Говорков.
Говорков привёл отряд на опушку, развёл бойцов, как приказано, положил в снег. До рассвета оставалось время, ночь тихая и довольно тёплая, можно отдохнуть.
Говорков лёг на спину, снял меховые рукавицы, сунул за пазуху.
Рядом, под развесистое дерево легли ординарец и телефонист.
Говорков смотрел в звёздное небо и думал о жизни... А жизни всего-то двадцать три года. В первой половине жизни — школа, да учёба в училище. Потом началась война. И вторая половина жизни остановилась. Впрочем, нет. Катя… Ах, как тепло, как сладостно на душе стало у Говоркова!
Он глянул вправо и влево. Не все бойцы одеты в маскхалаты. Выдали всего по десятку на взвод. То ли не хватило, то ли снабженцы пожмотничали. У тех, кто без маскхалатов, шансов меньше, если что.
До деревни рукой подать. Летом добежать — один раз запыхаться. По снегу тяжелее. И на этом «рукой подать» под пулемётами могут лечь все.
Немцы в деревне спят. Часовых между тёмными домами не видно.
На востоке край неба посветлел. И снежное поле вроде как ярче стало.
Может, как раньше, в темноте подойти молча, может часовые не заметят наше приближение?
Снег на поле светлел. Дымка над деревней таяла. Между домами забегали немцы. Вдруг всполошились, замахали руками, залопотали громко, по-собачьему:
— Ла-ла-ла!
Шеи вытянули в одну сторону, как гуси.
Говорков взглянул левее деревни, куда уставились немцы. По дороге к деревне двигалась какая-то техника. Уже слышался гул моторов.
Ещё через минуту стало видно, что гусеничные тягачи тащат зенитные орудия на платформах.
— Один, два, четыре! — вслух считал ординарец.
— А вон ещё четыре выползли! — воскликнул телефонист.
— Двадцатимиллиметровые зенитные автоматические пушки, — определил Говорков. — Магазин на двадцать снарядов и прицел, как у снайперской винтовки. Нехорошая штука, если рассматривать её с нашей стороны.
Бойцы в цепи зашевелились, подняли головы.
Первая четвёрка зениток вползла в деревню. Тягачи отцепили, орудия развернули стволами по фронту. Надрывно ревели моторами и пускали чёрные клубы дыма на взгорках ещё четыре тягача. Вот и они вползли между домов, неторопливо расползлись по деревне.
— Вызывай батальон! — крикнул Говорков телефонисту.
Телефонист лихорадочно закрутил ручку.
— Алё! Алё! — кричал он в трубку, стучал пальцем по микрофону, вытаращив глаза, удивлённо смотрел в трубку. Телефон молчал.
— Ни одного выстрела не было! Кто мог перебить провод? — удивлялся он, глядя на Говоркова, как напроказившее дитя.
— Проверь линию! Связь давай! — зло выдавил Говорков.
— Провода — скрутка на скрутке, вот и не проходит сигнал, — предположил телефонист. — Но, кажется мне, что сигнал проходит, а с той стороны трубку не берут…
Немцы готовили зенитки к стрельбе: разводили и укрепляли станины, неторопливо проверяли магазины, опускали стволы для стрельбы по наземным целям.
Цепи красноармейцев не шевелились.
Сигнала на атаку не было. Приказа на отход тоже. Телефонная связь отсутствовала.
Немцы, поглядывая в бинокли, видимо, удивлялись бестолковости русских идиотов, лежащих в поле и ждущих, когда их расстреляют, как в тире.
Зенитка — не полевое орудие, которое после каждого выстрела нужно заряжать. Зенитку заряжают кассетой снарядов. Стреляет она одиночными, парными выстрелами и короткими очередями.
Наконец, немцы начали обстрел цепей красноармейцев из пулемётов и зениток. По каждому солдату, попавшему в оптический прицел зенитки, выпускали два снаряда. Люди взрывались, как бутылки, по которым стреляют в тире.
Сначала побежали телефонисты, под видом исправления обрыва на проводе. Потом не выдержали слабые духом. Тех, кто бежал кучно, косили пулемёты. Того, кто срывался с места в одиночку, снаряды догоняли на третьем шагу, и его разрывало на куски. Большинство бойцов понимали, что собственной спиной от смерти не заслонишься, кто побежал — тому быть убитым, поэтому лежали, посматривая на командиров.
Ординарец вскочил и в два прыжка метнулся к Говоркову с криком:
— Товарищ старший лейтенант! Там…
И не договорил: ошмётки плоти швырнуло в разные стороны. Красным веером окрасился снег около Говоркова.
Раненые ползли, оставляя за собой кровавые следы. В оптический прицел стрелки-зенитчики видели их прекрасно. Очередной двойной выстрел добивал раненого.
На какое-то мгновение стрельба прекратилась. Бойцы замерли, вжались в снег. Немцы шарили объективами по полю, выискивая среди сугробов и трупов шевелящихся иванов.
Очередной выстрел разбил щит станкового пулемета. Не помогла маскировка марлей и куском простыни. Взрыв разметал тела пулемётчиков в разные стороны.
Говорков увидел, что к кустам, где лежали бойцы Титова, обойдя взвод с тыла, идут немецкие автоматчики. Вот что хотел сообщить ординарец!
Бежать из кустов через открытое поле — самоубийство. По кустам немцы вели неприцельный огонь, и большинство солдат пока были живы.
Зенитки усилили огонь. Несколько солдат поднялись на ноги и подняли руки.
Немцы приближались.
Из оружия у Говоркова при себе был только пистолет. Он достал пистолет, прицелился, но, подумав, спрятал оружие за пазуху. Немцы шли вдоль кустов не торопясь, часто останавливались. Поддевали сапогами лежащих, рассматривали убитых , что-то невнятно горготали. Нашли раненого, обступили его, загалдели, пинками подняли на ноги.
Скрываясь от зениток за стволом ветвистого дерева, покрытого белым инеем, Говорков стал отползать по-рачьи, задом. Полз не останавливаясь, посматривая на ствол дерева, прикрывающий зенитки. И в то же время внимательно наблюдал боковым зрением за немцами, которые шли по кустам следом за ним.
Если бы немцы отвлеклись от лежавших на снегу раненых и убитых русских, они бы заметили Говоркова. Но немцы смотрели под ноги, переходили от одного лежащего к другому, добивали раненых и фотографировали убитых.
От кустов до леса метров двести. Ползти задом по глубокому снегу приходилось всё время чуть в гору и быстрее идущих на него немцев. Подол полушубка задрался, попадал под локти, мешал ползти. Скоро Говорков выбился из сил. Дыхания не хватало, пот заливал глаза.
— Это тебе не по-пластунски нормативы сдавать, — шептал он, продолжая пятиться. Повернуться и ползти головой вперёд рискованно, можно уйти из-под прикрытия дерева, и тогда его заметят зенитчики.
Параллельно своему движению в нескольких метрах левее Говорков увидел кровавый след на снегу. Борозда чуть окроплена кровью, а там, где раненый отдыхал, натекли лужицы крови. Вот и боец в конце борозды, откинулся на спину в окровавленном маскхалате. Землистое лицо. Грудная клетка не шевелится. Рот открыт. Неподвижные глаза. Без шапки, волосы чуть колышет ветер. Может жив? Лежит, копит силы?
Говорков дёрнулся ползти к бойцу… Нет, его не вытащит, и сам погибнет.
Их кустов выскочили человек двадцать красноармейцев и врассыпную бросились по полю. В тот же миг ударили пулемёты и зенитки. Снег окрасился красным, клочья шинелей разбросало в стороны.
Говорков хватал ртом снег, запалённо дышал. Ползти ещё далеко.
Откуда-то явился пожилой красноармеец в серой шинели, без винтовки. Он медленно шёл, размахивая руками, потрясая кулаками и выкрикивая ругательства. Упал на колени, поднял руки к небу, что-то закричал. Говорков воспринимал происходящее, как картинки немого кино. Только выстрелы зениток слышал очень реально.
Немцы, вероятно, наблюдали за красноармейцем, развлекались представлением, не стреляли. Вряд ли они видели перед собой человека, презревшего зенитные снаряды и смерть. Так веселящиеся охотники наблюдают за подранком, зная, что этот от них не уйдёт.
Боец поравнялся с Говорковым, остановился, словно раздумывая о чём-то. Плюнул и пошёл к лесу. Но не дошёл до опушки. Говорков видел, как взорвалась верхняя половина туловища бойца, в то время как нижняя часть несколько мгновений ещё как бы стояла.
Говорков снова пополз. Местность становилась выше, дерево, за которым прятался лейтенант, уходило вниз. Немецкие зенитки маячили над верхушкой.
Впереди торчал небольшой бугорок. За ним начиналась лощина, в которой зенитки его не достанут.
Если сделать бросок, зенитчики могут не успеть взять его в прицел. Развернувшись головой к лощине, Говорков примял под собой снег, сжался в комок, вздохнул несколько раз глубоко, собрал последние силы и бросился через бугор.
Не успел он сделать и нескольких шагов по глубокому снегу, как что-то ударило его по голове, сорвало капюшон. Говорков крутанулся на месте, перекувыркнулся через голову и скатился в лощину.
Боли от удара он не чувствовал. Пялил глаза и ничего не видел. Нет, лес вроде бы вот он… Если воспринимать его боковым зрением… А стоило внимательно посмотреть на ближайшее дерево — дерево исчезало. Впереди — искрящееся молочное марево.
Время остановилось и выпало. Всё замерло, оцепенело…
…Говорков начал приходить в себя. В глазах темно или уже сумерки? Он сидел на снегу. Что произошло? Был удар по голове. Сколько времени прошло с момента удара?
Болело ухо.
Говорков снял варежку, сунул руку под шапку, ощупал ухо. Взглянул на ладонь. Ладонь была испачкана чем-то синим. Это не кровь. А что?
Говорков оглянулся. Мир окрашен в странные цвета… Он встал и, пошатываясь, побрёл к лесу. Планшет с картой висел на боку. За пазухой тяжело бултыхался пистолет.
Вечерние сумерки опускались над лесом. Где наш доблестный комбат? Где люди?
Говорков заметил, что мир беззвучен. Он не слышал даже хруста снега под собственными валенками. Ему стало тошно, он сел на ствол поваленного дерева. Ноги совершали странные движения, сгибались и разгибались сами по себе, словно продолжали идти. Говорков прижал колени руками, затем откинулся вдоль дерева на спину и так лежал, пока ноги не успокоились. Хотел встать, но ноги обмякли, как ватные.
Почему на опушке никого? Ни людей, ни следов, ни голосов. Там, в снежном поле на снегу остались раненые. Их можно вынести и спасти. Но у кого хватит храбрости шагнуть на снежное поле? Двумя санитарками тут не обойдёшься. Чтобы осмотреть поле и вынести всех, нужен взвод бойцов.
Санитары и похоронная команда под угрозой расстрела на «смертное поле» за ранеными не пойдут. Эти и им подобная братия имеют удивительные способности ускользать от службы в стрелковых ротах. Все — незаменимые специалисты: этот — парикмахер при штабе, Изя — счетовод, у Оси грыжа, ему нельзя тяжелую винтовку таскать, у его друга гастрит в животе и хронический запор в кишке, поэтому служит братом милосердия в похоронной команде. И ведь все — фронтовики!
Совсем стемнело. Ветер едва шевелил ветвями. В ушах Говоркова просыпались звуки. В скрипе сухих веток ему слышались стоны, в завывании ветра — мольба о помощи.
Говорков с трудом поднялся и заставил ноги держать тело вертикально. Ноги будто опухли и почти не сгибались в коленях. Говорков раздвинул ноги на ширину плеч, раскачался и поворотом корпуса бросил левую ногу вперёд, одновременно наклонившись. Чтобы тело не упало, правая нога тоже шагнула вперёд. Главным было сдвинуться с места, дальше, как говорится, само пошло.
Вот уж и лес поредел. Говорков вышел на опушку.
Внизу по дороге в его сторону двигались двое
