темноте, как глаза дьявола.
Стрелок Ганс Шульц топтался на посту, хлопал себя руками, будто обнимая. Его шинель слишком коротка — он обрезал её осенью, чтобы легче ходить по грязи. Хорошо, что на ногах были разрезанные ножом валенки, снятые с убитого красноармейца. Он уже не пел своё: «Люди гибнут за металл». Он пел: «Немцы гибнут от мороза» и, вспоминая невесту, стонал: «Милая Урсулочка! Как бы я сейчас хотел прижаться к тебе, тёпленькой!». Ни о чём другом в отношении своей Урсулы он не был способен думать.
У Профессора на ногах тоже валенки. Шинель нормальной длины, под шинелью потрепанный и завшивленный жилет из овчины, который старик Франк снял со старого ивана, встретившегося ему на дороге, и отдал Профессору из-за неподходящего размера. На голове русская меховая шапка. Профессор похож на русского, и некоторые солдаты уже называют его Иваном.
Холодный месяц косо висел в небе, осыпая из ковша поднебесный мир инеем. От мороза гулко, подобно пушечным выстрелам, лопались деревья.
В бункере мёрзли даже те, кто пил шнапс. От русского холода лица у многих распухли, покрылись ознобышами, пузырями и язвами. Губы обветрели и потрескались. А, когда в дополнение к холоду мучает и голод, жизнь становится невыносимой.
Всемогущее немецкое командование забыло о жесточайшем враге арийцев, о русской природе. От мороза и болезней на тот свет отправлялось больше солдат, чем от стрельбы противника. В связи с непроходимостью дорог снабжение настолько ухудшилось, что продовольствие и боеприпасы доставляли транспортными самолётами.
В назначенный час прилетала «тётушка Ю» — транспортный самолёт «Юнкерс-52». С земли пускали в небо ракеты, отмечая границы немецкой территории. Туда и сбрасывали на парашютах серебристые сигары с боеприпасами и продуктами. Однажды «тётушка Ю» сбросила держащему оборону подразделению вместо еды и обмундирования старые женские шубы, собранные в качестве пожертвований берлинцев Восточному фронту.
Но, бывало, ветер относил парашюты к русским позициям. Получив с неба «подарки» от немцев, русские ликовали. Русским солдатам зима как будто придавала бодрости и боевого задора.
Правда, русские лётчики тоже ошибались и сбрасывали на занятые вермахтом территории продукты в мешках: хлеб, воблу, сухую колбасу.
***
Погода лётчикам не благоприятствовала: висели низкие облака, временами прорывавшиеся снежными зарядами. Зоной выброски лётчики «тётушки Ю» выбрали огромную поляну с полкилометра шириной, летом представлявшую собой неглубокое болото, а теперь покрытую снегом выше колен. На противоположной стороне поляны среди редких деревьев занимали позиции русские.
Versorgungsbomben (прим.: «бомбы снабжения»), огромные сигары, выкрашенные серебристой краской, едва видимые сквозь пелену снега закачались на парашютах. Солдаты выбежали искать контейнеры, надеясь, что снегопад спасительной завесой укроет их от русских снайперов. За спиной порыкивали «гэвэры», прикрывая солдат от вражеского огня.
Лейтенанты Леманн и Виганд стояли на опушке, наблюдали за солдатами. Леманн указал на парашют, который упал за середину поляны. Солдаты к нему не бежали: никто не хотел приближаться к русским окопам.
— Похоже, это наша добыча, — понимающе кивнул Виганд и потрусил в направлении серебристого цилиндра, почти невидимого на фоне снега. Леманн заторопился следом.
Несмотря на снегопад, ограничивающий видимость, примерно на середине поляны русские заметили их и открыли пулемётный огонь. Пришлось залечь, уткнувшись в снег. Минута шла за минутой, а лейтенанты лежали не двигаясь. Холод проникал в каждую клеточку тел, мучительно болели пальцы ног, превращавшиеся в ледышки.
— Если я сейчас же не встану, то останусь без ног, — едва ворочая языком, пробормотал Леманн.
— Я уже не чувствую ни рук, ни ног, — с таким же трудом пробормотал Виганд. — Похоже, леденеет не только моя бестелесная душа, но и куда более нужное тело. Думаю, лучше стать застреленным героем, чем замороженным куском мяса или инвалидом без рук, ног и прочих конечностей.
Снегопад усиливался. Пулемёт русских умолк. Ругаясь и подвывая от боли в замёрзших ногах, лейтенанты кое-как встали. Пошатываясь и едва не падая, заковыляли в направлении ставшего невидимым контейнера.
Над контейнером склонился красноармеец, пытавшийся вскрыть его штыком. Увлёкшись делом, он не заметил приближающихся немцев.
— Ruki werch! — приказал Леманн, направив дуло МР русскому в спину. Русский послушно поднял руки. От него исходило что-то чужое, похожее на затаённую силу пленённого хищника.
Леманн схватил русский автомат, прислоненный к контейнеру, а Виганд отобрал у русского штык.
Виганд попытался открыть замок контейнера, но тот либо замерз, либо его заклинило при ударе о землю. Ругаясь, он бил по замку прикладом русского автомата, ковырял его штыком. После очередного удара автомат выстрелил короткой очередью. Виганд отшвырнул автомат и выругался.
— Ладно тебе! — попытался успокоить товарища Леманн. — Притащим контейнер к себе и откроем.
Виганд затряс головой и возразил:
— Если мы вскроем этого кабана в роте, нам достанется по десятку сигарет и по паре галет. А мы заслужили большей награды, замерзая под русскими пулями.
Снег пошёл сильнее прежнего, ограничив видимость десятком метров. Подстегиваемый нетерпением и болью в ногах, Виганд упорно ковырял штыком в замке. Ему страстно захотелось вытащить из контейнера пачку сигарет, как можно скорее закурить и согреть сигаретой хотя бы руки. Холод пробирал его до костей. Наконец, защёлка замка сломалась, контейнер удалось открыть. Внутри лежали коробки с неизвестным содержимым. Виганд выудил наугад коробку и разодрал её. Спасибо тебе, пресвятая дева Мария! — в коробке оказались сигареты. Виганд сунул сигарету в рот, передал пачку Леманну. Леманн вытащил непослушными пальцами две сигареты, одну сунул в рот, другую автоматически протянул стоявшему рядом русскому. Виганд тем временем вытащил, наконец, из кармана «вдовушку», крутанул колёсико, закурил, протянул зажигалку Леманну. Русский тоже прикурил. Вид у него теперь был не такой испуганный, как минутой раньше. Если немцы дали ему закурить, то вряд ли пристрелят.
Виганд заметил глупую улыбку на лице русского, подумал: «Было бы забавно прострелить ивану живот в момент, когда он выпускает изо рта сигаретный дым».
У Виганда от холода громко клацали зубы. Сделав несколько жадных затяжек, он перестал дрожать. Сигарета немного успокоила его, помогла собраться с мыслями.
— В берлине я всегда курил «Юно», — Виганд с удовлетворением разглядывал дымящуюся сигарету в своей руке. — Я чувствую запах доброй старой Фридрихштрассе с проститутками за десять марок… Как представлю, что погибну, не сходив в бордель…
— Покажи-ка мне свою ладонь, — попросил Леманн.
Виганд протянул приятелю руку. Леманн сравнил свою ладонь с ладонью Виганда.
— Твоя линия жизни немного короче моей. Пока ты надоедаешь мне своими глупостями, я буду знать, что у меня есть время помучиться на этой земле. Вроде глупость — линия на грязной ладони, а радует.
Приятели рассмеялись и хлопнули друг друга по плечам.
— Пора идти, — заметил Виганд. — Иван поможет нам тащить контейнер.
Обрезали стропы. Порыв ветра унёс купол парашюта.
Леса на своей стороне уже не было видно. Они почти дотащили контейнер до передовой линии, когда снегопад начал затихать.
— Если мы сейчас не позаботимся о себе, — остановился Виганд и жестом приказал остановиться русскому, — то можем остаться без бонуса.
Вскрыв контейнер, он принялся ковыряться в нём, проверяя содержимое коробок.
— Verdammte Scheiße! (прим.: «Проклятое дерьмо!») — возмущённо воскликнул Виганд. — Половина контейнера набита презервативами и туалетной бумагой. Проклятые тыловики! Они думают, что мы тут не вылезаем из борделей и обжираемся в ресторанах, поэтому самый нужный для нас предмет — презерватив, и нам требуется вдвое больше туалетной бумаги, чем им! Лучше бы они загрузили контейнер консервами!
Вдруг он сделал попытку радостно подпрыгнуть и удовлетворённо заворчал:
— О-ля-ля! Нашёлся всё-таки и в Берлине сукин сын с головой, презентовал нам шесть бутылок коньяку и кое-какую закуску к Рождеству. Леманн, приятель, ты не забыл? Завтра Рождество! На-ка, засунь в самые глубокие карманы, чтобы никто не увидел.
Он обернулся, протягивая Леманну две бутылки коньяка, и увидел, как русский убегает прочь. Передав бутылки Леманну, Виганд поднял автомат и выпустил в сторону убегавшего длинную очередь. Русский упал.
Виганд засунул ещё две бутылки коньяка себе в карманы, протянул Леманну несколько жестянок консервов.
Пока делали запасы к праздничному ужину, труп русского занесло снегом.
Солдаты их роты, услышав стрельбу, вышли навстречу и помогли дотащить контейнер.
За доставку контейнера Виганд и Леманн получили от майора Штеге устную благодарность. Правда, Штеге упрекнул лейтенантов за недостачу содержимого в контейнере. В описи, наклеенной на внутреннюю стенку контейнера, было указано содержимое с точностью до последней галеты. Но Виганд, честно глядя в лицо майора, предположил, что кое-чем успел поживиться русский, которого они застали у раскрытого контейнера и пристрелили, когда тот почти добежал до своих окопов.
***
Говорков в бинокль наблюдал за позициями немцев. Рядом скучал пулемётчик Самохин.
— О, перебежчик! — радостно воскликнул Самохин.
— Где? — насторожился Говорков.
— А вон, Гитлер по нейтралке бежит, — указал Самохин. — Гитлер, иди сюда, морда бандитская!
На бруствер вскочил кот, довольно мурлыча, принялся тереться о руки Говоркова и Самохина. Внутри у него будто моторчик тарахтел. За чёрные пятнышки под носом бойцы звали кота Гитлером.
— Опять у фрицев был! — упрекнул кота Самохин. — Одеколоном фрицевским разит, аж дышать тяжело! Бегаешь туда-сюда… Подстрелит тебя какой придурок…
— На, посмотри! — Говорков протянул бинокль Самохину. — Немцы ёлку наряжают. У них через день Рождество, главный семейный праздник. Вайнахтен, кажется, называют.
— Почему «вай»? Вроде как по-еврейски. У немцев всё «нах», да «хер»…
— А у них всё не по-русски… — проворчал Говорков, обмозговывая идею. Немцы в эту ночь смотрят семейные фотографии, представляют, что они вместе со своими родными. В Германии ихние фрау и киндеры тоже на фотографии умиляются, глазками влажнеют. Мысленно общаются с мужьями-фатерами. У ёлок веселятся. От воспоминаний и чувств млеют, нюни распускают. В рождественскую ночь выйдут фатеры-завоевате… ры из блиндажей свежим воздухом подышать, со свечками пойдут вокруг ёлки. А мы им на праздни… чек наш подаро… чек из «максимов»! Глянь, как они старательно к смерти готовятся! Ты вот что, Самохин. Днём короткими очередями пристреляй пулемёты, чтобы ночью вслепую можно было немцев накрыть. Только не спугни гансов раньше времени, не убей кого, пристреливай, когда пусто у блиндажей. И патронов побольше запаси к праздничку.
— Ну ты и садист, Говорков, — в шутку упрекнул Самохин.
Говорков шутку не принял, посмотрел на Самохина тяжело.
— Убивать радости мало, — как бы соглашаясь, выговорил медленно. — Но они незвано пришли к нам,
