топить погибших душа не позволяла.
За день прошли не больше пяти километров. Столько по хорошей дороге пехота проходит за час.
К вечеру вышли в сосновый лес, на твёрдую почву, встали на ночлег. Небо затянули низкие облака. В неподвижном воздухе тихо кружились снежинки.
Бойцов нужно было срочно греть и сушить. По причине исключительных обстоятельств и нелётной погоды разрешили развести костры. Завизжали пилы, застучали топоры, на землю одно за другим падали деревья. Стволы разрезали на короткие бревна, в дело пошли и сучья. Лес наполнился запахом смолистой древесины и тёплым, живым дымом.
Костры разгорелись, беспорядочный стук топоров умолк, суета прекратилась, бойцы сушили портянки, ватные штаны и шинели, вертели над кострами валенки, грели голые пятки, держали застылые руки над огнём, пошевеливая онемевшими пальцами. Задремав от тепла, клонились вперед, тыкались руками в костёр. От этого руки у многих были чёрные, обожжённые.
Подсушив обувку, грели бока, подвалившись к огню. Как приятно лежать вблизи костра! От бойцов, как от бака с грязным бельем, шёл тухлый пар. От близкого огня жар доходил до костей, весёлый огонь грел промокшие в болоте и озябшие на ветру души.
Костры обходил старшина, железной меркой плескал каждому в кружку положенные сто грамм водки, давал сухарь из мешка.
Не всем повезло отдохнуть благополучно. Подвинет боец ноги ближе к огню, приятно ему, что ноги в тепле. А валенки тлеют. Наступит момент, когда тлеющий огонь через портянку дойдёт до голой пятки и резанет тело как ножом. Вскочит боец, сунет ногу в снег, и ещё больше обожжётся паром. Тут одно спасение — сбросить валенок.
За ночь снега навалило столько, что на спинах лошадей, укрытых попонами и старыми фуфайками, на плащ-палатках, которыми укрылись спящие бойцы, образовались сугробы. Под снегом тепло и тихо. Спящих накрыло снегом так, что под снежными буграми и кочками невозможно было определить, что здесь остановилось воинское подразделение.
Закопчённое, с прожжёнными дырами, воняющее болотом войско отдохнуло, ожило телами и душами, повеселело.
После утренней кормежки отряд подлатался, построился, медленно вышел на лесную дорогу.
***
Особый отряд Говоркова зашёл в обезлюдевшее село на середине пути до Красной Горки, в центре которого стояла полуразрушенная церковь. Все дома, построенные из дерева, сожжены. Укрыться от ветра решили в развалинах каменной церкви. Некоторые бойцы, взойдя на паперть, сняли шапки и каски, перекрестились и поклонились. Глядя на них, сняли головные уборы и остальные.
Крыша церкви обрушена, окна выбиты, лики святых, изображённые на стенах, расстреляны, на полу там и сям пепелища от костров и обгорелые куски утвари в них, примятые и уже запорошённые снегом кучи соломы, пустые консервные банки, кучи конского навоза, углы загажены людским дерьмом и подтирками.
— У них на бляхах ремней написано «С нами бог», — усмехнулся Говорков. — Спасались в церкви от ветра, спали, ели и тут же гадили. Гадили там, где бог.
— Цивилизованная нация, — проговорил пожилой боец. — Работал я с ихними специалистами на заводе. Мастаки талдычить про тысячелетнюю немецкую культуру, про культурное обновление мира, что вся человеческая культура основана на немецкой культуре. У них, культурных, не принято ходить до ветру на улицу, сортиры у них в тепле. Вот и превратили божий храм в отхожее место. Вон, расстреливали иконы, глаза образам повыбивали. Такое, вот, немецкое обновление культуры. Про гуманизм немцы тоже любили говорить. Немецкий гуманизм — самый великий в мире, немецкая армия — самая гуманная, и все, что она делает, — это только ради немецкого гуманизма, самого благородного из всех возможных гуманизмов. Хлебнули мы их бандитского гуманизма…
***
Выслав вперёд разведчиков, Говорков приказал отряду устроить привал до подхода основных сил, чтобы обговорить с командиром полка дальнейшие действия.
Ближе к вечеру подошли передовые силы полка. Чуть позже вернулись разведчики. Выслушав доклад командира группы, Говорков отправился в штаб с докладом. Слушали Говоркова командир полка, начштаба и комиссар.
— Примерно за пятнадцать километров до Померанья разведгруппа вышла на небольшую станцию. На путях стоит состав с продовольствием. В пакгаузе (прим.: складское помещение при станции) оборудованы склады. Разведчики видели, как подъезжал грузовик, грузил продукты, оружие и боеприпасы, — доложил Говорков.
— Далеко от нас? — спросил начштаба.
— Километров шесть-семь.
Начштаба посмотрел на карту, пожал плечами:
— Похоже, немцы организовали склад недавно. Какая охрана?
— Крупных подразделений не видно. Только часовые в тулупах
— Часовой в мороз — это труп, завёрнутый в тулуп, — бодро пошутил комиссар. — Ну что… Подходим вплотную к станции и энергичным броском берём склады. Пополняем запасы продуктов, вооружения и боеприпасов.
Комиссар вопросительно посмотрел на командира полка.
— Думаю, задача несложная, — проговорил Говорков, полагая, что особый отряд, как всегда, пойдёт на острие атаки.
— Поэтому задачу выполнит пехота, — перебил его комполка.
Утром рота пехоты выступила в сторону склада. Едва колонна вышла из леса, как над ней закружила «рама» — немецкий самолёт-разведчик, патрулировавший лес. А через несколько минут по колонне ударила артиллерия. В результате обстрела рота потеряла убитыми и ранеными полсотни бойцов.
Несмотря на потери, развернулись цепью, пошли к складу. Когда подошли метров на двести, радуясь, что не видно окопов и пулемётных гнёзд, из окон крайних домов открыли огонь немецкие пулемёты. «Бензопилы Гитлера» выкашивали наступающих, как траву.
Командир роты приказал отходить. Из-под огня сумели выйти меньше тридцати человек.
— Командир, раненых с поля боя как выносить? — спросил командир второго взвода.
— Сейчас мы их вынести не сможем — пулемёты всех покосят. А ждать ночи бессмысленно… При таком морозе даже легкораненые без движения замёрзнут.
— Получается… бросаем раненых?
— Не имеем возможности спасти, — огрызнулся командир роты и отвернулся.
***
Передовой полк дивизии занял позицию в километре от станции.
Поняв, что движения вперёд пока не будет, Говорков и своему отряду устроил привал на краю леса перед полем, где полегла пехотная рота.
Связисты полка протянули в отряд телефонную линию.
Говоркова позвали к телефону.
— Начштаба, — сообщил телефонист.
— Чем занимаешься? — недовольно спросил начштаба.
— Личный состав отдыхает. Вымотались люди. Кормёжки никакой…
— Хватит жаловаться. У всех одинаковое положение. А воевать надо. Ты почему не согласовал свой… «отдых» со штабом?
Начштаба выделил саркастической интонацией недовольство отдыхом разведчиков.
— Виноват! Промашка вышла! — дураковато повинился Говорков. — Но если не дать бойцам отдохнуть, совсем пристанут…
— Тебе передали приказ? — перебил Говоркова и сменил тему начштаба.
— Какой приказ?
— Приказ перерезать железную дорогу! Рота Степанова пойдёт брать станцию, а ты прикроешь его по железной дороге. Выполняй.
— Есть.
Вероятно, трубка легла неплотно и аппарат не отключился. Говорков из дальнего далёка слышал, как начштаба приглушённо жаловался кому-то: «Беда с этим разведчиком. На всё у него отговорки!».
«Чего он устроил?» — спросил едва слышный голос.
«Отдых своим он устроил».
«Какой отдых? Мы-то не отдыхаем! Командование требует продвижения, а эти… отдыха, видите-ли, хотят! Гони их вперёд!».
Говорков недовольно вздохнул, хмыкнул, отдал трубку телефонисту.
На протоптанной со стороны расположения полка широкой тропе показалась длинная вереница красноармейцев.
К Говоркову подошёл лейтенант Степанов.
— Здорово, старлей! Жив пока?
— Здорово. Мучаюсь, но живу назло фашистам.
— Побалуемся твоим табачком? — бодро предложил Степанов.
— Побалуемся, коль своего жалко.
— Дык, чужой завсегда вкуснее.
Говорков достал кисет.
— Ваши убитые на поле лежат? — спросил Степанов.
— Третья рота полегла.
— А кто хоронить будет?
— Комбат сказал, что мы не похоронная команда. Наше дело вперёд идти. Ну что, пошли станцию брать?
— Пошли. Как поётся в песне: «Партия прикажет — мы ответим: «Есть!».
— Не слышал такой песни.
— Я тоже. Но её обязательно сочинят. Думаю, надо с севера зайти, под прикрытием железнодорожной насыпи.
Степанов отдал команду своим бойцам обойти станцию справа. Говорков со своим отрядом отправился следом.
У железнодорожного полотна рота Степанова дожидалась отряда Говоркова.
— Время к обеду, а мороз крепчает! — пожаловался Степанов. — Аж дух перехватывает!
Пар от дыхания опустился инеем на бровях, на усах, на клапанах шапок-ушанок бойцов.
Около Говоркова и Степанова стояли командиры взводов обоих подразделений.
— Ну что, отцы-командиры, устроим совет в Филях? — пошутил Говорков.
— Что за совет? — переступая с ноги на ногу и ёжась от мороза, спросил командир пехотного взвода.
— Кутузов в Филях устроил последний совет перед бородинским сражением, — пояснил Говорков.
— Пути свободные, состав с продовольствием ушёл, — доложил Степанов. — У пакгауза свежих следов нет, часовых нет.
— Да, тихо что-то. Немцев не видно, — осмотрел станцию в бинокль Говорков. — Может, сбежали фрицы? Ну, давай, ты вперёд, я следом.
Под прикрытием железнодорожной насыпи подошли почти к бревенчатым домикам и одноэтажному неказистому зданию станции.
— Дома обжитые, — заметил Говорков.
У крыльца дома валялись нарубленные дрова, крыльцо и окружающая территория расчищены от снега.
Степанов махнул рукой, посылая двух пехотинцев вперёд.
Пехотинцы перебрались через насыпь и по открытому пространству пошли к домам. Сухо щёлкнули и отдались эхом два винтовочных выстрела. Бойцы упали.
— Ч-щ-щёрт! — прошипел сквозь зубы Степанов. — Откуда они стреляют, сволочи?!
Прозвучали ещё два выстрела. Тела бойцов дёрнулись и замерли.
Говорков, чуть приподнявшись над рельсом, в бинокль пытался рассмотреть, откуда бьют немцы.
Пули зазвенели о рельсы. Вскрикнул боец, неосторожно приподнявшийся над насыпью.
Прячась за насыпью, Говорков, Титов и пятеро бойцов по глубокому снегу направились в обход станции.
Раздвинув заиндевелые ветки густого куста, Говорков увидел здание станции. На заднем дворе, за сарайчиком с плоской крышей, дымила полевая кухня. На крыше сарайчика, задом к Говоркову, растопырив ноги, лежали завёрнутые в тулупы немцы с винтовками. Немцы спокойно, как на стрельбище, целились, неторопливо стреляли в лежащих за насыпью красноармейцев, деловито перезаряжали винтовки. Увлечённые стрельбой, они не обращали внимания на тылы.
Говорков жестом скомандовал движение вперёд.
Когда до домов оставалось метров пятьдесят, один из бойцов не выдержал и выстрелил. Тут же открыли беспорядочную стрельбу остальные. Немцы завопили «аларм» (прим.: «тревога»), побросали тулупы, спрыгнули и куда-то исчезли.
Никто не следил, куда скрылись немцы. Все с вожделением смотрели на дымящуюся кухню. Несколько дней не евшие горячего, бойцы чуяли запах чего-то очень вкусного.
К станции с криками «Ура!» торопились бойцы, скрывавшиеся за насыпью.
— Проверьте здание станции, — распорядился Говорков.
