на собрании обсудим, готов ты к контакту с немкой или ещё потренируешься.
Солдаты захохотали, завизжали, хлопая руками по ляжкам.
Немец удивлённо смотрел на хохочущих русских.
Говорков указал на немку и покачал головой.
— Das Leben ist kurz (прим.: Жизнь коротка), — пожал плечами немец.
— Для всех немцев, которые пришли к нам завоёвывать «лебенсраум», так и будет, — буркнул Говорков.
Немец и «вольнонаёмная» одевались, с опаской поглядывая на диких русских.
— Wir sind bereit, — боязливо доложил немец о готовности идти, когда хохот чуть стих.
Русские перестали хохотать и с удивлением уставились на немцев.
Немочка была одета ничего, в длинную шубку. А вот немчик… Шинелишка из тонкого сукна мышиного цвета. Жиденький воротничок поднят, вместо шапки пилотка, натянутая на уши. Одёжка на летний сезон. И круглые глаза за круглыми очочками, моргают, как у безобидной птички: «Луп… луп…».
На улице дул пронзительный морозный ветер, даже в полушубке пробирал до костей. По такой погоде больше часа на посту не выдержишь. А немец в шинелишке…
Говоркову показалось, что немец горбатый. Лейтенант пальцем поманил немца. Похлопал по спине. Хмыкнул. Приказал Старикову:
— Посмотри, что у него там.
Сержант снял с немца ремень, задрал полы шинели на голову. Все увидели, что спину немца утеплял кусок рваного ватного одеяла из цветных кусков. Чтобы тряпьё не упало, немец укрепил его вокруг себя верёвочкой.
— Вон, смотрите, чем вшивые немецкие ухажеры спасают спины от наших морозов! — усмехнулся Говорков.
Захаркин потрепал немца за шинель и, скривив губы, пренебрежительно бросил: «Гитлер». Потом показал рукой на свои валенки, шапку, похлопал по груди с распахнутой шинелью, под которой виднелась телогрейка, и уважительно подняв палец вверх, сказал: «Сталин!»
— Стариков, организуй двух солдат, чтобы немцев в штаб отвели, — распорядился Говорков. — Да пусть по дороге к бабе не пристают, а то отморозят что-нибудь. Попадут под членовредительство. А трибунал за… членов вредительство расстрел даёт.
Но увести немцев не успели. Дверь с грохотом распахнулась, и в клубах пара в избу ворвался начштаба полка.
— Почему остановился в деревне? — заорал он, увидев сидящего за столом Говоркова.
— Допрашивал пленного, — поморщившись от крика, в полголоса ответил Говорков.
— Какого пленного? — продолжал орать начштаба.
Говорков указал на вытянувшегося по стойке смирно немца, перепуганного криком советского начальника. Большого, видать.
— Ребята немца взяли и девицу при нём.
— Местная? Гони её…
— Немка. Вольнонаёмная, приехала ублажать солдат.
Комбат с интересом посмотрел на немку.
— Отправь их ко мне, я допрошу.
— Я дал распоряжение отправить их в штаб дивизии, — усмехнулся Говорков и покосился на начштаба полка.
— Я сказал: ко мне! — опять взъерепенился начштаба. — Почему не взял хутор Семёновск?
— Был приказ взять деревню на берегу и попытаться с ходу взять Мунино. Взял обе. Приказ выполнен.
— Мне нужен Семёновск!
— Нужен — бери. А мне нужно высушить бойцов, накормить и дать им отдых! У меня бойцы обледенелые ходят, в мокрых валенках. Ты видел, как мы реку форсировали? Если валенки не высушат, без ног останутся.
— В общем, так. Два часа на отдых — и вперёд. Пойдёшь по дороге, за лесом займёшь оборону. Оттуда до Семёновска рукой подать. Я пришлю туда твоего старшину с продуктами. Потери у тебя какие?
— На реке семь человек остались. Может на льду, может утонули. И от твоего артобстрела пятеро погибло. А деревню без потерь взяли.
— Что без потерь — повезло тебе… А артобстрел не мой. Приказ: к утру возьмёшь хутор. Понял?
— Понял… чем старик старуху донял. Переночуем, а под утро пойдём и возьмём хутор.
— Пойдёте сейчас. Здесь штаб разместится.
— Что, хоть, это за хутор? Какая оборона?
— Вот возьмёшь — и увидишь, какая там оборона.
— Перед хутором голое поле. Как его брать? Напоремся на пулемёты… Да и минами фрицы в обороне кладут, как картошку на огороде сажают. Потерь будет много.
— На то ты и командир, чтобы придумать, как хутор взять. Прояви инициативу! А насчёт потерь... Войны без потерь не бывает, за потери с тебя не спросят. Через три дня маршевая рота подойдёт, пополнение дадим. Ты хутор возьми! Хоть «на ура», а возьми! Это приказ комбата.
Говорков построил роту, объявил приказ комбата и, не торопясь, повёл бойцов в сторону хутора.
Шаркая мёрзлыми валенками по дороге, бойцы ругали начальство:
— Деревни берём мы, а спят в них штабисты да тыловики!
— Взяли деревню, дайте её нам хоть на два дня отдохнуть. Отоспаться, отогреться. Спитя, мол, чай кипятитя, картошку варитя! Дык нет, опять на снег выгнали. Нигде справедливости нету.
— У штабных палатки в лесу, а они лезут в избу, чтоб спать теплей! А мы тепла всю зиму не видели.
— Тебе в тепле спать нельзя, а то баба присницца!
— А и пускай снится!
— Нельзя! Как присницца, тебя на немца с ружжом не пошлёшь. У тебя рука будет не за ружжо держацца, а за рычаг скоростей повыше колен!
Бойцы расхохотались.
— У тебя не язык, а помело — чирей тебе на него.
— А ко мне в деревне собака прибилась, — мечтательно проговорил другой солдат. — Погладил её — жену вспомнил…
— Чё, так же на тебя гавкала?
— Гавкает собака из подворотни, когда ты мимо идёшь. Молодой ишшо, не понимаешь… У моей на передке шёрстка такая же…
Рота прошла лес и вышла на опушку.
— Рассредоточиться! — скомандовал Говорков.
Солдаты вытоптали в глубоком снегу ямы, спрятались в них от ветра.
Зимний день короток. Хутор и окрестности накрыли быстро наступившие сумерки.
Пришёл старшина с помощником. Принесли мешок с мёрзлым хлебом и термос с едва тёплым хлёбовом.
— Еле нашли вас, — пожаловался Хватов. — Хорошо, на следы наткнулись.
— Хорошо, на наши, а не на немецкие, — поправил старшину боец.
— Немецкие, чай, видно: кованые сапоги. А наши — валенки.
К середине ночи облака ушли, небо высветилось звёздами, с севера задул порывистый ветер, мороз крепчал. Солдаты, пытаясь согреться, топтались в снегу, стучали обледенелыми валенками, размахивали руками. Глядя на сутулившихся бойцов, Говорков вспомнил пленного немца с тряпьём на спине и подумал, что мороз и ветер наверняка загонит немецких часовых в дома. Бежавшие из Мунино немцы свернули в другую сторону. Нападения в хуторе Семёновск немцы не ждут. Очень удобный момент, чтобы взять хутор без потерь, спасти людей от обморожений в домах. Но тут же отмёл эту мысль, вспомнив о предстоящей артподготовке: можно попасть под свой же обстрел.
Говорков позвал Титова и Семёнова, приказал рубить высокие сосенки, делать чумы и разводить в чумах костры. Если людей не согреть и не подсушить, обморозится народ.
— Светомаскировку соблюдайте, не то накроет немец минами.
Бойцы повеселели. Застучали топоры, зашуршали ветвями падающие на снег деревья.
Трёх-четырёхметровые жердины соединяли концами, обкладывали лапником. В каждый «чум» набивалось до отделения бойцов. Посередине чумов развели костры. Вокруг костров настелили еловый лапник, чтобы сидеть не на снегу. Бойцы сушили рукавицы и портянки. По краям костры обставили котелками, набитыми снегом — согреться кипятком или разморозить в кипятке заледеневший до каменной жёсткости хлеб и поужинать горячей тюрей.
Перед утром мороз покрепчал до нетерпимости. Термометр показал бы сорокоградусную температуру. Дышать можно было только сквозь зубы, прикрывая рот варежками — ледяной воздух обжигал нос и лёгкие. При каждом вдохе бойцы прикашливали. Небритые лица словно окаменели, щетина покрылась инеем, одежда торчала колом, промокшие на реке валенки превратились в деревянные колоды и так же гремели.
Рассвет высветил обросшие густым инеем кусты и деревья.
Бойцы топтались вокруг костров всю ночь, устали от топтания и ждали наступления. Может, в хуторе удастся отдохнуть в домах.
Говорков позвал командиров взводов.
— Выходим на дистанцию прямой видимости хутора, оцениваем обстановку и решаем, как брать хутор.
Особый отряд вышел на дорогу.
За крутым поворотом из-за сказочно белых кустов и высоких сугробов показались крыши домов.
Немцы молчали. Молчала и наша артиллерия, артподготовку, видать, отменили.
Сквозь кусты Говорков разглядывал длинный дом-пятистенок и два сарая с односкатными крышами рядом. Немцы предпочитали селиться в одном большом доме, а не в нескольких маленьких.
— Идём молча, не шумим, — предупредил Говорков и жестом подтвердил команду двигаться вперёд.
Шаг за шагом бойцы приближались к дому. И каждую секунду ждали первого выстрела.
Ноги напряжены. Во рту пересохло. Когда же прозвучит этот первый прицельный выстрел? Кому пуля пронзит грудь, кого швырнёт на землю?
Холодный пот на лицах превращался в ледышки. Бойцы то и дело поглядывали на Говоркова. Стоит командиру замедлить шаг, бойцы замрут, потом их не сдвинешь. Поэтому идти надо, не останавливаясь.
Говорков ускорил шаг.
Напряжение росло. Все ждали первого выстрела, чтобы упасть, вжаться в спасительную землю — и больше не вставать.
Снег скрипел под ногами. Скрежетал, как лист железа на ветру. Такой скрежет разбудит лежащего в могиле. Немцы не могут не слышать этот скрежет…
Мороз хватал за горло, мешал дышать. Струи белого пара вылетали из ноздрей.
Говорков прикрыл рот варежкой и прибавил шаг, бойцы торопились за ним.
Бежать не позволял обжигающий нутро мороз.
Две деревни без выстрела. Не может так везти! Сейчас дом и сараи ощетинятся ружейным и пулеметным огнём. Умоется отряд кровью…
Говорков перешёл на бег трусцой. Валенки отяжелели, ноги передвигались с трудом, морозный воздух драл грудную клетку изнутри.
Говорков покосился назад. Бойцы двумя шеренгами следовали за ним. Это хорошо. Если они уткнутся в снег, их палкой не поднимешь.
Нервы напряжены до предела.
На кого дырявый череп смерти глядит с ухмылкой провалами чёрных глазниц? Когда зарычит и хлестнёт свинцовой плёткой «бензопила Гитлера»? Кто, поймав пулю в живот, ткнётся лицом в дорогу и пожалуется: «Мама, как больно!»?
Сгорбившись, бойцы прячутся за спиной командира. Лица, как застывшие маски, глаза воспалены от мороза, усы и брови покрыты инеем. Грохнет выстрел — метнутся бойцы в сугробы, и останется командир одни на пустой дороге.
Почему молчат немцы?
Весь отряд на виду перед домом и сараями.
Хотят подпустить на кинжальный огонь?
Перед крыльцом снег расчищен.
В замёрзшем окне отсвет горящей в доме коптилки.
Мороз градусов сорок, часовых нет. Потому что ни один немец такой мороз не выдержит. Сбежали греться часовые. Такая легкомысленность на войне стоит жизней.
Говорков указал Титову идти со своим взводом к сараю.
Ещё несколько скрипучих шагов.
Говорков остановился. Он слышал только собственное дыхание. Да сердце бухало о грудную клетку.
Бойцы Титова обошли дом и подошли к сараям.
Говорков решительно шагнул вперёд, подошёл к запорошённому снегом крыльцу. На крыльце свежих следов не видно.
Тихо скомандовал Семёнову:
— Лукич, поставь у крыльца четырех и у окон по два человека. Стрелять, когда немцы начнут прыгать из окон!
Ни звука, ни шороха из дома. Но Говорков чуял, что внутри дома есть люди.
Бойцы Семёнова окружили дом.
Несколько солдат поднялись по
