саней.
Русские или немцы?
Немцы ездили на военных повозках. Наши — на деревенских санях.
Говорков зашёл за куст у самой дороги, провалился в глубокий снег. Прислушался к говору приближающихся, и среди неразборчивых слов уловил ходовое матерное слово. Свои!
— Э-э-эй! — просипел он, чуть приподнявшись. На сипение ушли последние силы старшего лейтенанта, он со стоном повалился лицом в снег и потерял сознание.
Очнулся оттого, что его тащили из сугроба.
— Похоже, из той мясорубки, — проговорил один из тащивших. — Далеко ушёл.
— Больше неоткуда, — согласился второй. — Говорят два полка немцы танками задавили под деревней!
Говоркова уложили в сани.
— Тут за лесом в деревушке санвзвод, километра четыре до него. Разворачивай сани, вези лейтенанта.
— А что, товарищ старший лейтенант, человек восемьсот под Семёновкой легло? — спросил возничий, увидев, что Говорков очнулся.
— Про других не знаю, а наших было четыреста, — едва слышно прошептал Говорков. — Танков не было… Из зениток, как в тире…
— Вон оно как… Слышь? Отвезёшь старшего лейтенанта и быстренько назад. Я в деревне тебя подожду.
Повозочный взял лошадь под уздцы и принялся разворачивать сани с Говорковым в обратную сторону. Сани встали поперёк дороги и сползли на обочину. Повозочный подхватил их за задок и выволок на дорогу. Прыгнул в сани, хлопнул лошадь вожжёй:
— Н-но, милая!
Скоро сани въехали в деревню и остановились.
— Вот в этой избе фершал должон быть, — указал кнутом повозочный. — Вставай, помогу.
— Сам д-дойду, — буркнул Говорков. Он замёрз и от холода у него стучали зубы.
Пошатываясь, побрёл в избу.
В избе было жарко натоплено, пахло лекарствами. У Говоркова закружилась голова, его затошнило. В углу на полу лежала солома. Говорков опустился на колени, потом на четвереньки, свесил голову между рук, закрыл глаза. Вроде, полегчало.
Из-за висевшей поперёк избы простыни вышел пожилой медик, глянул на старшего лейтенанта в интересной позе. Спросил:
— Что у тебя?
— Контузило, — буркнул Говорков, не открывая глаз.
— Ты оттуда, что-ли?
— Оттуда… Старший лейтенант Говорков… Командовал особым отрядом… Теперь, похоже, некем...
— А я фельдшером тут. Нда-а… Ты пока один выбрался оттуда. Да-а… Нет, говорят, ещё один боец уцелел. Или два. Много боёв я обслужил. Бывало, класть раненых некуда… Но чтобы ни одного...
— Ну вот… Я первый…
Фельдшер вздохнул, покачал головой, спросил:
— Здесь отлежишься или в санроту отправить?
У Говоркова устали руки и он, не открывая глаз, опустился на солому.
— Полежи сегодня здесь, — решил фельдшер. — А завтра видно будет по самочувствию. Куда тебя такого трясти?
От лежания с закрытыми глазами кружилась голова. Говорков потихоньку сел, открыл глаза. И опять повторилась та странная ситуация, когда он вроде бы в общем видел, а конкретно стоящего перед ним фельдшера как бы не было. К тому же, боль выдавливала открытые глаза из глазниц. Говорков закрыл глаза. Он очень хотел пить и спать.
— Дай попить холодненькой…
Шаркая ногами, фельдшер пошёл за водой.
Говорков медленно расстегнул и распустил поясной ремень, сбросил портупею, выпростался из полушубка. Вытащил из-за пазухи пистолет, не глядя, положил в сторону.
Разморенный теплом, жадно напился холодной воды и повалился на солому. Как фельдшер укрывал его полушубком, уже не чуял.
Проспал Говорков сутки. Проснувшись, почувствовал облегчение. Голова хоть и болела, но тошнота и головокружение уменьшились. И зрение почти восстановилось.
— Ну какое лечение от контузии? — рассуждал фельдшер. — Главное, отдохнуть как следует. Тут лучшего лекарства, чем сон, не придумаешь. Таблеток от головы я тебе дам, можно настоечки успокоительной…
Фельдшер подмигнул с улыбкой.
Говорков страдальчески улыбнулся и отрицательно повёл рукой. От резких движений болела голова и появлялась тошнота.
На следующий день часов в одиннадцать, когда пригретые солнышком воробьи оживлённо зачирикали под стрехами, Говорков вышел во двор покурить и подышать свежим воздухом. Сел на приступок сарая, стоявшего рядом с домом.
К медпункту на легких саночках приехал полный круглолиций начальник, остановился напротив крыльца.
Фельдшер вышел из дома навстречу начальству, козырнул медленно, коряво, не по-военному. Начальник что-то спросил фельдшера, тот коротко ответил. Начальник посмотрел на Говоркова, но разговаривать с ним не стал, уехал.
— Что за важная птица? — спросил Говорков фельдшера, когда тот подошёл к сараю и, присев рядом, молча принялся сворачивать козью ножку.
— Дивизионный комиссар Бобров. Спрашивал, сколько раненых оттуда прошло через медпункт.
Говорков залез рукой за шиворот, попытался поскрести между лопаток, где его настойчиво грызли вши. Не достал. Подошёл к двери, почесал спину о косяк.
— Сколько… — ворчал сердито фельдшер. — Один, вот сколько. Не захотел с тобой говорить. А надо бы. Хоть из уважения. Ты всё ж командир, не простой боец.
За несколько дней пребывания в медпункте Говорков отогрелся и отоспался.
— Как самочувствие, лейтенант? — на четвёртый день спросил фельдшер, вернувшись из штаба. В штабе твоим здоровьем интересуются.
— Терпимо.
— Голова, видать, побаливает ещё, — посочувствовал фельдшер.
— Голова для пехоты не главное. Главное — ноги, — пошутил Говорков. — Раз в штабе интересовались, надо идти.
— Ну и ладненько, — облегчённо вздохнул фельдшер. — Они, конечно, интересовались. Но настойчиво. И выписывать тебя, можно сказать, приказали. А тебе, ежели по-хорошему, ещё недельку полежать бы. Такая, понимаешь, дилеммия получается.
— Сам выпишусь, без их настойчивости, — буркнул Говорков.
— Вечером я в ту сторону поеду, тебя захвачу. К начальнику штаба зайдёшь. Он о тебе интересовался.
— Комбата нашего не видел в штабе?
— Не видел. Я его с того утра, когда вас покрошила тяжёлая артиллерия, не видел.
— Тяжёлой артиллерии не было.
— Как не было?
— Пулемёты косили и восемь зениток били прямой наводкой. Охоту устроили по бегущим мишеням, как в тире. Только вместо мишеней — красноармейцы.
— А в полку сказали — тяжёлая артиллерия. — Ты, ежели плохо себя чувствуешь, лежи ещё. Бумагу я тебе как положено оформлю по контузии.
Постояли в задумчивости, докурили, бросили окурки, затоптали.
— Если я у тебя задержусь, — подумал вслух Говорков, — придёт маршевая рота и мне дадут необстрелянную молодёжь. Их учить и учить надо. Если пойду сейчас, получу обстрелянных бойцов. Так что, пойду.
Ближе к вечеру фельдшер отвёз Говоркова в соседнюю деревню, в штаб полка.
Начштаба не было, Говоркова направили к какому-то капитану Попкову.
Говорков зашёл в указанную избу. За столом перебирал бумаги незнакомый капитан.
— Старший лейтенант Говорков. Прибыл для дальнейшего прохождения службы, — без задора, тихим голосом доложил Говорков.
— А, Заговорённый… Явился, значит, — не отрываясь от бумаг, с весёлым недовольством откликнулся штабник. — Вяло докладываешься. Не слышно командирского задора в голосе!
— После контузии в голове задора убавляется.
— Да-а… Не веришь, а поверишь, когда один из всего отряда… В конце деревни два дома, — капитан махнул рукой. — Там твоя новая рота. Старшина введёт в курс дела. — Мельком глянул на Говоркова и добавил: — Бойцов тебе выслали для пополнения, скоро прибудут. Обожди пока на улице.
— Обожду.
— Не «обожду», а «есть!».
Говорков молча вышел на улицу.
У забора, на солнышке, лежало толстое бревно, припорошённое снегом. Говорков стряхнул варежкой снег, сел, достал кисет, закурил.
Встал, походил туда-сюда. Озяб от ожидания, ещё раз покурил.
Через час или больше подошли шестеро бойцов. По виду бывалые, с передка.
Бойцы подошли к часовому, один спросил:
— Здесь, штоль, штаб полка?
— А тебе пошто?
— Доложи: шесть человек из второго батальона явились.
— Являются черти с того света, — без злобы буркнул часовой и неторопливо скрылся за дверью.
Бойцы отошли от штаба, привычно расселись на снегу, вытащили кисеты.
На крыльцо вышел капитан Попков в чистеньком белом полушубке, в валенках, под коленками навыворот.
— Чего сидишь, лейтенант? — спросил недовольно с крыльца.
— Ты ж сказал, ждать! — пожал плечами Говорков.
— Когда разговариваешь со старшим по званию, должен встать! — командирским голосом отчеканил штабник.
— Можно и встать, — согласился Говорков, поднимаясь.
— И курить прекрати!
У штабника от долгого сидения за столом проснулось командирское рвение.
— Так я и не курю, — пожал плечами Говорков, пряча окурок в кулаке.
— Выбрось окурок! — потребовал штабник.
— Докурю, обязательно выброшу. И даже затопчу. А пока подержу. Нам на передке махорочку порционно дают, а не как штабникам, по потребности.
Бойцы с интересом наблюдали за разговором нервного штабника и спокойного старшего лейтенанта. В лейтенанте они признали своего, окопного, которому приказы штабников, что мина, летящая в тыл: шипит, а вреда никакого. Такую только штабные прихлебатели боятся.
— Чего ждёшь, лейтенант?
— Ты ж сказал, пополнения ждать, вот и жду.
— Так вот оно, пополнение.
— Маловато будет, — качнул головой Говорков.
— Придёт маршевая рота, получишь ещё.
Капитан поколотил ногу об ногу, стряхивая с чистых валенок грязный снег и молча ушёл в избу.
Говорков подошёл к солдатам, представился.
Солдаты, улыбаясь, встали. Свой человек старший лейтенант, из окопников.
— Ну, пошли, — «скомандовал» Говорков и зашагал от штаба.
— Отставить! — крикнул вновь появившийся на крыльце капитан Попков. — Что за разгильдяйство! Это военное подразделение или что?! Сейчас же построиться и… как положено!
Говорков остановился, посмотрел на штабника, словно задумавшись о том, кто он есть такой. И гаркнул зычным командирским голосом:
— Взво-од! В колонну по четыре — ста-ановись!
Бойцы переглянулись, но поняли старлея и, потолкавшись, как в детской игре, будто занимая лучшие места, выстроились: четыре в ряд, сзади ещё двое.
— Запевала… Шаг вперёд!
Бойцы недоумённо переглянулись, но выпихнули вперёд одного.
— Взвод… Стр-р-роевым… С места песню… Шаго-ом… Ма-арш!
Запевала гаркнул:
Здра-авствуй, ми-илая-а Маруся!
Здра-авствуй, цве-етик голубой!..
Петь он, конечно, не умел. Пение его походило на карканье подростка в период ломки голоса. Но орал «запевала» громко. А «колонна» заорала ещё громче:
Мы приехали обратно
С Красной Армии домой.
По глазам твоим я вижу,
Что не любишь ты меня…
***
В избе, где квартировалась половина роты, было жарко. Резкий запах много дней ношеных портянок ударил в нос. Густой самосадный дым слоями висел над сидевшими и лежавшими на полу бойцами.
— Здорово, служивые, — негромко поздоровался Говорков, прошёл к столу и сел на лавку. Шестёрка пополнения разбрелась по избе, пристраиваясь, кто где.
Никто из бойцов не ответил. Много тут разных ходит. Коли пришёл, уважь, поздоровайся. Это тыловики тянутся перед начальством. А у окопников, живущих рядом со смертью, своя мерка.
Говорков достал кисет, положил на стол, стал мастерить самокрутку. Чья-то рука полезла в кисет.
— А спросить! — сказал Говорков и придавил локтем кисет.
— Жалко, что-ль?
— Не жалко будет, коль спросишь.
— Покурим в долг без отдачи?
— Понятно, что
