головной дозор по снегу, прикрывавшему болотную грязь. Как солдат, свято чтивший устав, он не мог позволить себе вольности в виде русской фуфайки, треуха или валенок, поэтому стойко переносил «тяготы и лишения солдатской жизни» в уставной одежде.
На развилке дорог в качестве указателя торчало замёрзшее тело красноармейца, воткнутое в сугроб ногами вверх. Согнутая нога трупа показывала налево. Прюллер жестом скомандовал движение налево.
От сильного мороза стопы примерзали к сапогам. Прюллер не снимал сапоги пять или шесть дней, носки стёрлись, кровавые мозоли, а может — пузыри от обморожения, жгли пятки. Отдыхали минут по пятнадцать. Больше нельзя — замёрзнешь. Поспать в бункере было сладкой мечтой.
Прюллер много слышал о России, но реальная «русландия» оказалась другой. Бесконечная снежная пустыня, край земли. Россия — страна разрушенных церквей и жуткого мороза. Одно слово «Россия» вызывает ужас. Во сне некоторые кричат, ощущая себя заживо погребёнными в ледяном склепе.
Вчера вечером один из солдат зажёг сигарету, которую нашел у мёртвого ивана. У русских снайперов хорошее зрение. Они увидели горящий кончик сигареты. «Живой мертвец» стал просто мертвецом.
Командование утверждает, что зима застала вермахт врасплох. Если б господа с лампасами изучали русский народ перед тем, как напасть на Советский Союз, то узнали бы, что у русских есть зима, которая веками застаёт чужаков врасплох. Которая в своё время погубила непобедимую армию Наполеона.
Если бы господа с лампасами готовились к серьёзной войне с Россией, а не к «молниеносной», они бы знали, что, когда осеннее небо затягивают сизые тучи и вода в реках становится ледяной, русские начинают готовиться к суровой зиме. Бабушки затыкают оконные щели мятыми газетными листами «Правды», которая распространяется бесплатно и которую каждый советский гражданин заботливо кладёт на видное место в доме, когда к нему направляются представители власти. Русские мужики заготавливают на зиму поленницы дров величиной с дом.
Солдаты вермахта смеялись над огромными печами русских в низеньких домиках с крохотными оконцами. Оказывается, в таких домиках лютой зимой тепло! А это главнее широких окон, через замёрзшие стёкла которых матушка-зима выстуживает помещение, и через которые не разглядеть беснующуюся на улице вьюгу.
Зимой деревья в лесу трескаются от мороза со звуком, напоминающим выстрелы артиллерийских орудий. Русская природа замирает до весны. Немцу кажется, что невозможно надеяться на приход весны в сорокаградусный мороз, когда буран сечёт лица кристалликами льда.
Немецкую армию постоянно сопровождают волчьи стаи, питающиеся мясом отставших солдат. Волки держатся поодаль, но солдату отходить в сторону одному, даже вооруженному автоматом, рискованно. Банда «серых партизан» набрасывается на солдата вермахта быстрее, чем он успевал изготовиться к стрельбе.
***
Два товарища тащили молоденького ефрейтора, обвисшего между ними. Ефрейтор обморозил обе ступни, стонал, звал мать. Те, у кого обморожения легче, ковыляли, опираясь на палки. Ковыляли, как куры с отрубленными головами. Выглядели так, будто умерли несколько дней назад и восстали из могил. Солдаты вермахта превратились в беспорядочно бредущую полусонную толпу, в серо-зелёную массу, состоящую из мёртвых душ. Живо отмаршировав тысячу километров по России в сторону Москвы, в обратную сторону двигались уже мёртвыми.
Упал солдат, прижимая к себе винтовку. Бросить винтовку даже по причине смерти ему не позволял строевой устав пехоты. Бредущий следом с трудом наклонился, сорвал с упавшего личный знак, чтобы родные знали, что солдат мёртв, а не пропал без вести. За пропавшего без вести не дают пособий. А мёртв ли упавший? Или всего лишь обессилел? Если упавший обессилел так, что не встанет, он мёртв.
Солдаты промёрзли до костей. Их души никогда не оттают.
— Через километр привал, — передали из головы колонны.
Пройти километр… В обычных условиях это одно усилие. Но две тысячи шагов в русскую зиму — это две тысячи усилий, адский путь.
— Дьявол придумал это испытание, — пробормотал Фотограф. — Тот, кто его выдержит, достоин рая. А с другой стороны… В аду теплее.
— Думаешь, мы придем в рай? — изобразил улыбку Кляйн, осторожно отдирая ледяные корки с обмороженного лица.
— Без сомнения! — подтвердил старик Франк. — Тот, кто вынес дьявольские мучения в России, достоин рая.
Он провел ладонью в варежке по лицу, чтобы смахнуть пленку льда с кожи, попытался усмехнуться, и добавил:
— Но худшее у нас впереди.
— Бог любит нас! — убеждённо проговорил Шульц. — А, кого он любит, того испытывает. Значит, это не дьявольские мучения, а божьи испытания.
— Ну и садист же твой бог! — процедил сквозь зубы Красная Крыса.
— …И мы, прошедшие испытания, после смерти получим бессрочное увольнение, — с сарказмом продолжил мысль Шульца старик Франк. — Сможем ходить в тёплый сортир, когда захотим и без чьего-то разрешения. Люблю я тебя за нескончаемый оптимизм, Шульц!
— И в бордель! — уверенно подтвердил любитель женщин Хольц.
— В раю нет борделей, — посочувствовал Хольцу Франк. — Ангелы бесполы, у них нет того органа, о котором ты мечтаешь.
— В райских борделях, наверняка, работают соблазнительные грешницы, — оспорил свою версию Хольц.
— В раю не может быть грешниц, — убеждённо произнёс Франк. — Все грешницы в аду. И получают нескончаемое удовольствие, пользуемые членами из раскалённого железа.
— Боже, какой ты садист, — пробормотал Хольц. — Но и в раю должен быть обслуживающий персонал. Сомневаюсь, что из-под тяжелораненых, попавших в рай, горшки выносят ангелы.
— Господи, как безмерно я устал! И как мне хорошо будет мёртвому! — простонал обер-ефрейтор Франц Бауер. — В ужасном мире мы живём, парни!
— Ожидание смерти — не смысл жизни, — возразил старик Франк. — Но смерть, как это ни странно, есть благо: она прекращает человеческие страдания. И если бы люди жили вечно, то и страдали бы бесконечно…
— Значит, надо искоренить страдания, — закапризничал Хольц.
— Страдания люди причиняют друг другу сами. Значит, чтобы искоренить страдания, люди должны стать ангелами, а это невозможно, — менторским тоном пояснил Франк.
— Не все страдания причинают друг другу люди. Мы, вот, страдаем от русской зимы, — пожаловался Хольц.
— Но в Россию нас послали сильно умные правители и генералы…
Через две тысячи мучительных шагов на самом деле объявили привал. Солдаты без сил валились в снег. Командиры, у которых ответственности больше, пинками поднимали солдат, заставляли ставить палатки, устилать пол лапником, назначали часовых. Их пришлось сменять каждые пятнадцать минут — иначе менять пришлось бы обледенелые трупы.
— Это преддверие ада, — бормотал Профессор, пытаясь грызть кусочек замёрзшего хлеба. — Только это русский ад. Он хуже обычного: здесь грешников мучают не огнём, а морозом. Я через пару минут замёрзну до смерти.
— Замерзнуть до смерти не так уж плохо, — философски пробормотал старик Франк. — Кончатся мучения. Хуже, если тебя спасут. Когда оттаиваешь, это ужасно больно. Главное, боль бессмысленная, потому что всё равно руки и ноги отвалятся из-за гангрены. Гангрена жутко воняет, скажу я вам. Ничто не смердит так отвратительно, как гангрена. Она воняет смертью.
— Нет, это не зима. Для этого русского времени года должно существовать какое-то другое мерзкое слово, — тяжело вздохнув, постановил Профессор.
Ночью мороз усилился. Солдаты потеряли веру в Бога и Гитлера. Даже Красная Крыса:
— Ну почему фюрер не предусмотрел, что мы можем завязнуть в России на зиму?! Даже мне, убеждённому национал-социалисту, этого не понять. У меня больше нет сил воевать… Старик Франк старше меня, но выглядит бодрее… Почему?!
— Потому что я воюю не по убеждению, — просипел старик Франк. — Ты был героем, когда дома кричал: «Хайль!». Попал в Россию и отморозил свой «национал-социализм». А я солдат, и это моя работа. Я оружие для ведения войны. Такой же, как пулемёт, противотанковое ружьё или миномёт. И, как оружие, я менее чувствителен к воздействиям природы. Я чёрств и безжалостен. Это помогает мне выжить. На войне не нужны сердце и нервы, жалость и сострадание. Я сжигал дома и рушил церкви, убивал детей, стариков и женщин ради куска хлеба. Но я не бандит и убийца — я солдат. Я убивал schlechtes Rassenmaterial (прим.: плохой расовый материал), от которого фюрер приказал избавляться. Убийством я спасал себя от гибели, обеспечивал своё будущее. Убивать — единственное, что я умею. Я прекрасно знаю, куда направить пулю или нож, чтобы причинить сильную боль. Или быструю смерть. Сатана, наблюдая за моей работой, с удовольствием взял бы меня обер-фельдфебелем к себе в ад.
***
Минус сорок.
Проклятая Россия! Цивилизованные люди в таких местах не живут!
С каждым вдохом ледяной воздух, поступающий в лёгкие, отнимает у тела частицу тепла. Холод мертвящими щупальцами проникает до костей, острыми ледяными когтями царапает позвоночник. Движения замерзающих тел становятся всё скованнее. Замерзают мозги, перестают шевелиться мысли.
Снова упал фельдфебель Вебер. Он попытался изобразить улыбку на маскообразном лице и невнятно пробормотал:
— Чувствую себя, как пьяный. На ровном месте падаю.
— Это русский мороз так действует, — заметил Майер, с усилием выталкивая слова из замёрзшего рта под застегнутой на лице и обледеневшей Kopfschutzer. — Он вывел из строя твой вестибулярный аппарат.
Майер отступил на обочину, пропуская колонну. В хвосте брели, мучительно перемещались, шатаясь и падая почти на каждом шагу, самые слабые. Достигнув крайней степени изнеможения, опускались в снег и впадали в приятное расслабление. Их хлестали по щекам, пинали, ставили на ноги, осыпали ругательствами — лишь бы они не прекращали двигаться. Но потерявшим чувствительность, в том числе и болевую, избиение не помогало. Их заворачивали в одеяла и грузили, как трупы, на повозки.
Казалось, от мороза замедлилось течение времени. Казалось, эта ночь с лютым морозом бесконечна.
Кошмарная ночь всё же закончилась, и на рассвете отступающие прошли мимо валявшихся на дороге мёрзлых трупов русских солдат. Вероятно, с ними расправились авангардные подразделения. Многие трупы раздеты: мёртвым тёплая одежда ни к чему, а живым надо спасаться.
Судя по карте, до занятого немцами сектора было около шести с половиной километров. Час ходьбы летом для отдохнувшего подразделения.
Вдоль дороги валялось множество конских трупов с неестественно задранными вверх ногами. Здесь поработал «сталинский орган». И все-таки «орган» лучше, чем русские «ратш-бум» (прим.: пушка ЗИС-3). Залп «органа» слышишь заранее, есть шанс где-нибудь укрыться. А фугас «ратш-бум» падает совершенно неожиданно. Звук взрыва слышишь раньше звука выстрела. Шрапнельные снаряды взрываются в воздухе. Такого типа снаряды и бомбы запрещены международными соглашениями. Но точно так же запрещены огнеметы и разрывные пули, которые сносят человеку полголовы. Которыми пользуются солдаты вермахта.
У Красной Крысы есть книжка в красной обложке, где изложены положения Версальского договора относительно запрещённых видов оружия. А
