указывал Кляйн. Сначала ничего не заметил, однако, приглядевшись, различил высокий силуэт. Где-то там же едва слышно урчали моторы. Майер постарался вспомнить карты, которые до этого не раз видел. Да, была деревня у шоссе, значок церкви в деревне… Майер вспомнил о том, что можно ориентироваться по звёздам. Поднял голову, нашёл звёзды Большой Медведицы, Полярную звезду. Деревня где-то на севере. Значит, им надо западнее…
— А теперь выслушай меня, — обратился он к Кляйну. — До наших позиций километров пять. И ты в состоянии пройти это расстояние. Если устанешь, отдыхай. Главное, помни, что идти нам недалеко.
Кляйн кивнул и сдавленно застонал: от движения головой ему в лёгкое будто ножом сунули. Майер в темноте не увидел его кивка и требовательно переспросил:
— Ты меня понял?
Майер всё больше сомневался в стоявшем рядом с ним парне.
— Понял, — подтвердил Кляйн и повторил: — Километров пять. Точно, километров пять?
— Пять, если по прямой. Но нам вряд ли удастся идти по прямой. Поэтому выйдет на сколько-то больше. И, пока темно, надо идти. Ну, Кляйн, ты готов?
— Готов, — прошептал Кляйн.
Они двинулись в темноту. Кляйн отдохнул, и какое-то время топал довольно бодро. Мягкий снег не выше колен позволял шагать довольно легко. Порывистый, колючий ветер тянул заунывную песню, дул в спину и помогал идти. В темноте казалась, что они идут по ровной местности, но Кляйн то и дело проваливался в ямы, занесённые снегом. Оступившись, мучительно стонал.
— Мы обязательно преодолеем эти пять километров, — как заклинание для Кляйна, повторял Майер.
Время от времени он объявлял перекур, давая Кляйну отдохнуть. Постояв минутку, спрашивал:
— Как ты? — намекая, что пора идти.
— Нормально, — шептал Кляйн и принуждал себя сделать первый тяжёлый шаг. Ничего нормального, естественно, не было
«Лишь бы продолжал двигаться!» — молил про себя Майер.
На северо-западе небо лизали красные сполохи. Снег в красных отсветах казался мягким и теплым. Мелкие снежинки кружились в воздухе и блистали на фоне зарниц. Со стороны донеслась вялая перестрелка и уханье орудий. Блеснула молния, заполнив пространство от горизонта до горизонта — артиллерийский залп. Ужасная и прекрасная по своей силе картина.
Откуда-то послышался рокот моторов. Затем пространство вновь окутало безмолвие, нарушаемое заунывным подвыванием ветра.
Кляйн молча, без стонов осел на колени, медленно завалился боком в снег. Майер присел рядом на корточки, потом вытянулся на снегу. Кляйн тяжело дышал, жадно хватал ртом воздух, сдерживая стоны. Лежать на боку не давала мучительная боль в плече и груди. Медленно, с предельной осторожностью он повернулся на спину, уложил на снег каждую часть своего тела по отдельности, устремил взгляд в небо. Изо рта у него вырывались облачка пара. Силы почти оставили Кляйна.
Окружающее пространство переставало быть непроницаемо чёрным, Майер увидел лежащие вокруг полузаметённые снегом тела. Невдалеке стоял подбитый бронетранспортер, чуть дальше ещё один. Майер встал, зачем-то подошёл к бронетранспортеру, через распахнутую дверь увидел покрытые снегом обгоревшие тела.
— Живых нет, можешь стонать, — разрешил Майер.
Кляйн едва слышно простонал.
— Отдыхай, — разрешил Майер. — Всё идёт по плану, приятель. Мы прошли много, имеем право хорошо отдохнуть.
Кляйн лежал на спине, глядя в небо. Ему казалось, что он падает в усыпанную звездами бездну, и у него закружилась голова.
— Хочу курить, — как-то по-детски сообщел Кляйн.
— Я тоже хочу курить, — кивнул Майер и спросил: — А пулю в дополнение к сигарете хочешь?
— Какую пулю? — спросил Кляйн.
— Обыкновенную. Из снайперской винтовки. Русские снайперы любят стрелять по курильщикам.
Кляйн вздохнул с надрывом, помолчал, спросил:
— Сколько осталось до рассвета?
— Светает. Через пару часов взойдёт солнце. Не торопись. Отдыхай. Как будешь готов идти, скажешь.
Помолчав, Кляйн пробормотал:
— Через пять-шесть минут буду готов, — пообещал Кляйн. Он не знал, когда сможет идти. И когда они пройдут эти проклятые пять-шесть километров, он не знал. От неопределённости ему стало страшно.
Майер взглянул на часы. Время близилось к четырем утра по берлинскому времени. Он не помнил, когда у иванов начинает светать. Как-то не было нужды отмечать время рассвета. В семь? Или в восемь? Или позже. Ведь сейчас зима. Долго они вряд ли протянут, подумал Майер. Не только Кляйн, но и он сам скоро выбьется из сил или утратит бдительность, и тогда их ждет смерть.
Какая разница, когда у иванов наступает рассвет! Как небо на востоке начнёт светлеть, так и рассвет.
Из задумчивости Майера вывел треск ожесточенной перестрелки. И хотя автоматные очереди доносились издалека, в темноте они звучали громко и резко; к тому же было видно, где это. Чуть севернее от направления их движения, примерно в той стороне, где проходила дорога.
Казалось, вспышки озаряли небо совсем рядом, но Майер знал, до места сражения километра три минимум. А то, и больше. Если двигаться по прямой. Или больше…
— Чёрт, нам нужно торопиться, — проворчал Майер.
— Я готов, — ответил Кляйн, поняв, что это приказ. Он сжал зубы, готовясь преодолеть боль, со стоном попытался подняться. К глазам подкатили слезы, Кляйн зажмурился.
Майер помог Кляйну встать, долго вёл под руку.
Кляйн не открывал глаз: со стиснутыми зубами и закрытыми глазами ему было легче переносить боль в грудной клетке.
А когда снова открыл глаза, то увидел перед собой очередной подбитый бронетранспортер. Изуродованная взрывом, машина походила на скелет динозавра. Из кузова торчали головы мертвецов. У одного зубы оскалены в страшной усмешке. Казалось, он следит за беглецами.
Облака на востоке вдруг расступились и выпустили наружу макушку солнца. В плотных сумерках открылось заснеженное пространство, в котором нежный, робкий свет вырисовывал последствия недавнего кровопролития на одном из участков гигантского поля смерти. Снег перемешан, местами залит замёрзшей, подёрнутой инеем кровью. Валялись винтовки и ручные гранаты, амуниция и обрывки одежды. Множество трупов с неестественно вывернутыми конечностями, ужасными гримасами на мёртвых, обледенелых лицах. На закоченелых телах виднелись красные метки смерти: мёрзлая кровь оставалась такой же красной, как и тёплая. Небритые лица, выпученные глаза, словно сведённые судорогой руки. Трупы с оторванными ногами… Снежинки прикрыли глазницы, сморщенные от боли лбы, скорбные уголки ртов, складки мундиров…
Остатки чёрного, костлявого леса нагоняли тоску,
Вон труп, который словно продолжал ползти вперёд, а к нему красная дорожка на снегу. У другого багровая точка на лбу — пулевое отверстие. Не у всех смерть такая лёгкая. Впрочем, он сначала мог помучиться от ранения, а потом получить «пулю милосердия» в лоб.
Многие трупы раздеты. Оставить мертвецам одежду, в то время как живые страдают от холода, неразумно. С них сняли варежки, маскировочные накидки, одеяла, ватники, валенки, меховые шапки. И все же что-то не позволило живым снять с мертвецов исподнее.
***
Чтобы отвлечь себя от мучительной боли и сдержать стоны, Кляйн жевал тряпку. Это немного помогало, но с каждым шагом мучения усиливались, боль давала о себе знать сильнее. Боль изматывала, лишала сил.
Они вышли то ли к огромной поляне, то ли к краю леса и чуть не наткнулись на русских, но вовремя услышали приглушенное расстоянием конское ржание и спокойные голоса усталых людей. А ещё звуки, какие бывают, когда люди заняты мирными делами: глухое постукивание, как при погрузке или разгрузке, кряхтенье людей, поднимающих и несущих что-то тяжёлое, звяканье железа — звуки деятельности людей, пребывавших в уверенности, что им ничто не угрожает. Похоже, это были тылы передовой линии русских.
Пахло бензином, дымом полевой кухни, конским навозом. Наверняка, у русских есть часовые или дозоры, которые могут набрести на них. Майер весь превратился в слух, надеясь уловить звуки шагов часовых. Стоя без движения, они замерзали. В том смысле, что превращались в мороженое мясо. Наконец, Майер жестом приказал Кляйну двигаться назад. Едва сдерживая стоны, Кляйн с трудом развернулся и побрёл в обратную сторону.
Отойдя на безопасное расстояние, побрели в сторону, чтобы обойти лагерь иванов. Спрятавшись на опушке за деревьями, некоторое время отдыхали — лежали недвижимо, словно трупы, в снегу, который здесь был гораздо глубже, чем на равнине.
— Мы никогда не доберемся до своих, — безнадёжно прошептал Кляйн.
Майер услышал и возразил не особо убедительно:
— Доберемся. Переждём день, а ночью обязательно доберёмся.
Кляйн погружался в мертвящую усталость, его охватило отнимающее остатки сил безразличие. В таком состоянии ему было даже уютнее. Он перестал переживать, что этим днём они не дойдут до своих.
Снег белой ватой лежал на ветках деревьев, высился сугробами между стволов и в кустарнике. Кляйн лежал, привалившись к занесённому снегом стволу упавшего дерева. Если закрыть глаза, то ощущение такое, будто лежишь в мягкой постели. Под душистым одеялом той девушки… Кляйн задремал.
Майер сидел, подтянув к подбородку колени и положив на них руки. Он пошевелил ногами, устраивая их устойчивее, удобнее прислонился спиной к дереву, и замер, устремив взгляд в русское никуда.
Пять-шесть километров, думал он. Сколько мы преодолели? Половину? Больше? Не исключено, что меньше.
Если лес тянется и дальше, они смогут идти по нему днем, их никто не увидит. На равнине пришлось бы залечь и, не поднимая головы, лежать на морозе до ночи. По сути, обречь себя на замерзание. А в лесу главное — идти. Рано или поздно они выйдут к своим.
Он похлопал Кляйна по колену:
— Ну, как ты?
— Мне снился сон.
— Отдохнул немножко?
— Вроде да, — ответил Кляйн, пытаясь подняться.
Боль раскалённым штыком вознилась ему в грудную клетку.
— Тогда вперед.
— Через лес?
— Пока нет. Двигаемся вдоль опушки. Надо обойти русских.
Снег выше колен прятал под собой коряги, о которые то и дело спотыкались. Кляйн часто оседал на землю, а то и падал, не удержавшись от стона.
Майер услышал приглушённый рокот моторов. Ага, значит, там проходит дорога. Но идти вдоль опушки Майер остерёгся: можно нарваться на русский патруль, стерегущий окраины леса. Они углубились в лес и решили отдохнуть. Устроившись под раскидистой елью, отдыхали, то погружаясь в дремоту, то просыпаясь. Дыхание каждого поднималось вверх облачком пара. Майер почувствовал, что отдохнул, но голод холодным кулаком сжимал его желудок. Господи, перекусить бы! Оторвал веточку ёлки, погрыз. Ничего, кроме тошноты, не почувствовал. Выплюнул.
Кляйн тоже слегка взбодрился. Наверное, причиной тому — мороз, но ему действительно стало лучше. Главное, они ещё живы. И у них есть силы идти.
Полагая, что находятся в безопасности, закурили. В ясном морозном воздухе густые, укутанные снегом леса, были наполнены русской угрозой. Пронзительно голубое небо и украшенные охапками снега ели казались бы прекрасными, если не жуткий холод, от которого переставали двигаться суставы и мозжили кости, если бы не гложущий нутро голод.
Если бы это небо было в Германии, а не в России!
— Как вы думаете, герр гауптман… Мы
