всё равно не такие. Но кто сказал, что идеал не достижим?!
- Вот ослабили мы внимание к калининцам, не придали сразу политического значения вопросам экономики в этом колхозе, и получился в результате такой Наплыв. Это очень и очень опасное для всей страны явление. Хорошее Снежков словечко употребляет, хорошее, напрасно кривишься. Даже в темноте вижу, не отпирайся! А вот мне нравится! Этот Наплыв, как грыжу, можно теперь устранить только хирургическим вмешательством, операцией или вправлением.
У меня мороз пробежался по коже, когда я представил, как хирургически вырезают всех погнавшихся за длинным рублём. Вся же страна опустеет. А «наплыв» этот несуразный, словечко, столь полюбившееся колхозным партийцам, сам Кузьмич Снежкову и подкинул. И велел: развивай, может какой-нибудь дебил корреспондентик подхватит, крутанёт. То-то парторг так суетился перед ним, ловя каждый чох, отзеркаливая каждую интонацию. И не пишет кучугуровский комиссар никакой диссертации и никакого романа. Что, впрочем, вовсе не означает, что в люди он теперь не выбьётся. Скорее, наоборот. Ещё как выбьется! Даже провалив вся и всё! Потому что ни ум, ни толковость, ни успехи, тем более экономические, на настоящую карьеру не влияют совсем. А только личная преданность и случай.
Парторг просто тогда выдавал мне вольный пересказ непосредственной инструкции Кузьмича. В крайнем случае, транслировал на доступном языке последнюю инструкцию отдела пропаганды райкома партии. Преданно пере-дал, один к одному. Не мог же он сам по себе, без команды, да ещё и так законченно развивать такую тему. Конечно, не мог, да ещё со смелыми обобщениями. Да ещё перед незнакомым журналистом. У них же сто раз всё согласуется, прежде чем пукнуть разрешат. А тут не просто пукнул, а словно из крупнокалиберного пулемёта простучал по рядам наступающей частной собственности!
Дальнейшие откровения первого хозяина здешних мест, «единственно толкового мужика» только подтвердили эту мою догадку. Потому что наряду с темой «Наплыва» прошла ещё и знакомая (из редакторских передовиц) тема традиционного русла нашей жизни, всё пытающегося донести нас до тёплого моря. А мы что-то всё никак не доплывём. Плывём, блеем, тонем, а всё никак, уже по дну идём. Совпало всё, до запятой. Что ж, по оригиналу сверять даже удобнее.
- Эту заразу можно только вырезать или вправлять обратно. Иначе наша река жизни и вправду изменит своё русло. И может даже не в море потечёт. А куда-нибудь в пустыню. Где и испарится вся к чёртовой матери! Чувствуешь, как всё серьёзно?!
- Чувствую, ох, батюшка, чувствую. - Мотнул я головой, ничего не чувствуя, сам испаряясь к этой самой матери. Как её там, забыл по имени-отчеству. Впрочем, пять коньячных звёздочек на посошок у Кузьмича ещё больше чувствовались. Даже моментами и на семь звёздочек попахивало. Вот бы и писал всё это сам. А то заставил трезвого писать за пьяным. Такой пытке любой палач позавидует.
Однако уж и финал предугадывался, судя по удлиняющимся паузам между предложениями, а иногда даже словами.
- Писать надо. Ещё как надо! Хорошо, конечно, если бы калининцы быстро исправили положение, как о том порешило собрание. Тогда бы ты мог развёрнуто показать, каким образом это делается. Это, конечно, в идеале. Но об этом всё равно придётся писать, в своё время, попозже, конечно. А теперь, как мы и договорились с редактором, вы даёте материалы. И отсюда, из Калинина, и, параллельно, в противовес - социально-экономический очерк из колхоза Ленина. Поехал туда ваш Бусиловский за позитивом? Вот и хорошо. Ему и карты в руки. Он очень опытный, хотя и поэт. Значит, скоро выступаете.
Кузьмич иссяк. Это всё же произошло! Господи, ты сделал это! Даже он. Либо все звёздочки вышли, резко снизив градус толковости, либо миновали-таки мы геомагнитную аномалию кучугур. Умчались и из такой геопатогенной зоны, где одни только вещие говоруны водятся.
Всё же это и моя заслуга в наступившей благостной тишине. Какой же я ему всё-таки пас дал в самом начале?! В любой вещи всегда важнее всего взять правильный тон, выбрать верную интонацию. Что я, усаживаясь на запятки, в кабинку первой «двадцатьчетвёрки» района, и проделал.
Под конец он меня совсем уделал. С устатку перепутал с кем-то из своего бюро. Темно же. Перегнулся через спинку сиденья назад и спросил, выдыхая последние, но самые сокровенные звёздочки своего вдохновения:
- А ты знаешь, пришла новая директива ЦК?! Теперь всем партийным велено креститься. Но только по-партийному. Значит так делать. Сначала руку ко лбу. Мол, «Что забыл?». Потом резко вниз: «Ширинка?». Вверх и влево: «Партбилет?». Вправо: «Документы?»
И гулко захохотал. Можно сказать, заржал. И до того нам всем почему-то глушно в кабинке той стало!
Райцентр без нас, конечно же, ещё не спал. Даже сиял огнями Дворца культуры. Мальчишки на велосипедах гоняли по периметру центральной площади, огороженной железным штакетником, - мокрой, только что политой. На скамейках под чёрными в темноте тополями собирались в стаи не попавшие во Дворец культуры парни с магнитофонами и гитарами. Птичками прошмыгивали девушки, крепко сплочённые в трепетные косяки, бережно пронося самое дорогое. У входа Дворца многие стреляли лишние билетики.
Дело в том, что здесь, буквально вот-вот, начинался концерт каких-то московских звёзд, то есть, шабарей, конечно. Приехали к «окабаневшим колхозникам» повыть под фанеру, деньгу сшибить, не хуже, а то и похлеще того кучугуровского чабана Султана. Однако вот куда спешил Кузьмич, теперь ясно! Без него ж не начнут. Не перекрестятся.
Вполне представляю себе, как москвичи торговались, продавали, всучивали туземцам свои убогие пляски под фонограмму. Только тут всё происходило наоборот - тысяча барашка теперь их была, к столичным чабанам отходила, а семьдесят барашка, так и быть, оставалась аборигенам. И пол-арбуза. Но не порезанная.
Пример подавали провинции что надо. Как жить. Эх, нет на них московского Кузьмича. А лучше Анти-Трифона с наганом! Понаплыли и тут, собаки!
Кузьмич продолжил и дальше приводить в изумление. Точнее, в ступор. Как всякий Зевс, спустившийся в народ и оказавшийся человеком. Потому-то эти громовержцы и дистанцию всегда держат, чтобы раньше срока людей не разочаровывать. И слабину не показывать. Звёздочки из его головы не слишком желали улетучиваться. Захмелевший первый секретарь велел водителю притормозить возле своего дома. И опять обернулся ко мне через спинку своего кресла, притом основательно повернулся. Приготовился душу изливать. Господи, спаси и сохрани! Оказывается и небожителям ничто человеческое не чуждо. Не только плачут, но и плетут под рюмочку всякую дичь. Ладно, выслушаю, отчего ж. Тем более, что от меня ничего не требуется, даже конспектирования. Молчи себе, да на ус мотай.
- Говорят, вы с Лёнькой заядлые рыбаки и раколовы. Я в молодости тоже любил это дело. Так что, глядя на вас, подумал как-то, а не тряхнуть ли мне стариной. Только вот с Лёнькой я бы не хотел тут пересекаться. Трепло и брехун несусветный. У него вода в одном месте не держится. Да и к нам он пришёл из милиции именно за язык свой. Ты – другое дело. Парень надёжный, чётко знающий субординацию и не болтающий по всем углам и летучкам чего ни попадя. Я потому сразу к тебе на «ты». Не обижаешься же?! Если секретарь говорит тебе «Вы» - сразу пиши пропало. А когда «ты», значит ты для него как бы свой, в обойме. Понял?! Между прочим, это основная наша кадровая скрепа.
Давай-ка махнём к Лукичу на рыбалку?! Заодно вас помирю. Я ещё пару ребят из бюро возьму и махнём, а?! Знаешь, у него такой волшебный старичок есть, все желания исполняет, прямо чародей какой-то.
- Трифон, что ли?!
- Н-ну да. Ты ж там бывал, конечно, знаешь. Лукич не мог мимо провести, точно. Так что, корреспондент Витя, согласен?!
- Ещё бы. - Благоговейно прошептал я. – Но всё же Ленька парень нормальный. Зря трепаться не будет. Больше всех любит раков в трусы заворачивать.
- Не переживай, Витя. С ним тоже всё нормально будет. Твоего Лёньку мы куда-нибудь с повышением определим, чтоб не сильно обижался, что обошли по этой части. И чтоб не гадил потом. Как сейчас. Уважаемых людей вон повсюду подставляет, полоскает почём зря… Сделаю-сделаю, не переживай! Но только потом. Будь уверен. Тут я и без Трифона справлюсь. Уж такое-то волшебство мне всегда по силам. Ха-ха! А вот другого Лёньку, Ильич который, я бы с удовольствием позвал с нами. Да он и не отказался бы. Большой любитель мужских пикников на природе. Думаю, ты не прочь был бы завернуть раков в трусы нашему Дорогому Леониду Ильичу. Вижу-вижу – просто мечтаешь об этом. А что, раков пятнадцать ему, думается, за резинку бы влезло. Мне гораздо меньше, сразу скажу. Ты же видишь, какая у меня тщедушная комплекция! Далеко до генерального. Да и до генераловской.
Попрощавшись с щупленьким, но таким после коньячка, оказывается, толковым и даже шутливым первым секретарём и его дородным водителем Михал Иванычем, которого из-за его представительности, в соседних районах, говорят, часто путали с шефом, - я отправился домой, точнее, на квартиру. Ещё точнее - к долгожданной кровати. Представление московских чабанов эстрады мне точно не светило, да и не очень-то хотелось слушать ещё и эту распухающую пошлость, вникать ещё и в этот неотвратимый наплыв. Первый же секретарь райкома, как наш удельный царь, внезапно проявив ко мне свою милость, почему-то показался мне подменным, ненастоящим. Даже крестился якобы по последней партийной моде.
Таким образом, жизнь внезапно приобрела совершенно иные очертания. Можно сказать, сменила конфигурацию. Отчего жить показалось ещё лучше, жить почудилось ещё веселей. Впрочем, в «Горе от ума» точнее сказано: «Минуй нас пуще всех печалей И барский гнев и барская любовь!»
Окна хозяйкиной комнаты как будто темны. Бабушка моя вообще ложится рано, по концертам почему-то не мотается, зато потом всю ночь не спит, кашляет, бродит шелестящей тенью, в печку или в темноту глядит, на спревшие останки домового. И крестится, крестится, крестится…
Но нет. Она ещё на кухоньке, только что закончила кушать и теперь гладила примостившуюся у неё на коленях рыжую кошку Дуньку, тихо-тихо напевая ей в ушко: «Вот и встретились два одиночества!..» И та охотно соглашалась: «Мур-мур!..»
Я медленно-медленно подошёл в своей кровати. И… И ка-ак наплыл на неё всем телом! А вот получай!
Глава 13. Крокодильи слёзы Генералова
Выплыл я всё тем же руслом. Традиционным, изрядно поднадоевшим, если честно. Однако делать нечего. На выходе из фарватера забвения понесло меня к всё тому же, обрыдлому, к студёному морю бытия. Там, на бережку, в прибое дня я чуть не свалился с кровати и поэтому сразу проснулся. Люди часто просыпаются толчком. Словно их кто-то откуда-то силком вырывает. Чтобы не дай бог не заспались, не притонули там, в себе, глубоко. А то ж понравится и возвращаться не захотят. «Если вы утоните И ко дну прилипните, Года два вы пролежите, А потом привыкните!»
Синим-синим стылым-стылым утречком нового трудового дня заботливая моя бабушка-хозяйка, она же по совместительству птичка божия, напоила меня парным коровьим молочком. Наверно, всю ночь доила, на пару с кошкой Дунькой. Одиночества,
