Моя земля не Lebensraum. Книга 5. Генерал Мороз

снега под валенками и сапогами бойцов, покашливание, сморкание и редкие разговоры. Ни свиста пуль, ни разрывов снарядов. Благодать!
Через полчаса неторопливой ходьбы учуяли запах дыма. Из-за бугра показались заснеженные крыши и дымящие печные трубы. Скоро отряд подошёл к бревенчатым домикам, утонувшим в сугробах по самые окна. Но связной повернул мимо деревни и по целине повёл отряд в сторону леса.
— Хоть бы жилой дух остановились понюхать! — проворчал кто-то.
Утопая до колен в снегу, бойцы пересекли поле и остановились на опушке леса. На лапах елей огромными кучами новогодней ваты висели шапки снега.
— Тутотка, вон у тоё берёзы располагайтеся, — указал связной. Видя недовольство бойцов, оправдался: — Командир полка приказал! А я пойду, мне доложить надоть, что вы на месте.
Такова жизнь фронтовиков: из мёрзлой траншеи да в пушистый снег.
— Не журысь, хлопчики! — успокоил бойцов младший лейтенант Семёнов. — Нам же повезло! Ну, остались бы мы в деревне… Там всего-то пять домов. Набились бы в дома, как килька в банки … Теснота, духота потная! А здесь простор, свежий воздух! Руби лапник, бросай в мягкий сугроб, и лежи, как барин на перине! А в духоте пусть штабная братия задыхается.
Зимой в лесу хорошо. Вершины елей покачиваются, а внизу затишек. Но костры разводить категорически запрещено, потому что на дым слетаются немецкие штурмовики. Да и минами немец накрыть может.
К вечеру следующего дня в особый отряд привезли новое обмундирование. Командирам и сержантскому составу белые полушубки и меховые рукавицы. Бойцам байковые портянки, фуфайки под шинели и трёхпалые утеплённые варежки. Всем стёганые штаны и валенки.
Переоделись в новое обмундирование, разжарились, несмотря на морозную погоду. В такой обмундировке ложись в снег и спи — не замёрзнешь.
Говоркову старшина Хватов принёс персональный полушубок: грязно-серый, с рыжиной.
Говорков скептически оглядывал «подарок» старшины.
Хватов поднял указательный палец кверху и назидательно пояснил:
— Фрицевские снайперы тоже знают, что наш командный состав ходит в белых полушубках. Вы в этом целее будете.


***
По дороге размашистой рысью, брызгая пенной слюной и выкатив шалые глаза, мчался жеребец, запряжённый в лёгкие саночки. Впереди и сзади саночек верхами скакала охрана с автоматами на грудях, одетая в белые полушубки.
— Поберегись! — зычно крикнул передовой охранник.
— Генерал Соколов едет! — зашушукались бойцы, сходя с дороги в глубокий снег обочины. — Новый командир дивизии!
— Смир-р-р-на!
Красноармейцы застыли, не моргая.
Похожий на разъярённого зверя жеребец промчался мимо замерших бойцов, швыряя в лица копытами комья снега. Утирать лица и шевелиться нельзя.
Командир дивизии на красноармейцев не взглянул. Волевые губы на арбузно-круглом рябоватом лице поджаты, нижняя челюсть, выдвинутая вперёд, многозначительно отвисла.
— Вольно, — негромко скомандовал Говорков. — Продолжить движение.
Людская масса колыхнулась вразнобой и, неторопливо переставляя ноги, захрустела снегом.
Впереди километров тридцать пути. По рыхлой зимней дороге идти тяжело. Дорога то скатывается под уклон, то ползёт на бугор. Ветер шумит в верхушках деревьев. Хорошо, что кругом лес. В поле вьюга секла бы лица.
Ближе к полуночи движение колонны замедлилось. Уставшие до предела бойцы топтали сыпучий снег и почти не двигались вперёд. Отмахали километров двадцать. По снегу, да в зимней одёжке, да с вооружением — это не променад по бульвару.
— Прива-а-ал! — скомандовал Говорков.
Солдаты повалились в снег, упали замертво на дороге, там, где их застала команда.
Чуть сойдя на обочину, упал и Говорков.
С той стороны, куда должна идти колонна, выкатились сани, чуть не наехали на лежащих бойцов.
 
— Чьи люди валяются поперёк дороги? Где командир? Что за расхлябанность?
Говорков поднялся, подошёл к саням, тяжело опёрся о жердину бокового отвода, оглянулся на дорогу. Бойцы лежали в невероятных позах, как неживые, не реагируя на ругань сидевшего в санях начальственного вида военного.
— Освобождай дорогу, а то по вас поеду! — пригрозил начальник.
— Я тебе поеду, крыса тыловая! — со скрытой угрозой негромко выдавил Говорков. — Перед тобой лежат великомученики. Не дай бог кто из лежащих с устатку во сне на курок нажмёт… И напишут про тебя: «Геройски пал… с телеги».
— Да ничего, объедем поманеху твоих мучеников! — тут же примирился ездовой.
— Каки таки мученики? — возмутился начальник. — Ослободи дорогу!
— Измучились до края, потому и мученики, — миролюбиво пояснил ездовой и потянул вожжи. Лошадь шагнула на обочину. Сани опасно наклонились, объезжая спящих солдат. — Не приведи, господи, нам таких мучений…
Говорков тяжело вздохнул и принялся оттаскивать бойцов с дороги. Одного за подмышки, другого за воротник, третьего за поясной ремень — складывал в рядок на обочине, как поленья.
Хорошо, не в поле остановились, засыпая на ходу, думал Говорков. В поле заметёт — не найдёшь. Не разбудят — останется в тёплом сугробе навечно…
Едва держась на ногах, широко, чуть не вывихивая челюсть, Говорков зевнул. Веки слипались, будто сахаром намазанные. Голова валилась на бок, ноги заплетались.
Убедившись, что проезжая часть освобождена от тел, Говорков сделал шаг на обочину и заснул прежде, чем тело опустилось в снег.
…И тут же открыл глаза. В лесу светало, слышались солдатские голоса. Позвякивали котелки. Старшина Хватов с кем-то ругался.
Говорков сощурился, поморщился, протирая глаза. Утро или вечер? Не понять…

***

Отряд шёл ночами, чтобы не попасть под налёт фашистской авиации.
В ясную ночь при холодном лунном свете дорога просматривалась отлично, идти было легко. Плохо, когда небо затягивали облака, дорога терялась во мраке. А если мела позёмка или завывала вьюга, то дорогу заметало глубоким снегом, и колонна месила снежную кашу наугад.
Шли, шли, шли… Привал. Упали, уснули… Проснулись, закусили сухпайком, опять пошли… Глаза помнят только качающуюся спину впереди идущего товарища.
Один переход накладывался на другой. И третий — как два первых. Усталость спрессовывала все переходы в один. Длинный, нескончаемый. Бойцы уже и не помнили, сколько ночей шли.
За четверо суток прошли лесными дорогами километров сто. Вышли к Волхову.
В прибрежном лесу построены теплушки для штабных и тыловых служб, сараи и навесы для лошадей. Бойцам стрелковых рот приказали лежать в снегу.
— Сутки на отдых и подготовку! — объявил подъехавший на розвальнях начштаба полка.
— А к чему готовиться? — спросил Говорков.
— Время придёт, узнаешь! — буркнула спина уезжающего начштаба.
— К наступлению, к чему ещё, — не сомневаясь, утвердил Семёнов.
Ближе к вечеру командиров рот и Говоркова, как командира особого отряда, вывели в кусты у прибрежной полосы и велели ждать. Через некоторое время подъехал командир дивизии генерал Соколов в ковровых саночках. Выглядел он эффектно: высокий постав головы, каракулевая папаха, маскхалат внакидку поверх полушубка. Правда, талия — шире плеч, круглое лицо, про какие говорят: из-за щёк ушей не видать, и отсутствие у той головы шеи, делали генеральскую эффектность курьёзной. Важничающий генерал походил на пыжившийся мыльный пузырь из детской сказки. Комичность внешности генерала подчёркивала красивая кавалерийская шашка, эфес которой не отпускала генеральская рука.
Командиров вывели на берег и уложили в снег. Генерал Соколов, опёршись одним коленом о заснеженную землю, памятником возвысился над подчинёнными, указал дланью военачальника вперёд и, строго озирая далёкого противника, поставил задачу:
— Дивизия переходит в наступление. Особый отряд внезапным ударом прорывает оборону… Два полка с ходу берут… Овладевают… К исходу дня выходят… Прорыв обеспечивает артподготовка и поддержка авиации.
Завершив постановку задачи, генерал Соколов ещё раз красивым жестом указал, куда наступать и замер, сердито скосив глаза на приехавшего с ним корреспондента. Корреспондент выхватил из-под маскхалата фотоаппарат и запечатлел для газетной передовицы простёршего руку мудрого военачальника, смело приподнявшегося над распластавшимися в снегу подчинёнными.
— Всё ясно? — грозно спросил генерал Соколов, вставая с колена.
— Так точно.
— Яснее некуда.
Генерал Соколов и фотокорреспондент сели в саночки. Генерал тронул рукоятью шашки спину ездового. Ездовой взмахнул кнутом, дёрнул вожжи. Застоявшийся жеребец, взбив копытами снег, рванул с места… Только снежная пыль заклубилась.
— Утешил, как поп, раскрыл секреты, как цыганка, — буркнул кто-то вслед военачальнику.
Генерал Соколов попал в РККА из наркомата Внутренних дел. Стратегии и тактики современного боя не понимал, в обстановке на линии обороны своей дивизии толком не ориентировался, руководил в основном приказами, показывавшими, что он есмь Александр Суворов:
1. Хожденье, как ползанье мух осенью, отменяю и приказываю в армии ходить так: военный шаг — аршин, им и ходить (прим.: аршин — старинная русская мера длины, действовавшая до 1918 года, равная 0,7 м.).
2. На войне порядок такой: завтрак — затемно, перед рассветом, а обед затемно, вечером. Днём удастся хлеба или сухарь с чаем пожевать — хорошо, а нет — зимний день не длинён.
3. Холода не бояться, бабами рязанскими не обряжаться, быть молодцами и морозу не поддаваться. Уши и руки растирай снегом...
 

= 8 =

Обер-лейтенант Майер вполне оправился от ранения. Но на животе остался грубый рубец, стягивавший кожу, и не дававший Майеру полностью разогнуться.
Ассистент-арцт Целлер, осмотрев в медпункте Майера, счёл его практически здоровым, но заметил:
— Считаю опасным для вас, герр Майер, ходить на передовой в приметном для русского снайпера зелёном шлеме. Я по случаю достал баночку краски белого цвета, пойдёмте на крыльцо, окрасим вашу голову в защитный цвет.
Вышли на крыльцо. Прямо на голове Майера ассистент-арцт принялся красить его шлем в белый цвет.
— Из-за рубца на животе мне приходится ходить горбатым, подобно древней старухе, — пожаловался Майер.
— Ну… есть два способа распрямиться, — подумав, проговорил Целлер. — Первый — это косметическая операция. То есть, иссечь рубец и закрыть вновь образовавшуюся рану здоровой кожей. Такую операцию вам могут сделать только в Берлине. Но надежды, что практически здорового офицера начальство отпустит с фронта домой, мало.
— А второй способ? — согласно кивнув, спросил Майер.
— Второй способ реальнее. Но требует упорства и терпения при сильном желании.
— Есть у меня упорство и терпение, — усмехнулся Майер. — А желания на двоих хватит. Рассказывайте.
— Вы как спите?
— Крепко.
— Я имею в виду ваше положение на кровати.
— На боку. Рубец не даёт мне разогнуться.
— Надо спать на спине или на животе…
— Да не могу я спать на животе! — возмутился Майер. — Мне шрам разогнуться не даёт!
— Ну вот, а говорите, есть у вас желание и прочее. Если хотите разогнуться, нужно разгибаться. Растягивать рубец через боль.
— Вы считаете, мучения принесут эффект?
— Компенсаторные возможности человеческого организма велики. Вы молоды, практически здоровы… Всё зависит от вашего упорства. Если не можете спать на животе,