в чёрную тетрадь он записывает дату, время суток и фамилии свидетелей, если видит, что иваны применили запрещённый тип вооружения.
— Когда придёт время, я представлю свою тетрадь в распоряжение международной комиссии, которая будет судить большевистских военных преступников, — похвастал он однажды.
— Люблю я тебя за партийную справедливость! Но ты решил плюнуть против ветра? — заботливо спросил его старик Франк. — Думаешь, кто-то станет слушать нацистского солдата, который всю жизнь молился на свастику и окрасил свой болт в коричневый цвет, дабы зачатые им дети рождались нацистами? А ты не думаешь, что у какого-нибудь комиссара подобная тетрадь в два раза толще твоей?
Короткая передышка. Майер привалился спиной к дереву, сдвинул шлем на затылок, закрыл глаза. Стальной шлем внутри обтянут мягкой подкладкой, плотно прилегает к голове. В нём удобно, можно спать.
Майер стоял, словно оглушенный, не чувствуя веса стального шлема. До войны даже шляпа давила ему на голову. Теперь всё не так, как до войны.
«Хорошо, что я не успел съесть ломоть хлеба, оставшийся со вчерашнего ужина...».
Во фляжке, спрятанной под шинелью, осталось немного эрзац-кофе, сдобренного шнапсом — слышно, как булькает, значит, не замёрз.
«Надо пришить пуговицу на ширинке комбинезона, а то сквозит…».
Майеру удалось сходить по большой нужде. На таком морозе, да в зимнем комбинезоне сделать это не так просто, тем более на марше. На войне важны мелочи, на которые в гражданской жизни человек не обращает внимания.
Колонна зашевелилась, тронулась вперёд.
Майер двигался, как во сне. Что-то отключилось в его голове. Сонное состояние не исчезло даже, когда колонна попала под пулеметный обстрел с правого фланга.
Колонна вышла на железнодорожную станцию. Населённый пункт —несколько домов вокруг станции, все сожжены и разрушены. У станции — металлический ангар, на бетонном полу которого лежало около сотни раненых солдат вермахта. Лишь некоторые на подстилках или на соломе, часть из которых укутана одеялами. Многие уже превратились в обледеневшие глыбы.
В поезде, стоявшем у платформы без паровоза, пряталось от ветра ещё несколько сотен раненых. Этому составу, похоже, уйти в Германию или даже в Польшу не суждено.
Солдаты кучками сгрудились у костерков недалеко от вокзала, прячась от ветра за стенами и грудами ящиков.
Майер неимоверно замёрз: замёрзли руки и ноги, тело, кости, внутренности, мозги, душа и мысли. Он знал, что превратится в мороженое мясо, если простоит на месте ещё хоть немного. Он просто не сможет идти, окончательно ослабев от голода. Его тело, переставшее трястись от холода из-за усталости, откажется повиноваться замёрзшему мозгу, переставшему реагировать на любые, даже сильные раздражители. Он дошёл до точки, когда любое действие лучше бездеятельности.
Метрах в пятидесяти от Майера у небольшого пакгауза из старых просмолённых шпал стоял автомобиль с работавшим мотором.
Майер подошёл к автомобилю, стукнул кулаком в дверцу кабины. Дверца приоткрылась, выглянул шофёр.
— Герр гауптман?
— Бензин! — выдавил замёрзшими губами Майер.
Водитель непонимающе смотрел на офицера.
— Канистру бензина!
— Но герр гауптман… — попытался возразить шофёр. Бензин был жутким дефицитом, и заправиться в пути было негде.
Непослушными от мороза, ничего не чувствующими пальцами Майер стал расстёгивать кобуру.
— Хорошо, герр офицер! Хорошо! — испугался водитель.
Он вылез на подножку и откуда-то из-за кабины достал канистру, побултыхал её, проверяя наличие содержимого.
— Здесь примерно треть канистры…
Майер молча забрал канистру, подошёл к стене пакгауза, с трудом открыл горловину и полил стену бензином. Достал зажигалку, едва справился с колёсиком, поджёг бензин. Холодный бензин загорелся не сказать, чтобы радостно, но огонь постепенно набрал силу.
— Герр офицер, что вы делаете?! — закричал водитель грузовика.
— Руки надо погреть… Костерок разжигаю…
Безнадёжно махнув рукой, водитель сел за руль, выжал сцепление, надавил на газ и отъехал от начавшего гореть багровым огнём с чёрной копотью пакгауза.
Майер стоял, повернувшись лицом к огню, ловил живительное тепло.
К Майеру подтягивались солдаты. С блаженными улыбками они стояли у огня, протягивали вперёд руки. Некоторые садились на снег неподалёку от огня, с трудом снимали сапоги и ботинки, грели голые ноги.
Отросшие бороды, грязные обмороженные руки, с которых сползала кожа, гноящиеся пальцы и сползающее с белых костей чёрное мясо на обмороженных ногах… Солдаты вермахта в России.
У некоторых дымились полы шинелей. У тех, кто протянул голые ноги слишком близко к огню, мёртвая кожа закипала и пузырилась. Конечности несчастных омертвели или потеряли чувствительность до такой степени, что не ощущали, как подгорают их пальцы.
Кто-то принялся горланить рождественский гимн. Другие пританцовывали. Всё больше народу стекалось к разгорающемуся пакгаузу.
Вероятно, иваны заметили чёрный столб дыма над станцией, а, возможно, и скопление немецких солдат. Просвистел снаряд, неподалёку от вокзала раздался взрыв. Затем другой, третий… Взрывы приближались к пылающему пакгаузу. Солдаты, однако, совершенно не реагировали на обстрел, не обращали внимания на то, что некоторые из них упали, скошенные осколками. Все шумели и веселились, не предпринимая ни малейшей попытки избежать смерти от снарядов, рвущихся в гуще толпы. В неистовом экстазе они горланили песни и умирали, пребывая на опасной грани между здравомыслием и безумием, где смех соседствовал со слезами, оптимизм с чёрной безысходностью, а бодрая Смерть шагала впереди едва плетущейся хилой Жизни. Длительное переохлаждение вызвало некую анестезию — обман чувств и галлюцинации, противостоять которым можно было лишь сильной волей и здравомыслием. Но волей и здравомыслием обладали немногие.
— В укрытие! В укрытие! — закричал Майер, выхватил согревшейся рукой пистолет, выстрелил несколько раз в воздух. — Разойдись! В укрытие!
Находившиеся в трансе солдаты привычно выполнили приказ и стали расходиться и расползаться в разные стороны.
* * *
Огромная колонна грузовиков, саней и повозок длиной в два километра и шириной в пятьдесят метров застопорилась и замерла недвижимо там, где долина переходила в огромное болото. Несколько повозок галопом помчались через болото, обманувшись ровной заснеженной поверхностью, и увязли в грязи. Лошади тонули в трясине. В бледном лунном свете виднелись головы несчастных животных, конвульсивно пытавшихся выбраться из топи. Их жалобное ржание сменялось безумными криками возниц, которые тонули рядом. Бедняги погибали ужасной смертью в вонючей грязи. Не было смысла в такой мороз лезть в болото и пытаться спасти несчастных.
В России каждый немец умирал в одиночестве, даже если они умирали толпами.
Через болото сапёры проложили гать — дорогу, устланную брёвнами. Майер шёл вдоль санитарной колонны и убеждал тех, кто ещё мог ходить, двигаться пешком, уходить из столпотворения. Советские войска могли подойти с севера, обстрелять колонну из миномётов и пушек.
Вечером советские батареи открыли беглый огонь. Их снаряды с математической точностью крошили колонну. Вдоль дороги горели машины. Лошади падали в снег, с предсмертным ржанием бились в конвульсиях. Падали солдаты, сражённые осколками. Корчились от боли, разевая рты, раненые.
Колонна превратилась в скотобойню, освещённую огнями, которые казались кровавыми на фоне белого снега.
Майер видел, как солдаты прицепились к грузовику и волоклись за ним на коленях. Один солдат сорвался, и следующий грузовик, не затормаживая на обледенелой дороге, раздавил его. Никто не обратил внимания на раздавленного — смерть на войне обычное дело.
Разбитые грузовики пылали на уложенной брёвнами дороге, затрудняя продвижение колонны. Неповреждённые машины ползли, не обращая внимания на падавших под колёса людей. Слышался натужный вой моторов, взрывы, дикое ржание лошадей, мучительные стоны, яростные крики и проклятия.
Сорокатонный «панцер» провалил настил и встал торчком, полностью остановив движение по гати.
После часа невероятных усилий под артиллерийским обстрелом саперы сумели протолкнуть танк сквозь дыру и перебросить брёвна через провал. Движение восстановилось.
Вопили раненые, взрывались снаряды и бензобаки, ревущее пламя пожирало моторы грузовиков.
Снаряды большого калибра перемешивали обломки транспорта, как кочерга, мешающая горящие поленья. Взрывы бросали в небо то чёрные фонтаны из грязи и земли, то вырастали серыми, призрачными деревьями, разбрасывающими ужасные плоды из окровавленных кусков человеческих тел. Сквозь звуки взрывов слышались мольбы о помощи, пронзительные крики боли, предсмертные стоны…
Набитый ранеными грузовик подняло взрывом, он упал на бок, вывалив и заново передавив беспомощные забинтованные тела.
Майер съёжился, зажал ладонями уши, широко открыл рот, чтобы уберечь барабанные перепонки от взрывных волн. Его пронизывал страх, с которым он не мог справиться. Взрыв разорвал воздух позади него. Майера забрызгала кровь и ошметки мяса. Он увидел, как каска шедшего за ним солдата вместе с окровавленным куском черепа отлетела в сторону, а тело повалилось навзничь.
Два санитара тащили плащ-палатку, из которой свешивались ноги в офицерских сапогах с высокими голенищами. Земля перед санитарами поднялась стеной и обвалилась. Чудом уцелевшие санитары встали. На месте носилок высился холмик грязного снега вперемешку с землёй. Санитары принялись раскапывать холмик саперными лопатками. Вот показался кусок маскировочной куртки, предплечье, плечо, шея, разорванное мясо. Череп без нижней челюсти. Грязная плоть шевельнулась.
Санитары замерли. Один загрёб лопатой снег и присыпал кровавое месиво. Санитары, словно испугавшись, убежали вперёд.
Люди торопились между горящими грузовиками, перешагивали и перепрыгивали через изуродованные трупы лошадей и людей, толкали передних, чтобы те двигались быстрее. Все хотели жить.
Живые падали на окровавленных раненых, пытались найти укрытие среди мёртвых. Повозки переворачивались. Лошади, поражённые осколками, бились брюхом кверху, из вспоротых животов выползали кишки. Санитарные повозки переворачивались, кучами выбрасывая раненых на снег.
Советские танки зашли с хвоста, давили повозки, давили грузовики, как фанерные коробки, давили лошадей и людей, уничтожили почти половину колонны и, наконец, застряли в проходе, пытаясь продраться сквозь завалы из разбитых машин.
***
Остатки колонны вышли на равнину. Майер с семью стрелками и группой примкнувших к ним солдат сдерживали русских у выхода через болото. У Майера за поясом торчало шесть магазинов по тридцать два патрона, еще четыре магазина за голенищами меховых сапог. В подсумке россыпью тарахтели три сотни патронов.
Стреляли с колен и лёжа в снегу. Колени, подошвы и шинели покрылись ледяными корками. Солдаты топали бесчувственными ногами, пытаясь восстановить кровоснабжение. Перчатки были у немногих, примерзавшие к металлу оружия пальцы приходилось отдирать, теряя лоскуты кожи.
Группа
