своего плеча скинул. Чуть ли не выкрикнул даже: - Используйте же! Используйте! Пока дают.
- Благодарствуйте. - Ухмыльнулся я, рисуя в блокноте рожицу. – Только что использовал. И ещё использую, как потребуется! По назначению. Не сомневайтесь!
Вот. Даже такая пешка, пусть и проходная, и то - не упустит возможности прочесть нотацию прессе, приструнить, а потом похлопать начальственно и поучающе по плечу, подарить какую-нибудь убогую мыслишку или образ. И обязательно дать направляющую директиву. От собственного лица. Нет-нет. Такие жуки такую крепость не возьмут. Как бы вновь и вновь ни собирались. Прошли те времена.
Наплыв - всё же дурацкое словечко. Просто - ни к селу, ни к городу. Что наплыв, что натёк, что отёк или опухоль. Конечно, не сахар. Но и какое-то оно недоделанное, незаконченное. Во всяком случае, это не нарыв. Лучше уж «понаехали»! Что-то в Наплыве есть безболезненное, стихийное, растительное, неизбежное и даже закономерное. Наплыло на людей, на страну - так сплывёт же! Или смоет его. Или так повернёт наше русло, что, может, хоть быстрее до моря тёплого домчимся!
Снежков, как гуру, знай, журчал себе дальше премудрое, единственно верное и вечное. Как бы выстраданное. Поведал об удручающих финансово-экономических показателях хозяйства, к чему привела по сути ортодоксальная, негибкая борьба за социалистическую производительность труда. И опять вернулся к своей метафоре, находя именно здесь ключ к разгадке удивительной живучести материального фактора, будь он проклят. Наверно, по ночам пишет, бедолага, себе в стол какую-нибудь эпохалку, роман или диссертацию. Какой умный всё-таки попался! Целеустремлённый. Словно бы даже дальновидный! Поэтому-то райком и бросил его сюда в прорыв - остановить наплывающую с Кавказа, да и не только с него, частнособственническую инициативу. Вот такие и выбиваются в люди. Точнее, всплывают. Ещё точнее – лишь таких берут туда. Как в космонавты. Ишь, каким соловьём заливается, избранный ты наш!
- Река - это жизнь, история, образно выражаясь. Где-то в истоках она ещё ручейком из какого-нибудь родничка выбегает, тогда пока что чистейшая, прозрачная, светлая, тихая. А потом, чем шире и полноводнее становится, чем больше в неё всяких притоков впадает, тем больше в ней и мусора накапливается. И вот часть его, вдоволь напитавшись соком реки, её водой, не может больше плыть и оседает в тихих заводях грязной тиной. Вроде очистилась от неё река, но на дне её как заразные очаги, как метастазы, таятся мусорные ямы, которые то и дело мутят наши чистые народные, социалистические струи. Мутят, вносят инфекцию, пока совсем не сгниёт этот мусор. Так, похоже, правда?! Отсюда и крайне бедственное положение хозяйства при всё возрастающем благосостоянии его членов.
Остановившись благополучно на членах, очередной прогрессивный эмиссар партии передохнул и вдруг решился выдать нечто отчаянно крамольное, что видать давно таилось в его душе, причём также могло быть согласовано с родным райкомом.
- Может статься и так, между прочим, что Наплыва этого станет так много, что заплывёт им вся страна. И пойдёт-поплывёт она сама совсем-совсем не в ту сторону.
В этом месте у партийного секретаря от такой перспективы опять перехватило дыхание. Он даже зажмурился, то ли от отчаяния, то ли от предвкушения распахивающихся возможностей. Потом договорил тихо-тихо, как бы обречённо: - И станет наша страна совсем-совсем другая. Будет безвольно сидеть на завалинке, сидеть и ждать, когда же, кто же и - главное! - как же именно ей сделает хорошо да приятно.
- …А сделают ей как всегда! - Не мог радостно не вставить я. - Именно вы, но конечно совсем-совсем в другом обличье. Именно вы весь этот наплыв и возглавите! Скажите - почему нет?! Лучшее средство победить неприятность - возглавить её.
Тут молодой комиссар Снежков посмотрел на меня с мистическим ужасом. Вчерашний ушлый комсомолец внезапно понял, что я его сходу раскусил, можно сказать на раз вычислил, что так оно по-любому и будет. Комиссары, в том числе и он сам, именно так и постараются сделать. Ещё как постараются! Непременно уделают свою страну по полной. А для этого непременно вовремя сменят шкуру. На лету переобуются. И ещё дадут сто очков вперёд всем султанам, вместе взятым. Продадут по сходной цене кому угодно те же самые кучугуры, причём со всеми потрохами.
Доболтался наш голубь в пыльном шлеме! До такой степени грамотный попался, что проговорил буквально всё что знал и о чём сам догадывался! Это про таких предупреждал Мао Цзе Дун: «Сколько ни читай, а умнее не станешь!». Находка для шпионов! Наверное, когда-то его и в самом деле на каких-нибудь семинарах учили на писателя, да слегка перестарались. Да ещё комсомолом добавили по голове. Потом получившегося писателя-вещуна занесло в эти мутные края, притом, с совершенно конкретного бодуна занесло. Поскольку со своей больной, переученной головы решил в окаменевших песках среди местных ящеров карьеру себе сделать. Хотя тут всего лишь работать надо, упорно, просто и обыденно. Ни на что особо не претендуя. Либо как тот же Султан - делая деньги, благосостояние, себе и своим детям.
Или, если уж ты руководитель, то воплощать действительно стоящие, реальные общественные проекты, идущие из самой жизни, но не поперёк её. Не болтать благодушно здесь, в кабинете, про плавающий мусор в речках. Не сваливать всё на тупых, «окабаневших колхозничков», сдающих несчастную родину за понюх табаку. И не фольклором местным нужно заниматься вместо производственного плана. Колхоз и в самом деле, если верить его же словам, миллионы задолжал государству, кормит скудными прибылями лишь одних султанов да шамилей. Свои же банковские счета пусты, на одних ссудах буквально как на волоске висит огромное хозяйство. Вот о чём подумай, учёная твоя, амбициозная головушка! Вот куда кинь свои немереные умственные усилия! Потребуются годы, и многие годы для подъёма такого хозяйства хотя бы до уровня середняков.
И никакие вы не передовики, а самые что ни на есть задовики, хотя и одного с передовиками роду и племени. Так что правы те местные «кагаи», определившие вашу суть с самого начала, - сами вы наплыв на теле страны, отцы-командиры, вместе со своим колхозом! Тьфу на вас!
Однако конкретно этого я им не сказал. И не потому что постеснялся. Моё оружие - на газетной полосе. Если, конечно, доплыву туда с остатком своего мнения. Скоро с ума сойду от всученной мне метафоры. Прилипла, как банный лист! Или как и те же самые и в самом деле запарившие меня туземные начальники.
Потом я договорился с великими кучугуровскими мыслителями, волею случая и райкома партии поставленными руководить передовым от зада колхозом имени Калинина, встретиться ещё разок после полудня, до начала общеколхозного собрания. Оно как раз на это время и оказалось назначенным, неспроста же Белошапка так торопил меня с выездом.
Лишь после этого я отправился к Василию Васильевичу Щетинину, автору письма в нашу газету и заодно во все районные инстанции. Именно его послание и поставило на уши не только саму видавшую виды редакцию «Авангарда», но и всё не менее тёртое районное начальство, всю партийно-советскую знать сией замечательной степной глухомани. Чем же оно их всех задело, в самом деле?! Наверно действительно в самое больное место стукнуло. Или пнуло. Ишь, как у них у всех сразу затрепетали извилины?! И нашлись же, не растерялись! Какие рулады приходится теперь выслушивать, какие трели! Вот Василь Василич всё как раз мне и разъяснит. Как на духу изложит, в смысле на блюдечко положит. Что такое наплыв и как с ним бороться. И стоит ли. Ввиду подавляющего превосходства противника.
Может как раз пора пришла всем возбудившимся расслабиться наконец. Уйти насовсем в подвал. В заплыв, в счастливое забытие - к античному вершителю судеб и генеральному удовлетворителю желаний по имени Трифон. А там будь что будет.
Хотя и полдень наступил, но солнце отчего-то ласково, неназойливо, вполне по-утреннему только лишь грело. Безветрие, а всё равно почти не пекло. Ослепительно, ярко казалось всё вокруг. Даже глазам как-то резко и странно. Словно при галлюцинации. Выпал один из тех июльских деньков, когда задолго предугадываешь осень. Хотя бы по этим первым жёлтым и сухим листьям, слетающим с тополей. По слегка утомлённым глазам девушек и женщин. По ним одним знаешь совершенно точно - она будет. Обязательно. Всенепременно. В этом году.
На мой стук и деликатное поскрёбывание в калитку откуда-то со двора послышался надтреснутый, но твёрдый голос:
- Чего стучать? Открыто же!
Это могло означать только одно - впереди зажёгся зелёный свет. Хотя я ни на что ещё не наступал. Хороший знак. Может хоть здесь меня не сразу глушить примутся или чего-нибудь дарить.
Навстречу гостю, то есть, мне, вышел из сарая высокий старик в вылинявшей гимнастёрке, на левой стороне которой тускло поблёскивал привинченный, без муаровой ленточки, видно ещё довоенный, орден Боевого Красного Знамени. Ясно, что никогда не снимаемый. Довольно густая для преклонных лет шевелюра хозяина, лохматые брови и аккуратно подстриженные ворошиловской щёточкой усы были совершенно белы и резко выделялись на загорелом, с глубокими морщинами лице. Глаза проницательные, завораживающе отсверкивающие неутолимой принципиальностью. Настоящая «честь и совесть» эпохи. Двадцатипятитысячник на покое. Ходячая сокровищница партийного опыта, а также соответствующего умения работать с людьми. Но на плохо сгибающихся старческих ногах. Партийный Анти-Трифон собственной персоной. А это значит, туши свет. Сдайся враг, замри и ляг. Будет тебе только одно исполнение желания. И не твоего. Девять граммов промеж рог.
- Здравствуй. – Сухо ответил на моё приветствие Анти-Трифон, будто прицелился мне в переносицу не по-стариковски живым и колючим взглядом. Сходу же и бабахнул: - Чем могу служить?.. А, из газеты?! Я так и понял. Думаю, кто ж там может ещё так скрестись-деликатничать?! Наши так не делают. А это вы. Всё ещё проверяете, а чего проверять? Ладно. Пройдёмте в сад, там и поговорим. - Чётко повернувшись через левое плечо, он пошагал в глубину двора.
- А я вас узнал, Василий Васильевич. - Поспешая следом, искательно сказал я. Всё-таки умеют эти гуру, которые из настоящих, вызывать к себе уважение. Не то что нынешние. Из понаплывших.
- Меня многие узнают. - Нисколько не удивившись, с достоинством отозвался Василий Васильевич.
- Мы в райкоме встречались. Я бюро освещал.
- Посиди вон там минутку. Чаю принесу.
Щетинин остановился возле грубо сколоченной, крытой чёрным толем беседки и показал на скамью, с трёх сторон окружающую круглый, на одной ножке, самодельный стол. В беседке как будто по-настоящему прохладно. Высоко наверху шумели на ветру верхушки старой, дуплистой груши, густо усеянные янтарными сочными дулями. Крепка, крепка первозаветная смоковница! И всё ещё на редкость плодовитая! Полную чашу попадавших с неё плодов собрал Василий Васильевич, поставил рядом с электрическим самоваром и вазой с малиной в сахаре.
- Угощайся. - Сел он напротив меня. - Что новенького узнал по моему письму? Может, что не так, сделай поправку - не сильно привык я писать в
