направо, одно — налево, одно оставил на месте.
— Если сложится безвыходная ситуация, — политрук испытывающе взглянул на Говоркова, — а такая ситуация может сложиться только в случае гибели практически всех защитников склада, и возникнет угроза захвата немцами склада, комбат приказал взорвать склад.
— Да, — согласился Говорков. Внутри у него поднималось раздражение. — Безвыходная ситуация — это гибель всех нас.
Говорков снова почувствовал, как безмерно устал. За сутки была пятиминутная дрёма, и до этого — урывками. В голове противно вертелись слова политрука: «…безвыходная ситуация», «…гибель практически всех»…
— Какая безвыходная?! — беспричинно разозлился Говорков. — Да я вам из любой ситуации выход найду! Воевать не умеете! Я вам покажу, как надо воевать! — заорал Говорков, размахивая пистолетом, в котором не осталось ни одного патрона. — За мной! Вперёд! На прорыв!
— Говорков, ты пьян, — упрекнул политрук. — Отоспись, потом поговорим.
— Я пьян? Да ни в одном глазу. «Безвыходная ситуация»! Я с июня каждый день в безвыходных ситуациях!
Мухин, глядя в глаза политрука, молча покачал головой, подтверждая, что Говорков не пьян.
— За мной! — заорал Говорков и полез из окопа наверх.
Трое бойцов с трудом удержали его, свалили на дно окопа, сели верхом. Говорков выгибался, кричал, пытался укусить кого-то за валенок.
— Нет безвыходных ситуаций! — бился Говорков. — За мной! На прорыв!..
— Сорвало парня с нарезки, — нагнувшись к бойцам, державшим обезумевшего лейтенанта, посочувствовал политрук. — Истерика. Не выпускайте его.
Через некоторое время Говорков утих и уснул. Его отнесли в блиндаж, положили на нары, укрыли шинелью. Один боец остался сторожить командира.
***
Утром гитлеровцы с четырех сторон открыли огонь из миномётов. Им уже несколько раз казалось, что с проклятыми русскими диверсантами покончено. Но стоило пехоте двинуться к складу, как окопы, занятые «белыми призраками», ощетинивались огнём.
Говорков стоял в коротком ответвлении окопа, высунувшись по грудь над бруствером, бил из «эмги».
Остаток металлической ленты ритмичными рывками ушёл в приемник, и пулемет умолк, поперхнувшись короткой, как вскрик, очередью. Говорков положил ладонь на короткий рог приклада, наблюдая, как дымится под мокрым снегом перегретый ствол и как на дырчатом сизом кожухе с шипением появляются и тут же исчезают тёмные пятна от снежинок.
Немецкая цепь приближалась к траншее. Ещё десяток шагов — и немцы забросают траншею гранатами. Уже видно, как они на ходу выдергивают из-за широких голенищ длинные «колотушки», отвинчивают колпачки взрывателей.
— Старлей! — согнувшись в три погибели, подобрался к нему по окопу политрук Ребик. — Пора уходить! Взрывать склад и уходить!
— Уходить? Почему?
— Нас всех через десять минут перебьют!
— Так это же через десять минут! — весело крикнул Говорков.
Политрук в ужасе смотрел на Говоркова. Рехнулся, что ли? Если бы ему рассказали о человеке, который половину сделал из того, что сделал Говорков, он по праву считал бы его заслуживающим звезды героя. Но, когда они сделали всё, что в силах человеческих, зачем умирать? За что? За десять минут времени? За десять поганых фрицев?
— А вдруг через десять минут наши подойдут? — задорно спросил Говорков политрука.
— Из пистолетов, что-ли, отстреливаться будем? — с бабским подвизгиванием прокричал испуганно политрук.
По траншее прибежал Мухин с двумя коробками лент.
— Товарищ лейтенант… Успел, кажись!
— Ну вот… А ты, политрук, говоришь…
Говорков вставил ленту, забросил пулемет на бруствер.
Он не уступит фрицу свою замлю… Не даст ни пяди родной земли… Никогда наша земля не станет вашим лебен… сраумом!
Говорков кричал бессвязное, палил по немцам, укладывал наступавших в снег. Палил направо, налево, палил вперёд. Расстреливал ленты, не глядя опускал руку вниз, Мухин давал ему новую. Изредка менял раскалённый ствол на остывший. Он стоял в окопе, до пояса открытый пулям, но был жив и не ранен. Везет храбрецам!
Траншеи тоже не молчали, огрызались то шквальным, то редким огнём.
В моменты затишья Говорков присаживался на дно траншеи, и опять политрук Ребик убеждал его:
— Говорков, надо пробиваться!
Только что политрук отстреливался и отбивался гранатами, не трусил в бою. Но умирать зазря не хотел.
— Политрук, — негромко спросил Говорков, — ты женат?
— Нет, — удивился политрук, не понимая, при чем тут это. — Не успел как-то.
— Так какого же ты!.. — встал, нависая над скорчившимся в окопе Ребиком, Говорков. — У других дети дома ждут, а ты… А ну, бегом на левый фланг! И чтоб не слышал я от тебя про отступление!
Убежал политрук. А Говорков, сдвинув шапку на лоб — каску он давно потерял, но как-то недосуг было надеть другую, хоть их под ногами валялось немало, — проворчал:
— Мне тоже эта война осточертела… И жениться недосуг… А хочется…
Немцы снова бросали мины.
Говорков прислушался. Что-то редко стреляют наши от блиндажей. Два пулемёта и негустые автоматные очереди.
— Сбегай, узнай, сколько наших осталось, — приказал он Мухину, укладывая немцев короткими очередями.
Мухин вернулся довольно быстро.
— Политрук и шесть бойцов. Четверо ранены. Да мы с вами.
Похоже, край наступил. Долго не удержаться, а за малое оставшихся бойцов губить смысла нет.
— Беги, передай приказ: всем отступать! — скомандовал Говорков, а сам, схватив телефонный провод, ведущий от блиндажа, побежал к складу. Пока не знает, как, но склад он уничтожит.
Забежал в склад. Ящики с гранатами-колотушками.
Вытащил несколько гранат, отвинтил предохранительные колпачки, вытащил запальные шнуры, связал одним узлом, привязал телефонный провод. Если дёрнуть за провод, хоть одна граната, да рванёт. А тут их — горы ящиков! Пусть смотрят немцы на русский победный фейерверк!
Укладывая провод на бегу, возвратился к блиндажу. Мухин крыл немцев из пулемёта. Молодец, парень!
Говорков добежал до блиндажа, прыгнул с крыши вниз, в окоп…
И в это время у него на спине рванула тяжелая мина. Конечно, не на спине, а на крыше блиндажа. Но от спины до взрыва — три метра. Осколки по крыше веером прошли над головой, а взрывная волна… Словно чугунный молот обрушился на спину и ноги Говоркову, швырнул его на землю. Он дёрнулся встать… И не смог! Он перестал чувствовать ноги.
Говорков испугался. Так испугался, как не пугался за всю войну. Испугался, что не сможет взорвать склад. Испугался попасть в плен.
Оттолкнувшись руками, скатился в блиндаж. Впрочем, нет, спрыгнул. Тренированное тело автоматически выполнило прыжок. И он стоял на ногах. Ноги целы, даже не поранены!
Счастье, охватившее его, длилось недолго, на миг лишь хватило радости — так плохо всё вокруг.
Пулемёт молчал.
Говорков выпрыгнул в окоп. Мухин вопил, держась за окровавленную голову.
— Заткнись! — жёстко оборвал Говорков раненого. — Дай посмотреть.
Рана, в общем-то не тяжёлая. Осколок рассёк на лбу кожу, рана ощерилась ухмылкой Смерти. Кровь залила глаза, Мухин ничего не видел, оттого и орал. А кость не задета, и рана не опасная. Подтянув кожу, Говорков забинтовал голову, потребовал:
— Открой глаза!
Мухин заморгал, протирая глаза. Лицо страшное, в крови. Опять во весь голос заплакал с причитанием.
— Молчать! — рыкнул Говорков.
Мухин часто моргал. Выражение лица со страдальческого постепенно разглаживалось и превращалось в радостное:
— Вижу… — пробормотал смущённо.
— Хватит сил бежать? — спрашивает Говорков.
Мухин кивнул: хватит.
— Тогда ленту целиком в распыл, другую заряди, мне оставь, бери автомат, и бегом за ребятами.
Скоро Мухин скрылся за поворотом окопа.
Говорков расстрелял последнюю ленту и побежал за блиндаж, где оканчивался телефонный провод. Схватил провод, дёрнул, упал на землю, прикрывая голову руками в ожидании страшного взрыва… Взрыва нет! Дернул ещё раз… Что-то случилось.
Держа провод в руке, помчался к складу. Почти у самых ворот обнаружил, что провод ущемился под камнем. Освободил провод, помчался к окопу… Посмотрел вперёд… Немцы! Упал… А смысл?
Немцы рядом. Дело швах. Справа и слева на Говоркова бежали человек двадцать, не меньше. И на крыше блиндажа немец.
Говорков поднялся в полный рост. Прятаться нет смысла. На крыше блиндажа уже человек десять немцев.
— Рус, сдавайс! — закричал один, увидев Говоркова. — Иван капут! Сдавайс! Плен ходи-ходи!
— Вот тебе, а не плен, — показал согнутую руку Говорков, хлопнул неприличным жестом повыше локтя и дёрнул за провод.
Страшной силы взрыв раздался за спиной. Накатила волна огня…
Кто сказал¸ что умирать легко? Очень даже больно.
Наступила чёрная ночь…
= 15 =
Санитарная колонна, точнее, жалкие её остатки, упрямо двигалась в отчаянных поисках полевого аэродрома, где раненых ждали транспортные самолёты. Майер и спасённый им СС-гауптштурмфюрер (прим.: капитан) бок о бок лежали на санях. Майеру дали что-то попить и пожевать, переодели в сухое, угостили сигаретой, он немного согрелся, но окружающее воспринимал сумеречно. Может быть, благодаря этому с заботливостью сиделки ухаживал за спасённым им гауптштурмфюрером, который то лежал недвижимо, то метался в бреду. Кляйн спас жизнь Майеру и погиб, а Майер теперь словно отдавал долг — спасал найденного им офицера.
«Сколько это длится? — думал Майер. — Пять дней? Неделя беспросветных мук, терзающих тело?.. Много дней, проведённых в мучительном холоде и голоде… И где тот чёртов аэродром? Неужели их страдания напрасны?»
Как гром среди ясного неба, над колонной очень низко пронёсся транспортный самолёт с чёрными крестами в белой окантовке на крыльях. Аэродром рядом! Далеко впереди под деревом стоял человек и махал рукой. Когда колонна приблизилась к нему, оказалось, что это солдат. Уже издалека он закричал:
— Вы почти пришли! Осталось километров пять!
Пять километров. Финишные пять тысяч метров. Дальше — санитарные машины или самолёты, тепло, уход и всё остальное!
Майер горько усмехнулся. Он с Кляйном такие же пять километров преодолевал несколько дней… Но сейчас другое. Сейчас их везут. И обязательно довезут.
Колонна страдальцев медленно выползала из леса. На лицах выражение надежды, словно у паломников, узревших Мекку…
Санитарную колонну остановили на краю аэродрома неподалёку от четырёх «тётушек Ю», у одной из которых моторы работали.
От самолётов к санитарной колонне направился лётчик.
— Подготовиться к эвакуации! — прокричал он. — Сразу после того, как улетит этот загруженный самолёт, оставшиеся три примут максимальное количество раненых. Остальных заберут транспортные самолёты, которые уже летят сюда!
Санитарная колонна загудела, зашевелилась, закричала возмущёнными голосами, запричитала, застонала, хлынула к стоящим самолётам, окружила, как мелкие муравьи окружают громадные тела майских жуков.
Майер видел готовый к отлёту, прогревающий моторы самолёт, стоявший метрах в двадцати от их саней. От самолёта веяло тёплым ветерком. И видел стоящие дальше самолёты, которые взлетят неизвестно когда. Видел толпу раненых, через которую ему с гауптштурмфюрером, находящимся в полубессознательном состоянии, не пробиться…
Майер прекрасно знал цену времени на войне: то, что
