сражались…
«Твоя правда, майор, — подумал Говорков, набычившись, — ваша война — из штаба требовать от окопников «Ни шагу назад!». А наше дело — обеспечивать то самое «Ни шагу!» в окопах. Да, много у нас героев безымянных. Но память о них не менее священна, чем память об известных».
Покосился Говорков на бравого майора с брезгливостью и с неожиданной злобой подумал: «Ты тухлую конину не жрал и в землянке не спал, опустив ноги по колено в воду!».
Характер у Говоркова прямой и неуживчивый — испорчен войной. Много обид и несправедливости пришлось пережить. За матушку правду лез напролом. Хотел Говорков высказать бравому майору, что о нём думает, да не успел. Дежурный позвал к комбату.
Едва сдержался Говорков, чтобы не плюнуть в знак презрения под ноги майору. Плюнул, как плюют курильщики, себе под ноги, но с желчью, спустился в командирский блиндаж, крытый толстенными брёвнами в три наката. В блиндаже было сильно натоплено, накурено, воняло бензином, грязными портянками, кислятиной. Чем начальники здесь дышат?
Стены блиндажа обделаны досками. На середине подвешена к потолку немецкая железная печка. В углу деревянный стол, сколоченный из горбылей. На столе коптила и слабо мигала шинельным фитилём сплющенная снарядная гильза — «катюша». Комбат жёг «катюшу», чтобы показать, что он близок к фронту. А две свечи давали чистый свет. На дальнем конце стола криво лежала карта-трёхвёрстка. На карте стояли банка с тушёнкой, рыбные консервы, дымилась в котелке каша, только что принесённая от котла, алюминиевая кружка с ароматным, а не морковным чаем. И деликатесы — куриные яйца, копченое сало, домашняя колбаса.
«Недурной завтрак у комбата», — подумал Говорков.
Вдоль стены у стола — широкая струганная лавка. Напротив — покрытые соломой просторные нары. У двери на гвоздях висели два полушубка. Один чистый, модно приталенный. Другой старый, грязный, затасканный.
Командиру батальона майору Жулькову под тридцать. Ходит вразвалочку, в полушубке нараспашку, блистая звездой на медной пряжке командирского ремня, которую каждое утро ординарец полирует зубным порошком. И каждое утро командир требовательно спрашивает ординарца: «Бляху чистил?». И каждый раз ординарец подтверждает: «Чистил, товарищ майор!» — будто делал что-то важное для победы над захватчиками.
Перед походом в штаб полка комбат надевает старый, заляпанный грязью, прожжённый в нескольких местах полушубок с дыркой вроде как от пули. Лицо его приобретает озабоченный и усталый вид, оплывает и стареет, глаза соловеют как от бессонницы и переживаний за общее дело. В штабе полка он постоянно жалуется на бестолковых ротных, которым нужно всё подсказывать. Тяжело вздыхает: «Всё сам, всё сам!». Перед начальством угодничает и гнёт хребет так, что шарниры в пояснице скрипят. Больше всего боится недовольного взгляда командира полка.
Командир полка хвалит комбата за трудолюбие и каждый раз слышно бормочет: «Что бы я без тебя делал?». За глаза же оценивает по-другому: «Бестолков, но старателен».
Образования у Жулькова всего пять классов, в военных картах разбирается плохо, топографией у него занимаются начштаба и заместители. Но, несмотря ни на что, мнения о себе Жульков высокого.
Комбат в меховой безрукавке поверх мундира сидел на лавке у стола спиной к Говоркову, рассматривал в осколок зеркала прыщи на носу.
Оттопырив нижнюю губу и осмотрев зубы, чему-то улыбнулся. Повернувшись вполоборота к Говоркову, заложил ногу на ногу, полюбовался носком начищенного до блеска хромового сапога. Жульков считал, что сверкающие сапоги командира положительно влияют на дисциплину подчиненных. В сияющих как зеркало сапогах майор выглядел по-генеральски.
— Старший лейтенант Говорков прибыл, — Говорков махнул рукой, делая вид, что козырнул.
Комбат глянул на Говоркова и лениво упрекнул:
— Чё такой недовольный? Уважения к старшим по званию в тебе нет.
— Уважение есть, подхалимства нет, — пожал плечом Говорков. — Мы, окопники, по мнению штабников-тыловиков, вообще малополезный народ. Слава богу, штабные за нас воюют.
— За такие слова и загреметь можно! — тронув указательным пальцем нос, предупредил комбат.
— Дальше передовой не пошлют. Так что, где был, там и останусь.
Комбат велел телефонисту соединить его с «берёзой», взял трубку:
— Ты слышь, Мудинский! — закричал он в трубку. — Мои приказы для тебя совсем пустое место? А мне плевать, Мединский ты, Мудинский или Разнуздинский. Ты понял, что я тебе приказал? Уздечку я тут по случаю достал, на стене висит. Не будешь слушаться — взнуздаю! Так что, будь добр, приказ выполни. Как, как… Хоть раком, хоть кверху каком! Я за тебя должон думать? Твоей черепушкой башню танка можно заклинить, а ты балеринкой прикидываешься. Сниму с роты!
Говорков подошел к столу, сел на лавку. Комбат бросил трубку, театрально всплеснул руками, презрительно глянул на телефонную трубку и укоризненно покачал головой: вот, мол, с кем воевать приходится.
В блиндаж ввалился майор, с которым Говорков разговаривал на улице, молча сел на лавку, достал коробку «Казбека» и немецкую зажигалку.
Комбат протянул руку к коробке, но майор захлопнул её и спрятал в карман:
— Ты, комбат, жаловался, что у тебя понос. При поносе курить вредно.
— На изжогу я жаловался, — скривился и вяло оговорился комбат.
Майор чиркнул несколько раз зажигалкой, из-под кремня вылетал сноп искр, но фитиль не загорался.
Майор развинтил зажигалку, проверил бензин и фитиль. Пожал плечами, собрал зажигалку, снова почиркал, но огня не добыл. Глянув на свечи и «катюшу», потребовал от Говоркова:
— Дай прикурить!
— Спички кончились, — буркнул Говорков, хотя только что на улице он рядом с майором прикуривал от зажигалки.
Майор раздражённо покачал головой, показывая, что «ты у меня дождёшься».
— Тебе, лейтенант, предписано, — заговорил комбат деловым тоном, то ли умышленно, то ли по небрежности не назвав Говоркова старшим, — завтра перед рассветом провести разведку боем переднего края противника. Твоя рота переправится через реку и, развернувшись цепью, пойдёт на деревню. По данным полковой разведки гарнизон в деревне небольшой, так что проблем у тебя не будет. Для усиления роты дадим взвод миномётчиков младшего лейтенанта Ануприенко.
Комбат кивнул на сидевшего при входе младшего лейтенанта, не замеченного Говорковым.
— Сколько миномётов во взводе? — спросил Говорков миномётчика.
— У меня во взводе один миномёт, — обиженно ответил младший лейтенант.
— И три с половиной мины, — съязвил Говорков, возмущённо взглянув на комбата. — Это огневая поддержка?
— Нечего из себя строить шибко грамотного, лейтенант, — раздражённо вмешался в перепалку пьяненький майор и возмущённо обратился к комбату: — Я, как представитель полка, не понимаю поведения лейтенанта! Тебе, лейтенант, приказали провести разведку боем. Иди в атаку, вскрывай огневую систему противника...
— И обозначай её трупами бойцов, — криво усмехнулся Говорков, заканчивая фразу майора.
— Иди, лейтенант, готовь людей! И поменьше говори, — психанул майор. — Говорливый…
— Говорков… — огрызнулся Говорков. — И, между прочим, старший лейтенант.
— Что… говорков?!
— Говорков моя фамилия.
Комбат покосился на разгневанного майора, поманил Говоркова к столу, ткнул пальцем в карту.
— Вот деревня…
Говорков посмотрел на карту. С левой стороны к деревне шла лесистая гряда, доходила почти до крайних домов.
— Реку можно перейти километром выше, по гряде незаметно войти в деревню, — показал Говорков.
— Березин приказал деревню брать развернутой цепью в лоб! — повысил голос пьяный майор. — Ты поведёшь роту по открытой местности так, чтобы тебя с НП было видать! В лес заходить запрещаем!
— Почему я должен гнать людей под пули? Всё равно, что под расстрел. По уставу я должен использовать скрытые подходы к противнику! — возмутился Говорков. — Зачем проводить разведку боем и класть бойцов, если я могу взять деревню с минимальными потерями!
— Тебе приказано — ты должен исполнять! Не выполнишь приказ, пойдёшь под трибунал! — всё больше раздражался пьяный майор. — Должностью мал, лейтенант, чтобы мы тебе приказы из полка разжёвывали!
Представитель полка нервно закурил папиросину от свечи и жестом показал комбату, что уходит.
Комбат подождал, пока майор выйдет, страдальчески посмотрел на Говоркова, выразительно постучал по голове кулаком, безнадёжно махнул рукой:
— Иди, Говорков, готовь людей к наступлению.
Говорков ткнул пальцем в карту:
— Немцы держат оборону в деревне на высоком берегу и ждут нас на хорошо оборудованных позициях с дзотами и пулемётными площадками. Река простреливается фронтальным и фланговым огнём. От восточного берега до передовых немецких позиций километр, а то и полтора. Ночью можно без выстрела перейти реку и под обрывом, в необстреливаемом пространстве ждать сигнала для наступления...
— Не умничай! — огрызнулся комбат. — Утром пойдёшь впереди всех. А за тобой остальные. Генерал не разрешил без времени соваться в деревню. Иди…
Говорков вяло козырнул, пошёл к двери.
Вернувшись в роту, Говорков не мог успокоиться. Почему нельзя воевать так, чтобы эффект был максимальный, а потери минимальные?! Чего они темнят? Им не важно, сколько погибнет в бою людей? Полковое начальство хочет понаблюдать с НП, как бойцы с криками «ура» пойдут под пули немецких пулемётов и геройски умрут на поле боя?
***
Вечером хлёбова не привезли.
Говорят, сытому ходить в атаку опасно: продырявит пуля кишки с хлёбовом — заражение и мучительный конец обеспечены. Никакой хирург не спасёт. А с другой стороны, если пуля меж пустых кишок скользнёт, всё равно бойцу недолго маяться. Так что, идти в атаку и заглядывать смерти в глаза на пустой живот скучно. Выпив и закусив, бежать на пулемёты веселее.
Температура к ночи упала под сорок градусов. Для обогрева снабженцы развозили по ротам водку. Привезли флягу и в отряд Говоркова. Предлагали пить прямо из ковша, кто сколько выпьет.
— Против приказа товарища Сталина ничего не скажу, хороший приказ, — сказал старшина Хватов бойцам отряда. — Но, как человек, поживший больше вашего и знающий толк в выпивке, прошу: водку перед сном не пейте. Как выпьете, покажется вам, что стало теплее. Только обманчиво то тепло. Сон от него на морозе крепкий, переходящий в мёртвое состояние: к утру превратитесь в мёрзлые кочерыжки. Водка, ребята, ищет добровольцев на тот свет. А особенно подводит тех, кто её любит, помните мои слова.
Перед рассветом снабженцы ещё раз предложили бойцам по сто грамм, раздали хлёбово, сухари и махорку, отсыпали по горсти патронов каждому.
— Готов идти через Волхов на тот свет! — пошутил боец.
— Типун тебе на язык, перед атакой такое говоришь! — сердито укорил его товарищ. — Сказано в библии: ищущий да обрящет.
Раздав положенное, снабженцы собрали мешки и убрались в лес. Бойцы выпили, захлебали, рассовали припасы по карманам и в мешки.
Приехал старшина Хватов на санях, гружёных маскхалатами, белыми летними исподниками (прим.: нательное бельё) и простынями.
— Товарищ старший лейтенант, прикажите бойцам белую обмундировку надеть, чтоб в наступлении на снегу
