приласкался мордашкой к щеке Майера. Никакой вони Майер не учуял — от кота шёл запах чистого озона, как от выстиранного и вымороженного на улице белья. И ещё так пахнет летом на улице после грозы.
Виганд покопался в ранце, вытащил флакон одеколона, плеснул немного парфюма на ладонь и погладил кота по спине.
— Ну вот, теперь ты будешь пахнуть, как пахнут цивилизованные немецкие офицеры, — удовлетворённо буркнул он, пряча флакон в ранец.
Кот принюхался и фыркнул.
Майеру запах озона, исходящий от кота, нравился больше, чем запах одеколона Виганда. Потому что запах одеколона лейтенанта в ощущениях Майера был накрепко привязан к запаху редко стираемых носков, который распространялся по блиндажу, когда Виганд снимал сапоги.
— Жрать будешь, морда предательская? — из вежливости спросил лейтенант Виганд. По довольной морде кота было видно, что он сыт.
— Этот бандит мышей нажрался. Или бедную птичку растерзал, — вздохнул лейтенант Леманн.
— А, может, русские его накормили, — укорил кота Виганд, продолжая подозревать животину в предательстве.
— Вчера, после того, как я отвёз трупы, — вспомнил Целлер, — мою машину загрузили хлебом для нашей роты. Началась пурга… В общем, мы заблудились и выехали на позиции русской батареи. Нас попытался остановить русский часовой… Хорошо, что я был в русском полушубке и вовремя успел снять кепи с головы. Я весело улыбнулся часовому, помахал ему рукой. Он принял меня за своего. За батареей мы развернулись и по своим же следам вернулись восвояси. Так что, вы вчера могли остаться без хлеба.
— И без врача, — добавил Леманн. — Что там в рационе солдат? Паёк не увеличили?
— К сожалению, нет. Четыреста граммов хлеба в сутки на человека, столовая ложка мармелада, искусственного мёда или тюбик сыра, двадцать пять граммов масла или маргарина.
— Солдаты голодают, — задумчиво пробормотал Майер. — Голод в такой мороз мучителен. Постоянное недоедание и переохлаждение вводят солдат в тяжелую дремоту.
— Вот и хорошо, пусть больше спят, — посоветовал Целлер. — Сон избавляет их от мыслей про холод и голод, сохраняет жизненные силы.
— Солдаты охотятся на всё, что движется: на зайцев, ворон, собак и кошек, — сообщил Леманн. — Как бы нашего Сталина не съели. Он хоть и бандит, но такой доверчивый!
В дверь постучали. В блиндаж вошёл посыльный, козырнул:
— Герр гауптман, вам приказ от майора Штеге, — доложил посыльный, протягивая Майеру листок с приказом и листок для подписи в получении приказа.
Майер расписался и отпустил посыльного.
— Что старик удумал? — насторожённо спросил Леманн. — Лишь бы не наступление! В такой мороз покидать насиженные бункеры и идти неизвестно куда — безумие.
— Успокойтесь, meine Herren, — улыбнулся Майер. — Старик не собирается лишать вас тёплых сортиров. Штеге посылает меня проверить окружающие деревни на предмет съестного.
— Безнадёжная затея, — вздохнул Целлер. — Наши солдаты много раз проверяли окрестности и выгребли всё под частую гребёнку. Пришлось мне осенью быть в составе продовольственного отряда. Мы нанесли визит в деревню…
…На фронте установилось затишье, раненые не поступали, ассистент-арцт Целлер скучал и вызвался возглавить отделение «добытчиков», которому поручалось добыть в одной из деревень продовольствие, корм для лошадей, стройматериалы и всё, что подвернётся под руки полезного для вермахта. Отправились на пяти повозках, по два солдата на каждой.
От деревни осталось два дома. Ветер гудел в открытых дверях и выбитых окнах. Заборы завалились. Клопы в домах сдохли от голода и высохли. Даже пороги домов сгнили и покрылись мхом. Там и сям обгоревшие бревна, кирпичи от развалившихся печей. Огороды заброшены, поля за околицей заросли травой.
Недалеко от деревни на маленькой просеке в роще стоял нетронутый дом лесника. Лесник проявлял лояльность к немцам, поэтому его до сих пор не выпотрошили. А в этот раз выразил недовольство, что его попросили помочь вермахту с продовольствием. Особенно защищал своих коров. Кричала жена, визжали дети. Пришлось лесника застрелить.
Солдаты разобрали амбар, отодрали доски от фасада чердака, сняли двери и забрали скамьи, чтобы обустроить бункеры. Реквизировали картошку, капусту, лук, солидный окорок свинины из погреба, хлеб, яйца, масло, десятка два кур. Ради этого стоило отправляться в путешествие.
В соседней деревне реквизироали муку и коров. На слезы, мольбы и проклятия женщин и детей не обращали внимания до тех пор, пока аборигены не кинулись отнимать своих животных. Зря они это сделали. Прикладами и штыками разогнали агрессоров, подожгли дом и соседние постройки. Языки огня мотались на ветру, словно красно-жёлтые гривы. Женщины пронзительно вопили, проклинали солдат, топали ногами, словно сошли с ума, волокли за собой детей, тащили какие-то узлы…
Целлер задумчиво помолчал и продолжил:
— Зато несколько дней у полевой кухни меж деревьями гуляли три коровы, а в вёдрах каждый день плескалось молоко для пудинга. Когда рота получила приказ о передислокации, коров зарезали. Солдаты и командиры несколько дней наслаждались говяжьим жарким.
— Да-а-а… — протянул Леманн. — Мы снимаем с крыш солому для лошадей и для постелей. Выгоняем женщин и детей из домов, не щадим ни беременных, ни больных, ни убогих. Единственным пристанищем для аборигенов служат конюшни и амбары, где они живут вместе с нашими лошадьми. А как иначе — мы победители, война оправдывает, даже требует быть жестокими к побеждённым. Фюрер призывает не думать о голоде, на который мы обрекаем жителей завоёванных территорий.
— Мы оказались в потустороннем мире, — подвёл итог Целлер, — где хлеб дорог, а плоть дешева. Здесь нет друзей, каждый заботился только о себе, ненавидит того, кому достался лишний кусок хлеба, а, меняя одно на другое, пытается обмануть товарища по несчастью. Здесь слабого оставляют без помощи.
— Приказ есть приказ, — вздохнул Майер, закрывая неприятную тему и вставая с нар. — Приглядите за Сталиным, не выпускайте его на улицу. Съедят ведь!
Несколько часов спустя маленький отряд Майера на двух санях вернулся в подразделение, добыв килограммов пятьдесят грубой ржаной муки, похожей на отруби, маленький мешочек сахара и — самое главное — мясо двух коров.
— Это ж надо додуматься! — с восторгом удачливого добытчика рассказывал один из солдат «продуктовой» команды. — Русские женщины прятали коров в сараях, врытых в землю и тщательно замаскированных наподобие наших бункеров. Хорошо, что корова замычала, а то мы их не нашли бы. Бабы жутко вопили, бросались на нас, как дикие, не хотели отдавать коров. Их детёныши висли на ногах у коров… Если бы мы не пристрелили пару дикарей, они бы нас покусали!
Повара на кухне пытались порубить говяжьи окорока на мелкие куски. Мороз был такой, что топор со звоном отскакивал от промёрзшего мяса.
Из муки напекли плоских, как блюда, хлебов с ужасным вкусом. Каждый солдат получил по четверти такого «каравая».
***
Ветер дул отовсюду, швыряя клубы снега то в лицо, то в спину.
Отделение солдат на двух тяжёлых санях и одной фуре под командованием обер-фельдфебеля Прюллера направлялось в деревню Приютино.
Половина солдат в отделении необстрелянные, только что прибыли с пополнением.
Повозки тащили низкорослые русские клячи. Немецкие породистые тяжеловозы для России не годятся, считал Прюллер. Дороги в России узкие и ухабистые, то бугор, то яма. Чуть с дороги в сторону — под снегом жижа болотная. А по болотам и вовсе вместо дороги брёвна уложены, на которых тяжеловозы ломают ноги. Русские же лошадёнки бегут легко, как по булыжной мостовой.
Выехали на равнину, дорога нырнула под снег. Лошади забрели в глубокий рыхлый сугроб, остановились. Форейтор (прим.: кучер, сидящий на передней лошади) замахал руками, закричал, остервенело стегнул лошадей кнутом. Лошади рванули, попытались встать на дыбы, захрапели, испуганно заржали, затанцевали по снежному месиву.
Увидев непорядок, обер-фельдфебель Прюллер, идущий с солдатами в хвосте обоза, закричал:
— Halt! Stillgestanden! (Стой! Смирно!)
Но завывающий ветер относил в сторону его властный голос. Обер-фельдфебель жестом послал вперёд солдат. Они успокоили лошадей, безрезультатно попытались вытолкать сани вручную и побрели по пояс в снегу искать дорогу.
Лошади стояли по брюхо в снегу, вздрагивая, испуганно фыркая, тяжело дыша и поводя дико вытаращенными глазами.
Солдаты нащупали дорогу, жестами показали, что она повернула налево. Форейтор дёрнул вожжи, крикнул, хлестнул лошадей кнутом. После нескольких отчаянных рывков передняя пара с помощью солдат выбралась на дорогу, скрытую под снегом.
Потрескивала на морозе сбруя из толстой кожи, звякали цепи упряжек. За первыми санями, повизгивая полозьями, выехали вторые. Громыхая колёсами, тронулась с места тяжелая фура. За обозом, высоко вскидывая ноги, шагал обер-фельдфебель. За ним, согнувшись и пряча лица от встречного ветра, брели солдаты.
Лошади трясли заснеженными гривами, в животах у них при каждом шаге что-то громко уркало. Из ноздрей вырывались клубы пара.
Мелкий колючий снег резал лица. Порывы ветра перехватывали дыхание. Снегопад усилился, закрыл пространство белой пеленой. Дорога практически неразличима. Вешки с пучками соломы на верхушках, когда-то расставленные вдоль дороги, повалены ветром и заметены. В перелесках направление понятно: по просеке. Но куда дорога поворачивает в поле, совершенно неясно: позёмка зализала снежным языком колеи, засыпала снегом ямки. Хорошо, что какие-то умники догадались ставить на поворотах замёрзшие трупы иванов. А, чтобы их не приняли в темноте или во время метели за живых, ставили трупы ногами вверх. Там, где прошли солдаты вермахта, подумал Прюллер, под снегом много мёртвых иванов. Когда снег растает, Россия будет похожа на задний двор живодёрни.
Обер-фельдфебель Прюллер с неудовольствием косился на ездового фуры, горбившегося на передке с вожжами в одной руке и длинным хлыстом в другой, которым он не пользовался даже, когда лошади вязли в снегу. Шея у ездового замотана тряпкой, спина укрыта овчиной. Ездовой наклонился, защищая лицо от встречного ветра, и вряд ли смотрел на дорогу.
Обер-фельдфебелю Прюллеру не нравилось пассивное поведение подчинённого: солдату вермахта не подобает прятаться от русской вьюги, и лошадь он должен принуждать к усилиям, а не ждать, когда она соизволит потянуть телегу.
Несмотря на перенесённое не так давно ранение, обер-фельдфебель не садился в повозку, месил ногами снег, не укрывался брезентом от ветра и снега. Он шёл по дороге твёрдым шагом, не пряча лицо от метели, как образцовый солдат вермахта. У него непреклонная воля. Он презирает слюнтяев и нытиков. В присутствии обер-фельдфебеля ни один солдат не смеет пикнуть, что у него нет сил, что он окоченел и не может идти.
Майор Зайдель приказал обер-фельдфебелю утром быть в деревне Приютино, забрать скот, пополниться фуражом и следовать с обозом и скотом в Спасскую Полисть. Обер-фельдфебель выполнит приказ точно и в срок.
Прюллер увидел, как один охранник, запутавшись в снегу, взмахнул руками и едва не упал, а второй, подобно чучелу для обучения
