимали и целовали Ю-ли, а Мурат очень серьезно пожимал руку Исламу, предупреждая, чтобы он не обижал их тетю. Потом они пошли на ужин, начавшийся за полночь, и однотипная еда оказалась вкуснее тех сложных блюд, которые подавали на ее первой свадьбе.
Ю-ли сама настояла на скорой свадьбе, боясь, что не сможет выбраться, останется там, в глубине своего космоса. Она сомневалась, накручивая себя все сильнее, и даже Лиз не удавалось успокоить ее. Кто-то должен был принять Ю-ли после выключения нейроконтролера, медработника не было, а делать запрос было слишком поздно, да и как обосновать вызов бригады, если никто не болел и не травмировался. По закону никто не имел права прикасаться к ней, кроме мужа или медработника. Лиз, как женщине, дозволялось это, но ее сил не хватило бы.
Ю-ли пила водку залпом, желая скорее покончить с этим. Ей хватило полутора стаканов, и она отключилась моментально. Лиз и дрожащий Ислам сидели с ней. Особенно тяжело было Исламу, не до конца верившему, что он женат, смотреть на жуткие судороги Ю-ли. Он хотел помочь и не знал как, пытаясь удержать, успокоить, но Лиз останавливала его, не разрешая прижимать Ю-ли к койке.
Ю-ли оказалась в своем кроваво-розовом космосе, и в ту же секунду на нее напал нейроконтролер. Атака шла за атакой, раздавливая ее, разрывая на куски ужаса, рассеивая панику, и Ю-ли была готова сдаться, лишь бы этот кошмар закончился. Она бы так и сделала, если бы ослепительно белое пространство само не нашло ее, поглотив, уничтожив беспросветную кровавую тьму. В этом пространстве ничего не было, у Ю-ли не осталось места, куда бы она хотела вернуться. Она шла в никуда, дрожа от холода, заново обретая тело и  чувства. И вдруг все кончилось, она очнулась в медкабинете. Ю-ли дернулась и чуть не свалилась с койки. Ислам успел поймать ее, неумело подставляя судно.
Ю-ли ничего не понимала, с трудом обнаружив себя в душе, а потом, завернутую в простыни. Кровать была слишком узка для обоих, и Ислам до утра просидел на краю, держа ее руку, позволяя до боли сжимать его пальцы. Ю-ли боялась, что осталась одна, что больше ничего не существует, часто просыпалась, вскрикивала, не находя его в темноте, тут же успокаиваясь при звуках его голоса, проваливаясь в глубокий тяжелый сон.
– Как она? – спросил Беджан.
– Спит, с ней Ислам сидит. Ты его не бери на смену, он свалится где-нибудь, – тихо рассмеялась Лиз. Ей до сих пор было непривычно слышать свой голос, поэтому она старалась говорить шепотом. – Они такие смешные.
– Почему смешные? Ю-ли проснется, скажи ей об этом. Посмотрим, что она тебе ответит.
– Будет ругаться. Так и сделаю, заодно быстрее в чувство придет.
– Какая ты оказывается злая, – Беджан сокрушенно покачал головой, подражая деду Ислама, считавшему, что внук слишком торопится, и надо сначала выбраться отсюда. – Скоро приедут вас сканировать. Не знаю, что мы будем делать, если…
– Не будет никакого если, – уверенно сказала Лиз.
– Почему ты так уверена?
– Я не смогу это объяснить, придется просто поверить, – лукаво улыбнулась Лиз. – Давай спать, у нас есть еще целых полтора часа.
– Целых полтора часа, – с усмешкой повторил Беджан. – Я в последнее время только и думаю, что о сне.
– Хватит болтать. Спи! – приказала Лиз. Она обняла за шею и уснула. Беджан смотрел, как лицо становится тревожным, как все переживания дня и долгой ночи заново проходят сквозь нее, оставляя после себя бледную безмятежность.
Через сутки ночью прибыла комиссия. Всех разбудили и выстроили на улице, ослепив двумя прожекторами патрульной машины. Робот смотрел на людей бесстрастным неподвижным взглядом, готовый за долю секунды подавить восстание. Почему система выбрала режим контрподавления мятежа в колонии, никто не знал.
Общежитие обыскивали десять полицейских, чином не ниже капитана, а перед заключенными, скрытый за слепящим  светом, стоял незаметный и неподвижный мужчина в сером костюме. Он внимательно всматривался в лица непроснувшихся мужчин,