не позволили мне заниматься этим древнегреческим видом спорта.
Снаружи послышались восторженные крики. Это из других бункеров высыпали наружу солдаты, чтобы подурачиться на улице. Солдаты веселились и бранились, пускали фейерверки, дудели в губные гармошки, простуженными глотками орали «Лили Марлен», кричали в жестяной рупор: «Иван, ходить плен пить шнапс!»
Русские «дежурные собаки» — минометы — не тявкали.
— Русские поутихли, — весело заметил Виганд. — А наши вон как развеселились.
— Русские сами большие любители выпить и повеселиться, — пояснил Леманн, — поэтому великодушно решили не мешать нашей пирушке.
Все рассмеялись.
— В соседнем батальоне на днях взяли в плен группу иванов, — сообщил фельдфебель Вебер, улыбаясь. — Всех расстреляли по закону военного времени в честь Рождества.
— Осмелюсь доложить, Рождество вдали от дома — это грустно, — вздохнул Кляйн.
И добавил, повеселев:
— Русские на Рождество едят блюдо под названием «холодец», холодное мясное желе, которое можно намазывать на хлеб. Не представляете, как вкусно!
— Есть предложение натянуть штаны и выйти из бункера, чтобы повеселиться вместе со всеми, — предложил Майер.
— В темпе галопа, девочки! И не растеряйте трусики! — воскликнул стрелок Хольц, любитель женщин. — Всем одеться — и на мороз!
Но одеться «девочки» не успели.
Снаружи раздались пулемётные очереди, стоны и крики раненых…
Русские били из четырёх «Максимов» утяжеленными пулями, которые пробивали всё, кроме брони танков.
***
Ночью прилетал «гофрированный» — транспортный Ю-52. Хоть и с запозданием, доставил контейнеры с праздничными подарками, письмами и небольшими посылками из дома. Хитрые иваны к сигнальным ракетам вермахта добавили свои ракеты и запутали лётчиков: половина контейнеров упала на нейтральную полосу и даже на территорию русских.
Военнослужащих построили для раздачи писем и посылок. Командир роты произнёс очередную проповедь, напомнил о значимости и величии Иисуса Христа, Рождества Христова, о том, что дело вермахта в России — святое.
— Мы, сражающиеся на Восточном фронте далеко от дома и своих любимых, сражаемся за наш народ! — пафосно восклицал Штеге, пуская клубы пара изо рта. — Наши павшие товарищи взывают к нам об исполнении солдатского долга. Мы победим, потому что с нами Бог и фюрер!
Мороз стоял за тридцать градусов. Все ждали, когда командир роты закончит свою проповедь, жаждали получить письма и посылки и разбежаться по бункерам.
Не обошлось и без рождественского чуда.
Крейсляйтер Райнекинг из Вестфалии (прим.: руководитель партийной организации НСДАП округа) служивший рядовым солдатом во времена рейхсвера (прим.: вооружённые силы Германии до 1935 года) в третьем батальоне двадцать восьмого егерского полка, прислал два контейнера с неимоверным количеством сигарет, сигар, натурального кофе, ликёров и порядочного количества штайнхегера (прим.: можжевеловой водки) — излюбленного напитка вестфальцев и липперляндцев.
— Приговоренным всегда дают хорошенько набить утробу перед смертью, — угрюмо прокомментировал Целлер.
Совместными усилиями приготовили гору котлет и жаркое из конского мяса.
Когда офицеры как следует опробовали ликёры, а на огне закипел самый настоящий кофе, все почувствовали себя неготовыми к геройской гибели во славу тысячелетнего рейха.
— Если до нас дошли кофе и выпивка, то дойдут и боеприпасы, — оптимистично выразил своё мнение по поводу качества снабжения вермахта Виганд.
После штайнхегера положение на фронте представилось офицерам вполне надёжным и Целлер запел весёлую солдатскую песенку:
Никогда не возьмем мы в руки ружьё,
Никогда ни в кого мы не будем стрелять.
Пусть другие ублюдки стреляют друг в друга —
Нам на них наплевать!
Леманн, отбивая ритм ладонями, подпевал скрипучим голосом:
Пусть другие ублюдки стреляют друг в друга —
Нам на них наплевать!
На железной печке стоял вычищенный до блеска котелок с грогом. Офицеры время от времени подходили к печке и отпивали по одному-два глотка горячего напитка.
Лейтенант Леманн вытащил из нагрудного кармана портмоне, с гордостью и некоторым смущением показал Майеру фото девушки:
— Эрна, моя невеста. Мы помолвлены.
— Симпатичная девушка, — одобрил Майер и вздохнул. Девушка на самом деле была симпатичная, напоминала Грету.
— А это моя девушка, — словно соперничая, показал Майеру фото девушки лейтенант Виганд. — Её зовут Марта.
Майер кивнул. Девушка выглядела простушкой.
Офицеры чувствовали духовное единение… Суровые лица расслабились. Но добрый смех почему-то вызывал смущение.
«Старых солдат» двадцати с небольшим лет накрыла сентиментальная грусть. Всем захотелось, чтобы война прекратилась. Захотелось забыть и не вспоминать о каждодневной и ежечасной смерти, о разрушении, царящем повсюду, о беспокойстве за собственную судьбу.
Грустным голосом Виганд запел католический рождественский гимн:
О, придите к Младенцу, правоверные, с весельем!
Придите скорее к Нему в Вифлеем!
Царь вам родился, Царь всего творенья.
Поклонитесь смиренно Младенцу Христу!
Но голос его задрожал, лицо исказилось. Сдерживая слёзы, Целлер безнадёжно махнул рукой:
— Не могу петь… У меня во взводе утром двух ребят миной накрыло. По девятнадцати лет обоим было…
— А у меня вчера Вилли Краузе и Фриц Кошински, погибли, стрелки, — со вздохом добавил Леманн. — Их дома на Рождество живыми вспоминали… И вот…
Майеру невыносимо захотелось побыть одному. Он надел тёплую куртку, забросил на плечо МП, нахлобучил на голову выкрашенный белым стальной шлем. У печки Майер остановился, отпил из котелка грога. Подойдя к двери, оглянулся. Блиндаж показался Майеру уютно домашним, несмотря на земляной пол. Тычком ноги открыл замёрзшую, лохматую от белого инея дверь, нырнул в ночь.
Прозрачная, как хрусталь, ночь. Прекраснейшая русская ночь. Подобной Майеру не доводилось видеть в Германии. Созвездия бриллиантами мерцали на чёрном бархате неба. Серп луны над нейтральной полосой, словно лодка среди волн-облаков небесного моря. Мерцающий свет окрашивал мир в два цвета: чёрный и серебристый. Пейзаж выписан бритвенно-острыми контурами на фоне холодного сверкающего снега. Перелески и пустынные равнины, надломленные оврагами, видны до самого горизонта. Снег скрывал разрушения, ватными покрывалами превращал чахлую рощицу, истерзанную снарядами, в волшебный лес.
Стоявшее на нейтральной полосе дерево, покалеченное пулями и снарядами, с расколотым стволом и перепутанными ветками, походило на фигуру лешего, бредущего к окопам. Глядя на обглоданные взрывами сучья дерева, выкошенные пулемётными очередями кусты, которые весной уже не покроются зеленью, на эти обломки былой красоты, Майер подумал, что война и его лишила одеяний из живых листьев. И внутри всё порвала и поломала. Ему и товарищам досталось от войны так же, как деревьям и кустарнику во время артналёта. Чёрный снег опустошения запорошил молодые души. Иней смертельной опасности посеребрил головы, лёд перенесённого ужаса сковал сердца и разучил уста говорить слова нежности. Тяжко ждать смерти от снайпера, ежедневно прощаться с жизнью, ненавидеть время и проклинать войну…
Как похоронить и забыть мучения пережитого, когда воспоминания, как пена, вновь и вновь поднимают грязь со дна сознания, отравляют настоящее: выстрелы, взрывы, чёрный снег, кровь. И пулемётная очередь, как коса смерти, рассекающая жизни людей.
Студеный ветер дул, будто со звезд. Холод России невыносим. Холод неприятия.
Такая же тоска и подобные мысли терзают тысячи немецких сердец, души которых ищут связи с далекой родиной. Немногие счастливчики сейчас имеют тёплый уголок в бункере, где мороз не мешает вспоминать о любимых. Тысячи солдат, укутанных в тряпьё, стоят в заснеженных окопах на постах и напряжённо вглядываются в пугающую ночную тьму, сидят в наскоро сооруженных шалашах или жалких деревянных хижинах.
Невдалеке из пепелищ гигантскими пальцами грозят чёрные силуэты печных труб разрушенной деревни. Бледный месяц боязливо поглядывает из-за облаков на замёрзшие трупы, лежащие на нейтральной полосе.
Изредка постукивает «максим» русских. В ответ шипяще рычит «МГ».
Глубокая траншея привела Майера к двум пулемётчикам, сидящим на дне ячейки возле пулемета.
— Что за стрельба? — поинтересовался Майер.
— Иваны зачем-то палят, герр гауптман. Их ведь не понять. А мы отвечаем, чтобы они не подумали, что мы спим.
= 13 =
Майера вызвал командир батальона майор Эрих Штеге, прибывший в бункер командира первой роты, который располагался в подвале разрушенной сельской школы всего в трёхстах метрах от передовой линии.
Майер прижал локтем МП и, чуть пригнувшись, быстрым шагом — по привычке избегать открытых пространств и русского мороза — направился в первую роту. Не доходя метров ста до бункера, остановился за грудой кирпичей на месте разрушенного дома. Пнул закоченелый труп крысы с отвратительно торчащими из-под верхней губы резцами. Крыс здесь множество, скучающие стрелки иногда охотились на них.
Открытое пространство до бункера отлично просматривалось со стороны русских, его нужно пробежать как можно быстрее. Пригибаясь, Майер помчался к бункеру. Он успел скрыться за развалинами в тот момент, когда у русских затокал пулемет. Пули ударили в кирпичную кладку, рикошетом улетели в развалины.
Облегчённо вздохнув, Майер спустился в подвал.
Майор Штеге сидел за «письменным столом» из двух больших ящиков, накрытых брезентом, склонившись над шахматной доской. Сбоку стояла початая бутылка шнапса и русский гранёный стакан. Неизвестно, чем занимался майор с большим усердием.
— Гауптман Майер прибыл по приказанию герра майора, — доложил Майер.
Штеге жестом пригласил Майера к «письменному столу». Молча налил из бутылки половину стакана, пододвинул Майеру. Майер выпил.
От Штеге шёл дух грязного белья, пота и сортирных нечистот. Бледное, несколько дней небритое лицо майора походило на лицо мертвеца, у которого продолжает расти щетина.
— Продукты заканчиваются, — без эмоций сообщил Штеге. — Боеприпасы заканчиваются. То, что нам доставляют самолёты в контейнерах — мизер. Есть несколько мешков «проволочных заграждений».
«Проволочными заграждениями» солдаты называли сушёные овощи, из которых готовили суп, заливая их кипятком. Раньше, когда недостатка в продовольствии не ощущалось, к ним никто не притрагивался. Теперь «проволочным заграждениям» радовались, как лакомству, ели их сухими.
— Дивизионный интендант прислал нам часть убитой лошади. Повар сварит личному составу суп. Но это сегодня. А завтра…
Штеге замолчал.
— Герр майор, численный состав роты значительно уменьшился. Можно изъять из НЗ лишние порции, — предложил Майер. — В этом случае все получат дополнительно граммов по триста хлеба в специальной упаковке и граммов по сто мясных консервов.
— Можно, — согласился Штеге. Помолчав, продолжил так же безэмоционально: — Фронт дивизии растянут. На наши слабоукреплённые передовые линии наступают сибирские и монгольские полки. Их солдаты одеты в толстые ватные куртки и даже в halbe Pelzmantel (прим.:
