Моя земля не Lebensraum. Книга 5. Генерал Мороз

склад наш!
 
— Наверняка, рота охраны в деревне.
— А как же без этого? Склад без роты охраны — это не склад, а рождественский подарок противнику, то есть, нам. Ты много подарков от фашистов получал?
— Ни одного. Давать будут — не возьму!
— И я ни одного. Но от этого не отказался бы. Плевался бы, матерился бы, но принял бы. Так ведь не дадут, суки! Поэтому второй пункт нашей задачи — держать склад сутки, до подхода основных сил.
Вечером Говорков поставил перед отрядом задачу:
— Ближе к утру пойдём брать деревню. Передвигаться без шума.
Говорков подошёл к бойцу, пощупал у него за спиной мешок:
— Это что у тебя?
— Ну, ета… Лучинка, водицы при случае согреть.
— Хрустит, будто медведь по спине топчется.
Подошёл к другому:
— А у тебя?
— Картоха морожена.
— Гремит картоха, как булыжники.
Подошёл к третьему. Похлопал по мешку.
— А у тебя что за музыка?
— Ложки из ляменя сделал. У кого можа нету, дык я за горсть табаку уступлю.
— Брякнет перед немцами твой «лямень» — всех погубишь. В общем, приказ такой. Хотите, выбрасывайте свои побрякушки, хотите, перекладывайте, но через пять минут ежели у кого что забренчит, сам выброшу. О жизни разговор, не о горсти табака и не о «ляменевой» ложке.
Через несколько минут Говорков заставил каждого попрыгать. Если что бренчало, заставлял выбрасывать.

***
Одна за другой рванули гранаты у немецких блиндажей. Взрывы дополнили автоматные очереди. Часовые, расслабившиеся от многодневного покоя, укутанные в русские тулупы, не успели даже карабины взять на изготовку.
Траншеи захватили без проблем. Но в деревне тут же поднялся «аларм». Немцы закричали, загалдели. Охватывая склад с флангов, от деревни двигалась цепь немецких солдат.
— Ну что, братья-славяне! — крикнул Говорков. — Мы сделали больше, чем могли, больше, чем в силах человеческих, но меньше, чем надо. А надо нам сутки не умирать и бить гадов.
— Хороший приказ, — одобрил боец.
— Расчистить огневые позиции, собрать оружие убитых: автоматы с рожками, немецкие гранаты, осмотреть пулемёты. Работы у нас до завтрашнего вечера много, так что готовьте «струмент».
— Немцев, пока не окоченели, можно на бруствер положить в позах стрелков: пусть немцы своих убитых принимают за наших живых, по ним стреляют, — предложил старшина.
— Страшно, товарищ старший лейтенант. Выдюжим ли? — засомневался боец.
— Тут, как в уличной драке, главное — начать. А там уж некогда о страхе думать. Вскройте склад. Если есть оружие, тащите сюда всё, что сгодится. Ночь и день предстоят долгие, стрелять придётся много.

***
   
Говорков бежал вокруг склада к блиндажу, расположенному на стороне деревни — наиболее опасному в плане немецкой атаки месту. Бревенчатый сруб блиндажа врыт в землю, накрыт воротами из толстых досок, пол настелён, дверь пригнана плотно, не дует. Печка из огромной серебристой бочки, вокруг печки на кирпичах расставлены сиденья от автомашин. Не блиндаж, а дом отдыха для солдата.
Догнал Никитина, пожилого бойца, который с трудом волочил за собой ящик с гранатами, добытый на складе. Никитин остановился, запалено дыша, похвастал:
— Оружия на складе — год воевать можно.
Говорков помог бойцу дотащить гранаты на правый фланг траншеи, ободряюще похлопал по спине.
— Я ещё приду, — сказал, уходя. Попытался вспомнить, как звать бойца, но не удалось. — Обязательно загляну.
— Идут!
Наконец-то! Говорков облегченно вздохнул. А может, решительно, как это делают пловцы перед прыжком в воду. Он вытащил из блиндажа немецкий «гэвэр», установил пулемёт на бруствер. Говорков прекрасно знал силу этого механического приспособления для поставки трупов в царство её величества смерти.
Неторопливый, на выбор, огонь пулемёта Говоркова был страшен. Количество немецких трупов в поле перед окопом росло. Но и по пулемету Говоркова гитлеровцы хлестали огнем беспрерывно.
Говорков заметил, что на левом фланге фашисты приблизились к окопам на критическое расстояние.
Боец Корсунский бросал одну за другой немецкие «колотушки», дёргая за шнуры взрывателей как можно быстрее, и выкидывая вверх руку.
— Пригнись! — крикнул Говорков, поворачивая пулемёт в его сторону.
Пули свинцовой метелью взбивали снег на бруствере, обдавая бойцов ледяными крошками.
Бешеный минометный огонь обрушился на траншею. Дым, огонь, треск, слов не слышно, хоть в самое ухо кричи. Говорков сдёрнул пулемёт вниз, прикрыл его своим телом: сейчас пулемёт важнее, без него немцев не удержать.
Бойцы сидели на дне окопа, смотрели, как в бруствере плещутся пули и осколки, как тает бруствер, становится зубчатым, становится ниже, растворяется.
Нужно оценить обстановку, увидеть сквозь круговерть осколков, где враг, не идёт ли в атаку. Говорков выглянул над бруствером. Сделав ладонь козырьком, заслонив глаза от ледяной крошки, окинул фронт слева направо и обратно.
Гитлеровцы лежали без движения. Живые или мёртвые — не понять, но лежали. И это хорошо.
— Лежат! — удовлетворённо крикнул Говорков, опустившись вниз.
На дне траншеи Мухин чистой тряпицей вытер ему кровь с лица — посекло кожу ледяной крошкой или железной окалиной.
Взрывы плясали наверху, где закапывая, а где разрывая окопы.
Наблюдать поднялся Мухин. Говоркову высовываться не дали, не захотели остаться без главного «дирижёра» обороны. Но когда оборвался минометный огонь и немцы бросились в атаку, первым опять зарычал пулемет Говоркова. Командир перебрасывал «эмгу» с одного бруствера траншеи на другой, жал на гашетку, выдавая короткие, точные очереди... Поставив пулемет Мухину на плечо, Говорков разогнал группу немцев, идущую с торца окопа…
Подхватив пулемёт, Говорков побежал на новую позицию, откуда удобнее крошить наступающих. Мухин тащил следом коробки с лентами.
   
Атака немцев захлебнулась окончательно. Защитники траншеи опять опустились на дно. Мухин, обняв Говоркова за плечи, что-то говорил. Говорков согласно кивал, но что говорит Мухин, он почти не понимал, потому что наполовину оглох.
Через какое-то время слух восстановился. Воевать можно.
Говорков обошел траншею, перешагивая через убитых. Перекинулся словом с каждым живым. Раненых мало. Всего-то пять человек. Убитых больше. Стены траншеи местами обрушились, дно засыпало землёй, брустверы разметало. Трудно и страшно идти по окопу, перешагивая через мёртвых товарищей, а где и наступая на них.
Было их двадцать шесть. А уже и половины не наберется вместе с ранеными.
С той стороны, откуда наступали немцы, раздавались стоны и жалобные крики. Просьбы о помощи. Много раз допрашивая пленных, Говорков уже довольно сносно понимал речь немецких солдат.
Но нет у Говоркова жалости к немецким раненым. С удовлетворением вслушивался он в доносящиеся из тьмы голоса мучающихся врагов.
Они пришли убивать нас, думал Говорков. Меня, парней, которые стали у них на пути, чтобы защитить от захватчиков свою землю. Позавчера они хладнокровно расстреляли взвод солдат в поле. Сегодня здесь убили минами половину нас, обороняющих свою землю. И они пойдут дальше, если мы их не остановим. Сотни километров шли фрицы и гансы по нашей земле, убивая, убивая и убивая. А теперь — мы их.
Жалко своих бойцов, которые уже не попросят о помощи. Жалко тех, кто навсегда остался здесь. Им бы жить и жить…
Пальцы горят — меняя раскалённый ствол «эмги», хоть и прихватил металл тряпкой, да промёрзшая оказалась тряпка, ошпарил ладонь паром.
Говорков устроил пулемёт на бруствер… И вдруг ощутил, как неимоверно сильно, как мучительно он устал. Глаза закрывались, склеивались, не разлепить. Говорков приказывал себе не спать, но нет сил поднять веки. Да и наступавший вечер провоцировал сон.
— Я посплю минут пяток, — взмолился он и попросил Мухина: — Постреляй пока сам.
— Ты что, лейтенант? — удивился и даже возмутился тот. — Нашёл время…
Но, глянув в мёртвое от усталости лицо Говоркова, махнул рукой:
— Поспи командир, поспи. Я постреляю.
Уткнувшись лицом в рукав, Говорков провалился в темноту.
   

***
Говорков проснулся и насторожился: было темно и тихо. Почему тихо? Всё, что неизвестно и непонятно, на войне опасно вдвойне.
— Почему тихо? — спросил насторожённо Мухина, любяще прильнувшего к немецкому «гэвэру».
— А чёрт их, немчуров, знает… Затихли. Думают, небось, как нас раздавить. Из пушек они стрелять в нас не будут — могут в склад попасть. Из миномётов мины швырять в темноте тоже не подарок. А вот ежели танки у них где поблизости… Проутюжат, как свежевыстиранные кальсоны.
Мухин умолк и насторожился.
— Товарищ старший лейтенант, — прошептал он. — Вроде как ползёт кто к нам.
Говорков прислушался. Да, кто-то полз. Причём, полз, не особо скрываясь, с пыхтением и ворчанием.
— Стой, кто идёт! — негромко приказал Говорков.
Пыхтение продолжалось.
— Хенде хох! А то пристрелю… к едреней матери! — ругнулся Мухин.
Пыхтение приближалось.
Говорков увидел в темноте, как совсем рядом с земли поднялась на четвереньки бесформенная фигура… Он выхватил пистолет, выстрелил, стараясь не попасть с первого раза… Ещё нажал на курок, уже прицельно, но услышал щелчок бойка. Патроны кончились.
— Чего… так-перетак… в своих стреляешь? — недовольно проворчала фигура. — По морде-та от как врежу!
   
Мухин ухватил Говоркова за рукав и захрюкал, сдерживая хохот.
— Свой: матерится паролем, общеизвестным в русском языке.
В окоп спрыгнул пожилой боец, представился:
— Фельдшер батальона Никаноров. Прибыл к вам со взводом пополнения.
— Командиром взвода фельдшеров, что-ли? — давясь от смеха, спросил Мухин. — Или санитарочек?
Говорков учуял, что от фельдшера густо пахнет спиртным.
— Не… Я фельдшер. А там ребята на подходе, двадцать человек. Не перестреляйте, — предупредил фельдшер и, повернувшись, трижды свистнул по-мальчишески.
— Бойцы! Пополнение прибыло! Не перестреляйте! — крикнул Говорков, показательно принюхался к фельдшеру и спросил: — Спирт, что-ли, пролил? Разит от тебя?
Фельдшер засмущался.
— Не… Со страху я… Я ж в тылу врага никогда не был. Пока шли тихо, вроде на душе спокойно было. А как стали к вам подходить, как услышали бой… Да ещё на эсэсовцев напоролись. Ну, я и струхнул. Со страху в ихнего командира шмальнул, убил. Потом для смелости из фляжки спирту принял… Раза два. Или три.
— Струхнул он! — рассмеялся Мухин. — Эсэсовского офицера убил! По морде, говорит, врежу… Все бы такие трусоватые были!
Скоро, обозначаясь тихим посвистом, приползло и свалилось в окопы пополнение.
— Политрук Ребик Тимофей Ипатович, — представился командир пополнения.
Тридцатичетырёхлетний политрук выглядел на все сорок. Лицо в многодневной щетине, глаза с житейским прищуром. В разговоре то и дело употреблял «видите ли», «собственно говоря», «я склонен думать». Из интеллигентов, определил Говорков.
— Командир батальона просил продержаться до завтрашнего утра. Раньше они прибыть не смогут. Я, в общем-то, человек не военный, преподавал в сельхозинституте. Поэтому мешать вам в боевых действиях не буду. Помощь мою примите.
— У нас оборона сконцентрирована у четырёх блиндажей вокруг склада, — пояснил Говорков. — Распределите прибывших по блиндажам.
Политрук отослал два отделения в сопровождении бойцов Говоркова