Майера держалась, пока на них не выехали два лёгких двухбашенных танка, которые солдаты вермахта насмешливо называли «Микки-Маусами». Несмотря на «игрушечную» броню и пулемёты в башнях вместо пушек, из автоматов поразить их было невозможно.
Майер скомандовал отступление и бросился бежать. Всего в нескольких метрах позади группы Майера равнину разрезал глубокий овраг. «Танки в овраг не полезут!» — подумал Майер.
Следом за ним, надсадно хрипя, гигантскими скачками топал здоровяк Кляйн.
Майер прыгнул в овраг, врезался в глубокий снег на дне, словно торпеда. Товарищи прыгали следом. Рядом, подобно огромной бочке, едва не задавив Майера, плюхнулся и мучительно застонал толстяк Кляйн.
Товарищи, выбравшись из снега, пустились бежать вдоль оврага. Их движение походило на переход реки вброд, только вместо воды они по пояс утопали в снегу.
Майер попытался встать, чтобы бежать следом.
Кляйн ухватил его за ногу:
— Лежите, герр гауптман! За танками бежит русская пехота, я видел. Сверху они перестреляют бегущих, как куропаток! Нас под обрывом не видно!
Майер, поддавшись стадному чувству, дёргал ногой, пытаясь освободиться от захвата. Но не зря Кляйн занимался борьбой: он мёртвой хваткой держал ногу Майера.
Сверху раздались винтовочные и автоматные выстрелы. Беглецы один за другим вскрикивали и падали.
Кляйн изо всех сил дёрнул Майера за ногу, увлекая его под козырёк снега, свисающий с обрыва.
— Тихо, герр гауптман! Ради бога, молчите, если хотите жить!
Майер замер.
— Лишь бы не забросали овраг гранатами, — прошептал Кляйн.
Неподалёку от Майера и Кляйна стонал раненый товарищ.
Стоном он мог привлечь внимание русских. «Идиот! Если тебе суждено умереть — умри молча!» — со злостью подумал Майер.
Он слушал, как в нескольких метрах над ним по краю обрыва кто-то ходил, похрустывая снегом. Потом он услышал приближающиеся шаги ещё одного человека и невнятную русскую речь. Майер и Кляйн замерли, тесно прижавшись друг к другу. От нервного напряжения Майер покрылся холодным потом. По позвоночнику пальцами пианиста пробежал холодок.
Кляйн не мог сдержать тяжёлого, с пристаныванием дыхания. Майеру казалось, что это чудовищное сопение могут услышать даже водители танков, а не то, что стоящие над ними красноармейцы. Майер ждал, что русские вот-вот полоснут по ним из автоматов или бросят вниз гранату.
Взрыв!
Майер почувствовал, как в животе у него словно порвался тугой узел, а по ноге горячим ручейком полилась моча.
Русские бросили гранату, только не в них, а в товарища, который стонал неподалёку. После взрыва стон прекратился.
Кляйн пошевелился и сквозь сдерживаемый стон прошептал:
— Если иванам не жалко гранат, нам не поздоровится.
Майер чуть не бросился наутек, и наверняка погиб бы, но от ужаса ноги, слава богу, не послушались его. У него задрожала челюсть, да так, что звук лязгающих зубов по громкости мог соперничать с дробью дятла.
— Герр гауптман, придержите вашу челюсть, а то сломаете, — мрачно пошутил Кляйн.
Шутка ободрила Майера.
Он слышал, как по краю оврага прохаживались русские. О чём-то неторопливо беседовали. Судя по вони, курили. В какой-то момент шаги стихли и сверху, почти на Майера, брызнули две струи. Майер брезгливо дёрнулся, но Кряйн остерегающе зашипел, и Майер замер, представляя с ненавистью, как бы он разрядил рожок автомата в справляющих нужду русских.
Наконец, они услышали удаляющиеся шаги.
Майер пошевелился, отодвигаясь от снега, пропитанного вонючей русской мочой.
— Давайте подождем ещё пару минут, — предложил Кляйн.
Они лежали в тишине довольно долго. Как-то незаметно наступили сумерки. Русские изредка стреляли в небо осветительными ракетами.
Майер мучила пропитанная мочой и заледеневшая штанина.
Наконец, Майер и Кляйн двинулись по оврагу. То и дело им попадались мёртвые тела товарищей, пытавшихся спастись бегством. Осветительные ракеты освещали трупы блёклым, потусторонним светом. Майер поблагодарил бога, что это были не стрелки его отряда, а присоединившиеся к ним добровольцы.
Всякий раз, когда в небо взмывала очередная ракета, они падали в снег, как тряпичные куклы. При каждом падении Кляйн негромко стонал. У него очень сильно болело правое плечо.
— Я, кажется, сломал ключицу, — прохрипел Кляйн.
Их уши уловили звук, похожий на скрип снега под сапогами. Они замерли, с трудом подавив желание вскрикнуть, чтобы привлечь внимание идущих солдат вермахта. А если это красноармейцы?
Звуки усиливались. Где-то поблизости двигались люди, и в невнятном бормотании не было немецких слов. Похоже, русские послали дополнительные патрули, чтобы обследовать территорию.
В небо взлетела очередная ракета. Майер и Кляйн окаменели, вслушиваясь в звуки шагов и речь иванов. Страх не отпустил их даже тогда, когда иваны ушли и голоса их стихли.
Превозмогая себя, Майер поднялся и приказал Кляйну следовать за ним. Каждый шаг давался Майеру с огромным трудом. Обледеневшие между ног штаны грозили примёрзнуть к промежности. Как хорошо было бы выкопать в овраге ямку, в ней тихо и тепло… Отдохнуть до утра… Но предложить отдых Кляйну он не решался. Наконец, силы окончательно покинули его и он шёпотом приказал Кляйну остановиться:
— Передохнём.
Темноту прорезала очередная ракета. Подрагивающий свет, шипение, искры и вновь темнота.
Отдохнув, они вышли из оврага и побрели по полю. Им повезло. Русские не заблокировали овраг.
Майер дрожал от озноба. Только теперь он почувствовал, насколько сильно одежда на нём промокла от пота. И от мочи.
Кляйн тяжело дышал, шатался, с трудом удерживал равновесие. Время от времени Майер сердито посматривал на него, но ничего не говорил.
Кляйн ковылял, стиснув зубы и до крови закусывая губы. Мучила боль в ключице. Исчерпав запас моральных и физических сил, он со стоном опустился на снег. Майер ругал Кляйна, зло шипел на него, увещевал. Кляйн не реагировал ни на ругань, ни на уговоры, его дух был сломлен.
— Все кончено, герр гауптман! Больше не могу! Я остаюсь здесь, — со стоном отвечал Кляйн. — Бросьте меня! Если русские придут, я смогу задержать их. Поторопитесь, герр гауптман, вы успеете догнать наших.
— Хватит нести чушь, Кляйн! — оборвал его Майер. — Дойдем до ближайшей хаты, немного отдохнём и сможем пройти ещё.
— Хат не будет, герр гауптман. Наши всё сжигают. Таков приказ.
— После пережитого на болоте никому до приказов дела нет.
Майер подставил плечо, закинул на него здоровую руку Кляйна и с мучительным криком помог ему подняться. Кляйна пронзила жаркая волна боли, к горлу подкатила тошнота.
— Перед Рождеством, — вдруг начал рассказывать Кляйн, прерываясь через каждые два-три слова, чтобы отдышаться, — нам выдали несколько одеял… Из тех, что были собраны на родине.
Кляйн сморщился, как от сильной боли, замотал головой.
— Если бы вы знали, как восхитительно они пахли нафталинными шариками… Чистотой! У одной даже остался привкус духов… Мы держали это одеяло в руках, уткнувшись в него носами. И представляли, как этим одеялом укрывалась молоденькая девушка…
Кляйн тихонько заплакал.
— Ничего, Кляйн. Мы найдём дорогу домой, — негромко проговорил Майер. — И ты непременно встретишься с девушкой, которая пригласит тебя под одеяло, пахнущее девичьими духами.
Майер придумал, как взбодрить Кляйна.
— Кляйн, представь девушку, которая укрывалась тем одеялом. Представь: она только что вышла из душа, чистая, как оружие перед строевым смотром. Она совершенно обнажена, откидывает одеяло, ложится в постель и приглашает тебя под одеяло. Ты ложишься, она льнёт к тебе… Чувствуешь её нежное тело? Она пахнет чистотой. Кляйн, чистая девушка после душа пахнет только чистотой. Если одета. А если раздета… Её тело пахнет обнажённостью. Этот запах невозможно описать. Но как силён запах обнажённого девичьего тела! Кляйн, а как восхитительно вкусна девушка! Её губы, язык… Это мёд, шоколад… Ими можно наслаждаться бесконечно… Кляйн, уж я-то знаю, у меня была любимая девушка… Её поцелуи словно родниковая вода для истомлённого жаждой путника… Пить — и не напиться… Кляйн, как вкусны её сосочки, животик, бёдра… Всё тело… Уж я-то знаю, я перепробовал на вкус мою Грету с ног до головы… Боже мой! Как она непередаваемо вкусна!
Майер заплакал.
Кляйн тяжело вздохнул, буркнул сердито:
— Моя девушка, герр гауптман, которую я себе только что представил, сказала, что я жутко воняю от грязи, и выгнала меня. Пойдёмте дальше.
К счастью, они наткнулись на деревеньку с единственным сохранившимся домом. К великой радости, в доме нашли кусок мёрзлого ржаного хлеба, похожего на булыжник, и квашеную свеклу в керамической банке. Наломали досок от упавшего забора, надрали бумаги из русской книжки, разожгли печь, согрелись сами, согрели еду. После ужина появились силы и поднялось настроение.
Майер снял штаны и подсушил их перед жерлом печки.
Легли на топчан, накрылись хозяйским одеялом, прижавшись друг к другу спинами, и мгновенно уснули.
Проснулись от холода, потому что печь затухла и остыла.
Майер сразу почувствовал, как отвратительно пахнет давно не стираная одежда Кляйна. Но тут же устыдился своей брезгливости: его высушенные штаны тоже пахли не женскими духами.
При малейшем движении Кляйн сильно морщился и трогал себя за плечо.
— В чем дело? — не выдержал Майер. — Тебе больно?
Кляйн жадно хватал ртом воздух, пытался отдышаться.
— Мне в легкое как будто что-то вонзается, — произнес он, наконец, сиплым голосом. — Не знаю, в чем дело, но это жутко мешает дышать. Это мучает меня с тех пор, как я прыгнул в овраг.
— Сломал ребро, — предположил Майер.
— Не знаю насчёт ребра. А вот плечо болит ужасно. Мне нужно отдышаться.
Последние слова дались Кляйну с трудом. Майер почти не расслышал их, потому что Кляйн перешел на сдавленный шёпот.
— Можешь не спешить, — сказал Майер. — У нас есть время отдохнуть и обдумать ситуацию.
Прислушиваясь к боли внутри себя, Кляйн со страхом осознавал, что идти не сможет.
Майер вышел на улицу, вгляделся в темноту, но глазу не за что было зацепиться: однообразная, продуваемая ветрами равнина, бескрайняя, как всё в России. Ветер прогнал тучи, небо усеяли звезды. В их яркости было нечто противоестественное по сравнению с чернотой, на фоне которой они мерцали.
Майер надеялся увидеть какое-нибудь движение, услышать голоса людей или шум моторов, чтобы определить, где проходит дорога — единственный для них ориентир. Увы, их окружала непроглядная чернота. И шуршание снега, который гнал ветер. И унылое подвывание ветра меж веток скудной растительности.
Майер с ужасом понял, что не знает, где они находятся и куда надо идти.
Вдруг где-то слева послышался далёкий рокот моторов. Едва родившись, рокот умолк. Возможно, там шоссе, подумал Майер.
Кляйн, держась за косяк и стены, выбрался из дома.
— Ну, как, чуточку отдышался? — спросил Майер.
Кляйн что-то невнятно промычал.
— Не могу определиться, где мы находимся, — признался Майер.
Кляйн молчал, вглядываясь вдаль. Тяжело вдыхал и с надрывом выдыхал.
— Вон там, слева, — произнес он, наконец. — силуэты деревни на фоне слабого зарева, в середине высокое здание. Может, церковь.
Майер посмотрел в сторону, куда
