вооружённым. Все стали при должности и при деле, как о том с детства мечтали. А на планёрках со своими архаровцами Алексей Петрович, говорят, зачастую стал приговаривать свою старую, наконец полностью воплотившуюся мечту: «Самый лучший бизнес – это власть! Лучше не бывает. Только во власти можно по-настоящему жить и богатеть. Сейчас как никогда!»
Непостижимо вознёсшийся бывший председатель колхоза Ленина товарищ, а потом господин Глушков, впоследствии оказался лучшим доказательством извечному, животному императиву человеческого бытия. Прорвался-таки наш земляк, супер-механизатор отечественной истории на самую-самую вершину государственной власти. Отбросил и предал всё и вся. Обездолил, сукин сын, вековые чаяния остального прогрессивного человечества!
Как и вправду Уругваю по жизни повезло! Что он ещё туда не попал. Вот просто не то слово!
Пока я всех этих ошеломительных, банально-поучительных да закрывающих тем и дел не знал и потому тихонько да почти безоблачно, практически беззвучно катил себе внатяг по просёлочной дороге на раздолбанном редакционном мотоцикле. Мне уважительно пели осипшие жаворонки в выцветающем, почти неживом от счастья небе. Они-то лучше всех знали, что на тихом ходу, без буйной пыли за кормой, я обязательно их услышу. И не буду скучать нисколько. Вот я и услышал и слушал их, но ещё и додумывал себе «за жизнь свою». Строил новые планы, воображал следующие смыслы, к кому пойти и что узнать, потому что жить-то вроде надо. Вынашивал в себе ту самую формулу победы, которая, как мне хотелось и как ещё казалось, теперь-то уж точно, решительно и навсегда изменит моё будущее. А уж к лучшему ли, так на то у кого надо есть свои соображения. Кто-то желает, а кто-то располагает.
Скорость я и в самом деле довольно долго держал совсем небольшую, как будто снова драгоценного и ещё во всей силе и красе Илью Михайловича вёз - грозу толстолобиков, красивых девушек и всякого прочего мыслимого и немыслимого позитива. А на самом деле просто в полное своё удовольствие катил под тишиной, ветром и каким-никаким, а всё-таки солнцем.
Как там однажды сказал товарищ Будда? «Если что-либо должно быть сделано, - делай, совершай с твёрдостью. Ибо расслабленный странник только больше поднимает пыли». Вот я и сделал всё для того, чтобы она не вилась за мною слишком густым шлейфом.
Вот ехал-ехал, а потом опять думал-думал, прежде всего, о следующем деле, которое также должно быть сделано. Потом про бедного, перетрудившегося Трифона, бывшего главного механика колеса фортуны и садовника дерева желаний. Целиком к этому времени накрыло пока только его одного. Заслужил, ничего не скажешь. Каково оно было сидеть при исполнении желаний, на кране, да ещё в таком колхозе такой-то страны?! Когда мало кто ещё что-то умеет, зато все поголовно так отчаянно хотят. Хоть чёрта в ступе, но хотят! Если ты не хозяин этого крана, то в принципе нечего было даже и браться исполнять! А он взялся. Отсюда и результат. Полтинник беспорочной службы в подвалах не своих желаний - и всё равно коту под хвост, быстрее всех ушло. Не из-за чего вылетел. За просто так. Надоел и всё. А может, чихнул когда-то под руку. Не так раков в трусы кому-то из начальства завернул. И кто-то из тех раков куда-то не туда прорвался. Пшёл вон! Самого тебя, единственного и незаменимого крановщика, запросто, как и всех, выжали и выбросили. Не успел оглянуться, а на могилке твоей - глядь-поглядь - уж и сторож пьяный, икая, полеживает, поклёванными конфетками с соседней плиты закусывает. Какая тут Немезида поможет?! Надорвётся!
Правый цилиндр, чую, тоже чего-то почихивает, икает. И мотоцикл не так тянет. Хотя и на шоссе выскочил. Всё-таки допекли его районщики своими геопатогенными расследованиями. Вроде бы даже появился некий посторонний стук, похоже, клапана в том цилиндре пригорели. Но вот поддал слегка газку и всё сразу выправилось. И снова мощный рёв и снова аппарат сильно рвёт вперёд, кидая шинами метры, а иногда и километры.
Вот так и по жизни. Как только полный газ - так и прорываешься мощно и напористо, весь переполнен чем надо, и всё у тебя получается. А едва послабже стал, да хоть совсем чуть-чуть, просто временно сбросил напор, решил слегка передохнуть, сменить направление - так и гаснешь моментально. Плашмя лежишь, стук клапанов во всех цилиндрах слушаешь. Обливаясь холодным потом. И тебя тут же, как самого незаменимого Трифона, а всё равно - взашей, взашей! Получается, что главнее главного - не как начал, а как закончил! Но почему-то все всегда заканчивают одинаково плохо. Почему-то к финишу каждого любимца фортуны даже самые молоденькие и глупенькие девки и пацанчики шутя обходят на повороте! В попки ветер дует только им. В сорок лет ты старик, тебя обскакали самые ленивые. Ты даже не понимаешь, как именно это всё произошло. И что будет дальше-то?! Может быть, твой персональный исполнитель желаний, обессилев от тебя, примется докладные богиням всяким строчить?! Мол, а не пора ли эту бесперспективную скотинку сгонять с пастбища?! Или уж сразу пускать на мясо. На месте.
Это же надо всё время гончим псом бежать и бежать поперёд самого себя, лишь бы оставаться на месте! Чтобы считаться и быть ещё в состоянии. А не просто хотеть всего и побольше, даже таблеток от жадности. Или чтобы не так уж быстро и больно падать. Другого-то всё равно не будет, что бы там весёлые ленинцы на посошок, уходя насовсем, ни вешали людям на уши! С этим Наплывом из созвездия Гончих Псов никому всё равно не справиться! Да и не потянуть его никогда! И никакая здесь промышленная межхозяйственная кооперация, смычка, даже случка - ничто не поможет! «Всё вечности жерлом пожрётся И общей не уйдёт судьбы!»
Солнце било сбоку из-под кучевого козырька бессмертных грозовых туч. Они никуда с этого неба и не уходили. Солнечные лучи казались какими-то уж очень чётко прорисованными, неземными, как у Рембрандта. А потом большая капля ударила в глаз, другая в нос, третья - уж и не стану говорить - и зачастило. Я прибавил скорости, потому что за мною вновь погнался дождь, словно бы опять караулил. Без Глушкова на хозяйстве он, наверно, совсем одичает. Никто больше сюда не позовёт, никого никто не притянет за уши. Вот и будет бросаться, как бродячая собака. На кого ни попадя.
Дождь пятнил асфальт всё стремительней, всё мстительней, всё немезиднее, того и гляди, что на этот раз всё-таки утопит. Так и не дав интервью.
Вот и мчусь я с дождём наперегонки к ещё всесильному Генералову, на рыбку холодного копчения да с запотевшим чешским, что кубыть поспела в подвале имени Трифона, хоть и однопрофильного, но зато образцово безотказного исполнителя желаний, неповторимого главного механика всеобщего колеса фортуны. Уж он-то её крутил как никто, были времена. Потому что действовал даже при полном отсутствии возможностей. За так. Лишь бы кто-то ещё хоть что-то хотел. Когда хочет, всегда можно что-нибудь сообразить.
Несусь, нисколько не пыля, и думаю, что партитура Трифона в действительности бессмертна. Потому что обязательно сидит заместо него на пресвятом престоле жизни, на входном кране, у пульта, в сокровенных лабиринтах желаний теперь кто-то другой. Может быть даже сам Николай-угодник, взятый вздорной бабой Немезидой на полторы ставки. И ассортимент исполняемых желаний у нужных человечков раздвинется им теперь до последних разрешённых пределов, с учётом самых-самых последних грозовых веяний и иных преференций прогресса! Отчего растроганный боженька этот схваченный мир из своего потного кулачка уже никогда-никогда не выпустит. Ничего никому не попустит.
Потом дождик, став ещё сильнее, вдруг кончился. Или отстал. А солнце, хотя и светило, нисколько не переставая, внезапно гораздо ниже к горизонту очутилось. И било оттуда в глаза прямой наводкой, раскачивая неумолимо растущие тени за спиной. Вновь показалось, что проходит и оно. Когда-нибудь да навсегда. Как и всё вокруг. Как даже такая красота! Когда все наконец будто вымерли. И словно не было никого!
На востоке незамедлительно явилась луна, полузадёрнутая шторкой уходящей фазы. Ночь наполовину светла получится, но наполовину и темна. И без примет знаю. Сверчки в кустах затянут безотказную арию старого мастера Трифона из бесконечной оперы про нашего мальчика, который хватал всё подряд и никак не мог остановиться. Персонально для него станет исполняться только одно желание.
Зато самое заветное. Потому что первое и потому что именно последнее. Потому что без него, желания того, - и в самом деле - не за что будет напоследок зацепиться, даже за этот, самый распоследний миг. И поэтому так хотелось… эх, так хотелось верить, что уж оно-то, пусть конечно опять не сбудется, но всё равно - всё равно не пройдёт никогда!
