не осталось?! Да конечно-конечно - у вас наверняка не осталось!
- А ты как думал? Правильно! У нас как при капитализме. Мы ж теперь с человеческим лицом. Очень отзывчивые, доброжелательные. Чуть что - пошёл вон, скотина. И ни на какие заслуги не посмотрим. Подумаешь, колесо желаний, древо жизни, Немезида… Тьфу! Да ты знаешь, сколько на его место желающих было?! Херувимы похлеще Трифона в очередь на спасение своей собственной души становились! Заметь, ко мне становились! Ко мне-е-е! А не к Немезиде твоей.
- Догадываюсь, о великий и ужасный.
- Так что есть, есть новый человечек при той рыбке и пивке, не переживай, подаст как надо. Крутанёт любое колёсико, любую богиню ублажит и её повозку вдобавок смажет. Главное же не в нём, а в том, кто ему самому подаёт что подать. И чтоб рыбка была. Да раки в трусах. Да чтоб приятно покусывали за что надо. Наконец-то ты понял, писатель?!
- Я горжусь вами, о, великий председатель! Всё! Мчусь, мчусь! Бензином снабдите на обратную дорожку? Мой «Урал» кушает любой! Кроме конечно солярки.
- Вот и хват же ты стал, узнаю Лёнькину школу! Тоже теперь своего не упустишь. Тут Немезида точно никому не поможет. Тем более, её извозчик. - Облегчённо вздохнул Генералов. - И правильно. Только за нами будущее. Остальные сдохнут. Рано или поздно. Вот увидишь. Куда им тягаться вот с такими нами!
Через час я согласовал с Белошапкой все вопросы, которые предстояло поднять в связи с начавшейся в районе промышленной кооперацией хозяйств. Именно она, как мы немедленно стали держать нос по ветру, и явилась коньком нашего нового руководства. Именно на неё теперь поставил Глушков, уходя из Весёлого на пост первого секретаря райкома партии. Именно с её помощью он надеялся взлететь ещё выше. И таки взлетел же потом, выдвинув очередную, теперь грандиозную фикцию продовольственной программы для всей страны.
Перед коллективом нашей редакции непрерывно, одна за другой, возникали задачи первостепенной важности - не выпасть из очередного русла генеральной линии. Из её нового, но уже хорошо проработанного фарватера. Стараясь не слишком противоречить тому, о чём только что писали, что буквально намедни возвеличивали. Хотя всем без исключения становилось ясно, что отработал стремительно возвеличиваемый Глушок своё хозяйство по полной форме. Выжал его как мандарин, создал себе пробивную репутацию и теперь попросту выбрасывал его. Пустил чужого хозяина, Лукича, в бывшие свои владения, значит, фактически вышвыривал. В сторону и далеко назад.
Что тут непонятного?! Главное-то всё же сделано! Но раз так, то и не жаль ему сдать отработанные владения в нелюбимую прежде кооперацию. Вот раньше, когда являлся полновластным хозяином, было жалко. А сейчас, когда уходит из хозяйства, когда оно уже не своё, - нет. Потому что отныне «мыслит глобально» и от этого уже страстно любит прежде презираемую конъюнктуру межхозяйственной смычки производств. Даже считает, что без неё у страны совсем нет будущего! Поэтому теперь нисколько не замыкается в узких, эгоистических рамках одного хозяйства. Налицо высшая математика политики, как не понять! Ни перед чем не останавливаться. Всегда отметать прежние посылы, лозунги и людей. Это же самое примитивное, а потому самое верное в любом продвижении наверх! Соответственно высшей социальной математике был немедленно переориентирован и наш послушный, расторопный «Авангард»! Так что забот с новым политическим разворотом у нас тут же прибавилось – о-ё-ёй как и сколько! Только впрягайся!
ВОТ я и впрягся по новой. Как будто у меня был выбор! Завалив осиротевшее без Лёньки машбюро своими последними произведениями, я снова оторвался от ненавистной канцелярщины и который раз оказался в дороге, посреди полей и запаха чабреца с полынью. В одном только оставался уверен - что найду, всё моё будет! Если конечно удержу до получки.
Я ехал и, как положено в этом лучшем из миров, совершенно не знал, слава богу, что со всеми нами произойдёт дальше. Да и что вообще будет. Честно! Не знал я даже того, что вскоре после всех этих замечательных событий у бронзового дискобола в ансамбле помпезной арки на въезде в хозяйство Генералова неизвестный капиталистический мститель из команды Немезиды, вероятно, ещё невычисленный нами командир Наплыва из восточного козлиного хозяйства, отобьёт руку. Правую, вместе с диском, которым тот целился то ли в нашу настырную редакцию, то ли в хозяйство новейших, с человеческим лицом ленинцев Глушкова, любимцев грозовых инопланетных туч. То ли даже в самое святое медленно тонущей страны, в центре той триумфальной арки высеченное, как над столичной артиллерийской академией: «Наша цель - коммунизм!». И попал-таки в эту нашу некогда всеобщую цель, стервец! Не мог, что ли, какую-нибудь другую выбрать, поплоше. Так что, может быть, никакого мстителя на самом деле и не было, а тот диск вместе с рукой улетел. Больно много энергии накопилось.
Никто ничего не станет выяснять. Отломанную руку своего священного истукана Лукич приделывать на место тоже не будет. Совсем выкорчует самого дискобола и увезёт куда-то к чёртовой матери. Уволит. Как Трифона. А ещё погодя, не выдержав дальнейшей конкуренции со своим заклятым другом Глушковым, ставшим его неумолимым и безжалостным начальством, и сам уволится, притом насовсем - сляжет с инфарктом. Первым и, вероятно, последним. Видимо неумеренная частота посещений того же Трифона всё-таки выйдет ему совсем не тем местом, которым уж так хотелось. А может раки из Кутулука хорошо поработали. Но, скорее всего, догнала-таки сама богиня мщения Немезида. Её же колесницу точно вывел на объект возмездия именно Трифон, он же божественный Грифон, кто ж ещё. Мифические существа ещё более мстительны, чем люди. И за безмерный кайф не по делу всегда взыскивают более чем строго. Хуже чем любой оголодавший пристав.
Когда слишком хорошо - это и в самом деле всегда нехорошо. Потому что обязательно захочется понять почему это у тебя всё всегда на мази. А это уже путь в никуда. Потому что не всё человеку можно. Он должен уметь остановиться. Внутри у нашего человека тормозами и не пахло никогда. Мало назваться всемогущим и самодостаточным, надо ещё и быть им. Причём, на самом деле. Изнутри. А попытка даётся всего одна. Без права на понимание зачем. Иначе сразу конец. Кругом-то по-прежнему одни менты и мины. Не подорвёшься сам, так схватят. Лукич подорвался. И пути к его спасению оказались перерезаны недрожащей рукой. Теперь уже неважно чьей.
Даже русаки-репатрианты во главе с Димкой-уругвайцем, механизатором из четвёртой бригады, восхищавшимся нашими недоделанными комбайнами, сбежали назад в свой Уругвай. Якобы только сказали на прощание в новороссийском порту: да ну вас всех на фиг! Жаль, не знал я этого пока никак. Иначе вместе с Димкой точно бы утёк в тот самый Уругвай. От совершенно очевидного финала всех наших дел и делишек, а вместе с ними и самой страны, погребаемой наплывающим со всех сторон вселенским чавкающим благополучием.
Как спички трещали, разламываясь и уносясь назад все символы и печати уходящей советской реальности. Нищей, строгой и безжалостной. Неужели они тоже где-то осядут, окажутся тамошним наплывом?! В невидимом божьем затоне?!
Таким образом, судьба местного кагайского дискобола, метящего в уплывающий на дно коммунизм, оказалась очень даже символической, но также включит в сеть и весьма грустную побочку для многих и многих хозяев первой волны поднимающегося нового строя. Членовредительство символа местного благополучия на самом деле вышло боком, прежде всего для Генералова. Отломанная или отлетевшая от его хозяйства главная рука с диском по коммунизму даже как будто запустит завершающую цепь событий. Безошибочно угодит прямо в темечко выстроенного Лукичём лично для себя отдельно взятого микро-коммунизма, с персональным Николаем угодником на побегушках. Потому что других значимых целей поблизости попросту не окажется. Череда забот, хлопот, дел великих и малых сразу же прекратится, словно и не было их никогда. Заканчиваясь, всё бывшее сразу обессмыслится! Опустеет подвал каких-нибудь желаний! Зарастут все тропки к спасению души. Протухнут раки в Кутулуке. Разбегутся последние трифоны. Некому будет налить осиротевшему человечеству остатнюю чарочку смысла! Завянет древо жизни! Поскольку не желать куда хуже, чем не быть в состоянии что-либо сделать. В результате колесо фортуны, не выдержав тягот очередной русской перестройки, заскрипит и остановится. Даже Немезиде не на ком станет выезжать в человечий свет, и она, чертыхаясь, уйдёт в монастырь. Потому что без объектов потеряет смысл и само возмездие. Основное погоняло.
Не знал я, трясясь верхом на редакционном драндулете, и что Илья Михайлович Иванов-Бусиловский скоро напишет и, конечно, запросто опубликует ещё одну поэму про девушку красивую под густою веткою, про любовь безбрежную, вяжущую всех натуго. Опять про главное человеческое удобство и желание, подозреваю, давным-давно им самим позабытое. Но на этот раз эта поэма окажется его последним опубликованным произведением. Потому что почти сразу же поэта-газетчика разобьёт левосторонний паралич, а потом вдогонку ещё и правосторонний. Скорее всего девушка та наконец догнала и приложилась, мол, достал писатель.
И станет Илье Михайловичу тогда нехорошо. Слишком, «потрясающе» нехорошо. И совсем непоэтично. Его красивый внутренний мир быстро утратит самую последнюю проекцию в мир внешний. Со временем там не останется даже контура его. Избыточный вес, чрезмерное «хорошо» беспощадно карает не одних лишь генераловых, но, оказывается, и поэтов. Хотя уж их-то природа могла бы пощадить, пусть даже в порядке исключения. Но вот не пожалела самого Илью Михайловича равнодушная и прожорливая свинья жизни. Ничего не нужно станет надежде русской литературы, потрясающему и одновременно добрейшему оплоту районной поэзии и публицистики. Ни девушки красивой, ни любви тугой и безбрежной, разве только, чтобы его вовремя поворачивали с бока на бок да выносили из-под него судно. И до пенсии не дожил. Впрочем, зачем поэту пенсия, да и сама кончающаяся жизнь? Посмотреть разве что с совсем холодной грустью. На то, как целиком угасает твоя проекция во вне, а с нею теперь и сам ты.
Вот Белошапка – тот сам уйдёт с редакторства на пенсию и по последующим слухам сам примется писать критические сигналы в ЦК, чётко подписывая их своим именем, совсем позабыв при этом, чем это жалостливое дело всегда на Руси кончается. Как он сам чаще всего поступал с такими «сигналами с мест». Как сам ненавидел назойливые тучи жалобшиков, атакующие редакцию со всех сторон. Может быть, он просто не мог жить без читателей, хоть бы каких. И должен был во что бы то ни стало сказать! Хоть кому-то и хоть что-то! Тем не менее, как будто его письма читали. По крайней мере, сначала. Профессионал всё-таки, заслуженный. Даже пару раз приезжали какие-то ответственные товарищи из верхних органов, но потом, разобравшись, с кем имеют дело, конечно, перестали. Кому нужен пенсионер, да ещё с неостывшими амбициями?!
Так у нашего славного редактора пропали последние читатели. После чего для него
