основного русла протоке, казалось, сплошь заросшей камышом, что-то заворочалось, послышались глухие причмокивания, всплеск.
- Свиньи наверно забрели, - предположил я. - Вон она, ферма-то, невдалеке.
- Свиньи, говоришь? Это точно, они тут и в самом деле как свиньи! - Илья Михайлович враскорячку, суетливым крабом опять полез из коляски. И сразу же стал расстёгивать штаны. Опять, что ли?! Что-то не к добру всё это. Я на всякий случай вставил ключ назад, в замок зажигания.
- Вот-вот! Последняя осталась. В смысле пуговица. Эх, жизнь! А ты когда-нибудь вообще слышал, чтобы эти мерзкие толстые твари так нежно чмокали? Нет, Витенька, нет и нет! Наши советские, настоящие свиньи так не чмокают. Они хрюкают, к твоему сведению, и визжат. Когда им слишком хорошо.
Рубаха и широченные штанишки Бусиловского чехлами от танка распластались около мотоцикла.
- Нет, Витя, ты глубоко и в корне ошибаешься, это кто-то другой!
Рядом легли такие же просторные, словно кливера, и чрезвычайно вместимые, в белую и синюю полоски не то трусы, не то подштанники поэта. Трусы его впечатляли не меньше. Кого же на этот раз он решил в них завернуть под резинку?! Тоже не хилый в комплекции Лукич умудрялся до двадцати раков за одну ходку. Поэт вероятно сможет и все тридцать. Выдержала бы только резинка. Только вот раки ли там?! Может его самого под ближайшей корягой завернут под чью-нибудь резинку?!
Бусиловский тем временем бесстрашно ринулся в атаку:
- Бывай, родной! Редактору передашь, что я любил его, как брата!
Илья Михайлович, устрашающе сопя, зашагал на своих слоновьих ногах по тропинке, пробитой в камышах рыбаками. Минуты три в плавнях слышались только всплески и чвырканья от его шагов и треск ломающихся стеблей камыша. Потом всё стихло. И вдруг откуда-то, теперь слева из зарослей донёсся отчаянный, срывающийся писк:
- Витя-а! Сю-у-да! Скорей! Сюда! Сюда!
В глубине протоки что-то с треском и гулом обрушилось в воду, со стоном забулькало, завизжало. Наверно неведомой свинье слишком хорошо стало под густою ивой. Суматошно выметнулись из камышей птицы. Тревожно вскрикнула, поспешно поднимаясь на крыло, египетская цапля, смываясь, пока не поздно, на родину, к Тутанхамону.
- Илья Михайлови-и-ич! Что случилось?! - В бешеном темпе и довольно неуклюже исполняя под его ритмичные вопли стриптиз, выкрикнул я.
- Сюда! Сюда-а-а! - Укушенным бегемотом вопил матёрый человечище в камышах.
Тут же опять слышались его стоны и какое-то утробное бульканье. Наверно Илью Михайловича тащила в прохладные глубины анаконда или крокодил. Интервью давать. Мол, ты же так хотел этого?! Ну, на!.. А потом рыбкой подводного копчения угощать. Какие там раки, когда его самого наверно раком поставили?! И уже заворачивают для интервью. Моему внутреннему взору сразу представилась эта ужасная картина: крокодил или анаконда полоскают, терзают беспомощное, белое и наверно очень для них вкусное тело корифея районной публицистики и поэзии. А также члена бюро районного комитета партии. Да ещё, наверняка, аппетитно причмокивают и громко стонут от удовольствия, роняя кровавую слюнку с вострых ятаганов своих клыков или чего там у них есть.
Но кто же будет живописать подвиг весёлых ленинцев?! Мне же в одиночку не потянуть! Не-е, так дело не пойдёт!
Я воинственно и отчаянно крича, ворвался в камыши, выворачивая ноги на их скользких узловатых кореньях и чавкая сизым илом, побежал по извилистой, стегающей лезвиями камышовых листьев тропке к чёрной от взбаламученной тины воде.
- Да где же вы?! - Внезапно погрузился я по колени в тёплую и зловонную жижу, мелко дрожа от брезгливой и отчаянной решимости во что бы то ни стало спасти дорогого Илью Михайловича, члена редакционной коллегии, члена районного комитета партии и моего замечательного и незаменимого соавтора. Через несколько метров, рядом с тропой, в небольшой, свободной от зарослей промоине, я, наконец, увидел над самой водой судорожно поднятую, с выпученными глазами голову, облепленную грязными водорослями и ряской. С перепугу показалось, что голова одна плавает, сама по себе, откушенная. Или тряхнул таки стариной наш поэт и она его теперь ко дну тянет. К ракам или толстолобикам на съеденье.
Вот и всё! Случайное интервью закончилось полным фиаско. Вот что значит неподготовленное. Как и следовало ожидать. Я закрыл глаза и сделал неверный шаг к плавающей голове поэта. Притом, дополнительных вопросов у меня не оставалось конечно никаких. Как ни странно. Казалось, ещё секунда и моя собственная пустая голова так же легко и непринуждённо поплывёт неотредактированной по этим же самым мутным и чугунным волнам. Геопатогенная зона достала таки нас даже здесь, на излёте. Не катаньем, так мытьём накрыла.
- З-заходи спереди! Окружай! - Вдруг сдавленно скомандовала ожившая голова Бусиловского, он действительно стоял на коленях в интересном положении. - Сюда! Около моего носа держи. За жабры, за жабры хватай. Да его, а не меня! У меня пока что нет жабр. Зацепил?! Давай!!! Врежь гаду!
Я упал на колени и, запустив руки в воду, около самой головы Ильи Михайловича нащупал холодный и круглый язык анаконды, толстый, как дубовое бревно. Да-да, именно, вот таким шершавым языком самый раз интервью и давать!
- Сазан это или толстолоб, не бойся! - Бусиловский аж сипел от натуги и азарта. - Я на нём лежу. Бери двумя руками, за пасть и за жабру! Ты не понимаешь, что ли?! Нащупал? Крепко держи! - Взболтнув ногами ил, он стал медленно подниматься на колени.
- Разом - взя-а-ли! Вира помалу! Ви-ра!
Толстолоб, почувствовав освобождение от вдавившей его в тину неимоверной тяжести поэтического тела, махнул хвостом, подняв за спиной Бусиловского крутую волну. Однако поздно. Крепко уцепив его профессиональной хваткой, с головы, да поперёк, доблестные журналисты выдернули свою очередную жертву из её родной стихии. Спотыкаясь, напрямую через камыши, через все вонючие наплывы, что попадались под ногами, мощно попёрли своего лучшего в мире автора на светлый, на солнечный берег.
Вот там и будет тебе счастье, дорогой! А не только нам! Давай, рассказывай, как ты дошёл до такой жизни! Может, чем-нибудь поделишься.
Если долго мучиться, что-нибудь получится. Всё-таки мы его отловили! Вот так и настоящий позитив привалил! Подлинно положительный пример продолжающейся несмотря ни на что жизни. Вот уж в чём никто не усомнится - что это-то и есть настоящий улов! А всё остальное, что перед этим было, в сравнении с ним - так, фуфло одно. Бедный толстолоб получил от нас всё то, что на самом деле предназначалось доставшим нас весёловским начальникам.
- Майна! По носу врежь ему, чтоб не дрыгался, гадёныш! В челюсть справа! Свободу ему подавай! Ишь, контра! Хуже Глушкова! Так ему! Правильно! Мать честная! - Радостно заплясал около поверженного мощным хуком в торец огромного лобастого толстолобика Илья Михайлович, подтягивая огромные трусы. - Руками! Рука-ами поймал такого зверя! Это кто же поверит?! Даже помечтать о таком нельзя было!
Экземпляр, действительно, попался отменный - больше метра в длину. Такого в трусы, как рака не завернёшь. Толстый, словно поросёнок, толстолобищще очумело лежал на траве, судорожно растопырив плавники и хлопая жаберными крышками. Он наверно никак не мог уразуметь, что это с ним произошло, такой и вправду наплыв жиртреста по жизни приключился, этакий пассаж. Жил себе, понимаешь, никого не трогал, рекордов не ставил, но и не воровал же - и вдруг на тебе, корреспонденты. Как снег на голову. Нет от них нигде спасения! Ни фауне. Ни флоре.
- Вот я каков! Даже такого зверюгу завалил! - Наконец отдышавшись, горделиво заявил Иванов-Бусиловский. - Как и полагается истинному поэту, настоящему публицисту - справлюсь с кем хочешь! Вот на ком стоит держава и народ! Ты заметил этот нюанс в моей биографии? На всю жизнь запомни! Детям и внукам расскажешь! А вот когда супостаты завалят поэта и публициста - хана придёт вам всем! Так что цените, цените, пока живой!
- Ценим, Илья Михайлович, ой, ценим! - Радостно соглашался я с ним.
Когда мы совсем отдышались, я узрел на необъятном животе Ильи Михайловича длинные, налившиеся кровью царапины.
- Это вы что, животом вместо колпака, да? - Не удержавшись, захохотал я. – Резинку не порвали7! Что-то трусики сползли.
- Ты понимаешь, - возбуждённо сверкал глазками Бусиловский, подтягивая огромные труселя, - только я вышел на то болотце, смотрю - у самых ног плавники ходят и вода аж чёрная от поднятой тины. Из-за неё-то они меня и не увидели. Подпустили вплотную, за своего свинтуса, наверное, приняли, ха-ха-ха! Потом думаю, а дальше-то что делать? Палку бы какую - огреть по лбу хоть одного, а лучше всех сразу. И на бюро его, в смысле на сковородку. Гляжу, этот один подошёл носом к большой кочке, обнюхивает её, стервец, что-то ищет, конечно, вкусненькое. Тут я сообразил, что вперёд ему ходу нет, вот и накрыл сверху всем телом. Словно кашалот медузу.
- Вот-вот! Представляю, что там творилось, если по всей реке с перепугу вся птица на крыло поднялась. Я и то подумал, что вы там по меньшей мере с крокодилом схлестнулись. Или с анакондой.
- Хо-хо! От меня и крокодил бы не ушёл и анаконда твоя. Всех бы допросил. - И ухмыльнулся. - У всех интервью взял. Я такой. Но вот это - самое удачное за всю мою жизнь! Честное слово!
- А всё-таки вы здорово рисковали.
- Как это? Чем?
- А животиком. Санька Волков мне рассказывал, что сам видел, как один ответственный товарищ вот точно так же бросился на вытащенного из родной стихии такого же сазана и попал животом на аналогичный спинной плавник. Смотрите, какая у нашего там пила впереди! Прелесть. А тому товарищу брюшину пробило и кишки - в клочья. Порыбачил, одним словом, получил, мягко выражаясь, удовольствие.
- Да ты что?! - Непроизвольно схватился за свою царапину Илья Михайлович. - Ты… Ты это серьёзно?
- Да уж куда серьёзнее! Пила-то вот, смотрите, сантиметров пятнадцать не меньше. Скажите ему спасибо, что ещё вовремя не оттопырился. Как Глушков.
Илья Михайлович двумя руками, поднатужившись, приподнял своё пузо, обнажая, словно днище корабельное, испуганно вытягивая вбок и книзу голову.
- А у меня ничего, по-моему. Ты глянь - нет пробоины ниже ватерлинии?
- Не видно, кажется… - Присел я на корточки, но всё-таки на опасливой дистанции, а вдруг и меня накроет. - Не сквозит, когда рот открываете? Значит, герметичность полная, торпеда мимо прошла.
- Ф-фу! Тебе хорошо хохмить. Ты на подхвате, хитрец, был. - И благодушно засмеялся. - Я не такой рыбак, как тот несчастный товарищ! Подобные соцнакопления, как у меня, никакая рыба-пила не пробьёт! Но вообще-то ты прав, я даже прямо скажу, по-партийному: прежде чем кого выдёргивать из его среды обитания, надо хорошенько подумать. Это мне наука, если честно. Да и всей отечественной журналистике. Хрена мы вечно лезем, куда не просят. Это мне боженька сигнал послал. Надо только зарифмовать его как следует. И в номер.
Илья Михайлович, чувствуя себя настоящим героем, с тех пор то и дело вспоминал лучшую рукопашную схватку своей жизни, вновь и вновь безудержно хвастался, какой же он хороший и удачливый. Да как его будут теперь все толстолобики и прочие сазаны бояться. И сдаваться сразу. Да кто бы возражал! Наверно, и впрямь, то был наиболее
