непременно застрянут и будут ночевать в луже.
«Не бойтесь! - Утешал. - И держитесь! Невесомость будет, как на орбите. А вот теперь, если захотите, можете совершить выход в открытое пространство. Пожалте вам!»
Мотоцикл на пригорке взлетал гордым птеродактилем и, пролетев энное количество метров по воздуху, грудью таранил очередную лужу. Илья Михайлович, действительно совершив кратковременный парящий выход из коляски, всей своей массой до отказа сплющивал шины на всех колёсах, отбиваясь пухлыми ладонями от грязных волн.
Остановился Лёнька километра за два до прудов и, как сам утверждает, поставил неофициальный мировой рекорд в беге метров на двести с препятствиями. Он так убегал от Бусиловского, разъярённого и мокрого, толстяки и вправду иногда удивительно проворно бегают. Помирились они только на прудах, куда замредактора принципиально дошёл пешком, не соблазняясь ни на какие Лёнькины уговоры сесть в коляску и клятвенные заверения никогда не превышать скорость более пешеходной. Однако назад они доехали спокойно, умиротворённые хорошим рачьим уловом. Раз десять трусы заправляли этим деликатесом, полный багажник набросали. А вот рыбки натаскали тогда маловато. Говорят, клевало не так, чтобы очень, мелочь в основном, обычный удел районщиков. Но всё равно, рассказывал мне Лёнька, Илья Михайлович и ею восхищался. Какая-никакая рыбёшка попадётся, Бусиловский сначала её в носик целовал, потом откусывал ей хвостик и бросал в общий садок, свой улов метил таким образом. Но самую крупную рыбку складывал в баночку из-под майонеза. Немало такой обкусанной сельдявки и поныне сушится на проволоке во дворе поэта. Его обычный гонорар с рыбалок.
С тех пор Илья Михайлович с Лёнькой на мотоцикле не ездил. И вообще плохо относился к верховому транспорту.
Ко мне, как к водителю, он поначалу тоже отнёсся с подозрением и в каждом толчке мотоцикла, даже в вибрации от двигателя, усматривал с моей стороны нехороший умысел. Когда на дамбе Весёловского пруда нам пришлось потрястись в хвосте пыли и копотного солярного перегара по довольно узкой дороге вслед за гигантским камазовским автопоездом, Илья Михайлович брезгливо морщился, воротя крылья своего нежного рыхлого носа:
- Отстань от этой вонючки!
- Нельзя! - Доступно втолковываю ему, пользуясь тихим ходом и хорошей слышимостью. - Сзади нас, посмотрите, ещё несколько таких же машин и нам всё равно придётся глотать пыль и нюхать чей-нибудь хвост. Что тут поделать, такова жизнь! Всегда впереди чей-то хвост! И есть выбор - либо под него, либо держать дистанцию. Но всё-таки не слишком большую, чтоб других вперёд не пропускать. Точнее, чтобы они не успели прорваться.
- Тогда, философ, езжай вон там! - Он показывает на левую сторону узкой, двухрядной дороги. - Не видишь, что ли, там и булыжников поменьше и колея ровней?!
Я нервно хихикнул и промолчал - навстречу нам всё время шли какие-то машинки. Были там и красненькие. Этим только попадись на встречной, никак не увернёшься!
- А я тебе приказываю! От имени редколлегии! - Разозлился Бусиловский. – Ты нарочно едешь по ухабам и в пыли, это тебя Лёнька подговорил, я знаю.
Приказание поэта, даже отданное от имени редакционной коллегии, я всё-таки не выполнил. Вот взял на себя такую смелость. И тогда Илья Михайлович безнадёжно пригрозил доложить редактору о наших с Лёнькой кознях против него. Что с такого возьмёшь?! Как в нём уживаются глубокие знания жизни, поэтическое чутьё, хваткий ум журналиста, наконец, великий тенор - с почти детской наивностью и непониманием, а скорее иногда капризным нежеланием понимать элементарнейшие вещи и вещички. Однако затем, когда мы всё-таки обошли всех, а потом и вовсе свернули в сторону, на ровной и пустынной дороге Илья Михайлович повёл себя куда цивилизованнее. Не требовал ехать, как ему хочется, и прежде всего по встречной полосе, даже перестал демонстративно охать на каждом ухабе. Но я и не гнал. А именно - не торопясь, трусцой доставлял Илью Михайловича из пункта Б в пункт А. Транспортировал самую важную деталь нашего районного общественного телескопа. Да мне и самому по себе хотелось тихо и мирно катиться в благостной невесомости, в безветрии и хорошо слышном хлопанье пыли под колёсами.
Когда мы откатились на совсем уж изрядное расстояние от образцово-показательного Весёлого, оторвались наконец и от этой геомагнитной аномалии, и по обеим сторонам дороги неспешно завращались крытые ячменём и пшеницей поля других хозяйств, отчерченные друг от друга лесополосами, поэт-газетчик окончательно стал человеком. Удовлетворённо отметив, что я не прибавляю скорости и веду себя вполне лояльно, он и вовсе успокоился, преобразился, втрамбовался поудобнее в сиденье и даже ласково окликнул меня.
- Не обижайся, Витя. На дороге я вообще становлюсь ненормальный. Это ж какой-то кошмар, эти наши дороги. Недаром их с нашей жизнью отождествляют. Любой подковыки жди. В любом месте. Никогда и ни в чём нельзя быть уверенным!
- Да не обижаюсь я, Илья Михайлович! Всё понимаю. Сам такой же, когда меня возят. Автобусы, например, органически не перевариваю. Сидит ещё вдобавок какой-нибудь жук с красными глазками и вертит баранку как рулетку судьбы. Чуть ли не зажмурившись. Глянешь и тут же отходную читаешь!
- Во-во! Отлично! Правильно! Спасибо тебе! - Обрадовался Бусиловский. – Может, ещё рыбки на прудах где-нибудь половим, если успеем засветло.
- Конечно. Только мелкую мы опять же будем выбрасывать, а крупную складывать в баночку из-под майонеза. Как передовиков.
Илья Михайлович посмотрел на меня искоса, видимо что-то заподозрив.
Тогда я поехал ещё тише, как того и потребовал едва наладившийся душевный контакт.
- Витя, а ты знаешь, откуда на самом деле произошло это название села - Весёлое? Ты вот думаешь - из-за нынешних подвигов его руководства. Но это совсем не так.
- Я ещё особо и не думал. Да и откуда мне знать? Место, может, такое… весёленькое. Геопатогенная зона. Ещё одна. Мало ли их у нас? Плюнь – попадёшь! У нас вся страна весёлая.
- Да не-е-ет. Мне там один дедок рассказывал такую историю. Когда-то в тех краях был небольшой хуторок и назывался он Весёлой Пятиизбянкой. - Конспиративно оглянувшись назад и посмотрев по сторонам - мол, никого нет? - Илья Михайлович предложил внезапно: - А что если… Давай! Остановимся на минутку, пока никого нет!
Я затормозил и мы остановились. Отойдя на всякий случай в сторонку, воспитанный же человек, а вдруг забрызгает, Бусиловский издалека продолжал повествовать. Под журчанье струи это воспринималось особенно колоритно. Настоящая былина! Словно под гусли. - В стародавние времена в том месте, на большаке, по которому чумаки соль возили, стоял на самом берегу Кутулука кабак. И вот как-то приехали сюда пятеро братьев-казаков, поднабрались в кабаке крепенько, поднялись на ближний курган - и ахнули с пьяных, с весёлых глаз - мать честная, красотища-то какая! Вот чёрт! Когда научатся пуговицы нормально пришивать? Как теперь людям покажусь?!
- Вам сойдёт. - Успокоил я. - Ничего не заметно. Абсолютно. Вы такой большой, что для вас эта мелочь? Никто и заглядывать в эти глубины не будет. Главное, сами не обращайте внимания и никто не обратит!
- Да? Но как теперь-то креститься, ширинка-то распахнута?! Ладно, верю. Так вот - ковыль кругом, как волны в море, плещет себе и плещет. Простор и волюшка вольная. Река кишит вся от великого изобилия рыбы. Посмотрели братья на всё на это, поморгали, да и протрезвели. И решили - лучше этого места для нового поселения не сыскать. А главное, кабак-то есть, поэтому весело будет жизнь начинать. Обмыли они это решение и тут же, по количеству намечаемых дворов, по числу братьев, дали имя будущему своему хутору - Весёлая Пятиизбянка. Потом другие хутора вокруг выросли, сплошняком потянулись вдоль Солёной балки и объединились под этим самым названием, этой балки. Теперь вот, когда снесли все эти хутора, растянувшиеся чуть ли не на тридцать километров, то для нового поселения первое, законное имя вспомнили - Весёлое. Имя-то должен всегда давать только основатель, как родитель ребёнку, не правда ли? И никто потом не вправе его менять, даже сам ребёнок. Потому что только в нём судьба, как говаривали древние. Так, всё правильно? Ничего будет начало моего очерка, а?
- Дедок дедком, но вообще-то проверить надо по архивам. - Уважительно сказал я. - Может тот ваш дедок трепанул, сам будучи после кабака. Разве не бывает такого?
Илья Михайлович в полном ажуре окончательно втиснулся в коляску.
- Поехали дальше! А если и с воображением дедулька, ежели приврал, ничего страшного. Пусть быль или легенда, всё равно хорошо. С меня-то взятки гладки!
- Это правда. Да и гонорару всё едино. - Подтвердил я. – Что апатиты, что навоз. Лишь бы строк побольше.
- И всё-таки не врал дед. Место-то действительно там весёлое и привольное, без кабака конечно же не могло никак обойтись. Нет, быль это или легенда, а начало всё равно хорошо пойдёт. Главное, что обыграть в разные стороны можно. Для нас это главное, как тебе известно. Архив же может только подгадить. Что толку, если я выясню, что в действительности всё было скучно и обыденно. Понимаешь, на самом-то деле людям романтика нужна, лирика, а не так как было. Тем более, как есть. Ты всё понял? Учись, пока я живой.
- Куда нам, Илья Михайлович?
- Право руля, юнга!
Около Кутулука просёлок раздвоился. Направо поедешь, в рай-центр, то есть, центр-рая попадёшь. Налево поедешь - материал возьмёшь. Материал мы взяли, да ещё какой густенький! Аж головы трещали. Поэтому Бусиловский и дал такую команду - в центр. Мы свернули вправо и, проехав сотню-другую метров мимо густых, в два человеческих роста высотой зарослей камыша, остановились. Слишком уж хорошо вокруг было. Не до рай-центра. Ни даже до его околицы.
Да и вообще ни до какого центра. Оттого и остановились. И даже выключили двигатель. Вот тут-то и был рай. Настоящий. То есть, де-централизованный. Тонко посвистывали, перекликаясь, юркие камышанки. У самой кромки плавней по кочкам, разбросанным на мелководье и дальше по сырой низине сновали трясогузки, да всякие мелкие кулички. С мочажин косо следили за ними и за нами застывшие, смуглые, как египетские изваяния, бесстрастные цапли. Над самой головой заполошно пронеслись на бреющем чёрно-белые в линеечку чибисы.
«Чьи вы? Чьи вы?» - дотошно, по праву аборигенов, поспрошали они нас.
- Да свои мы, свои! - Радостно откликнулся Илья Михайлович. - Не узнаёте, что ли? Это ж я, заместитель редактора, а это корреспондент сельхозотдела, вас курирует, знакомьтесь. Эх-х, родные вы мои! Бреденёк бы захватить, да шугануть вас, гадов, всех вон из той протоки. Между прочим, Витя, и раков и рыбы здесь навалом будет. Ручаюсь! Давай постоим ещё минутку, хоть посмотрим по-человечески, без блокнота, без всех наших завываний. Здорово всё-таки, а? Согласись! А ну согласись!
Делать нечего. Я согласился. Потом перекрыл бензиновый краник, чтобы не затекли карбюраторы и не залили свечи, выдернул ключ зажигания и ещё раз согласился. Мы долго вслушивались в разноголосый шум реки и плавней. Вдруг сверхчуткий Илья Михайлович настороженно замер и поднял палец вверх. - Тс-с… Что это, слышишь?
В узкой, отходящей от
