без отдачи: брать да отдавать — одна путаница. Кури, не жалко.
Говорков убрал локоть.
Боец набил козью ножку махоркой.
— Кто же ты будешь, такой нежадный? — спросил, прикуривая от самокрутки Говоркова.
— Командир вашей роты.
— Ну да!
— Бывает и нуда… с большой скуки.
— Новенький или как? — спросил боец.
— Новенький… Был прошлым летом.
Бойцы заулыбались. Им нравился витиеватый разговор с незлыми подковырками.
Толкнули старшину, спавшего в одной куче с бойцами. Старшина поднял голову, снял шапку, прикрывавшую помятое со сна лицо, недовольно и непонимающе огляделся. Ему шепнули на ухо, кивнув в сторону Говоркова. Старшина поднялся, шагнул к столу, шапкой прикрыл голову, поднёс правую руку к голове, намереваясь доложить.
— Садись, старшина, кури, — пригласил Говорков.
— Фролов, — представился старшина и протянул руку для пожатия.
Сел рядом с Говорковым, свернул самокрутку, прикурил.
— Меня назначили командиром роты, — сообщил Говорков, когда старшина немного покурил. — Ты свой народ знаешь. Наметь, кого куда по ротному хозяйству.
— Давно намечены, при делах уже.
На следующий день Фролов приехал в роту на санях. Привёз хлеб, сахар, махорку, два термоса с горячей едой, отремонтированные валенки, бельё, стёганые штаны, ватные безрукавки и шапки.
Бойцы прямо на улице стаскивали с себя рваньё, бросали на снег, получали целое.
— Подальше потное кидайте, — ворчал Фролов, — чтобы вшивота на чистое не переползала!
Говорков выстроил переодетую роту, сделал перекличку, объявил порядок несения службы. Ещё через два дня роту пополнили новичками, прибывшими из тыла. А ещё через день отправили на передовую позицию, сменить измотанное в боях подразделение.
***
Линия фронта за день продвинулась вперёд, рота Говоркова за день дойти до места не успела, вечером остановились в покинутой немцами деревушке. Бойцы первого взвода проникли в дом через выбитое окно. Проверили, не заминирована ли дверь. Послушали — часового механизма не слышно, осмотрели подозрительные места, завесили окно и улеглись на полу, кроватях и на тёплой печке. И вдруг услышали мяуканье котёнка. Похоже, ушедшие хозяева, чтобы котёнок не замёрз, упрятали его в печь за заслонку.
— Заберу котёнка с собой, буду для тепла таскать за пазухой, — решил боец Дорофеев и направился к печке.
— Не трожь заслонку! — остановил его Говорков.
— Это почему? — недовольный новым командиром, вызывающе спросил Дорофеев.
— Не хочу твои кишки с потолка соскребать, — буркнул Говорков.
— Ой, а я и не догадался, что немцы поймали котёнка, привязали к хвосту противотанковую бонбу и спрятали в печь с надеждой, что зайдет иван погреться, откроет заслонку, котенок выскочит, вильнет на радостях хвостом, мина ударит ивану по голове и убьёт его.
— Не знаю насчёт противотанковой, но был случай, такой весельчак полез в печь за щами, да без рук остался. Всем покинуть дом!
Бойцов одолевал сон, гудели натруженные за день ноги, выходить на улицу и мёрзнуть не хотелось.
— Может, сначала поспим? А уходить будем, тогда и проверим, — предложил компромисс Дорофеев.
— Приказ: всем подняться, вещички с собой, — настоял Говорков. — Дорофееву привязать верёвку к заслонке и дёрнуть из укрытия.
Бойцы на совесть поизгалялись над любителем кошек Дорофеевым, пока тот осторожно крепил веревку к ручке заслонки, выбрасывал её из окна, привязывал к этой веревке другую, чтобы укрыться подальше. Перебрали косточки и новому командиру роты.
Когда поднялась и осела от взрыва избенка, Говоркова едва не затискали в объятиях. Авторитет старший лейтенант с того момента заработал непререкаемый.
= 12 =
Близкие разрывы артиллерийских снарядов вырвали Майера из сна. Это был не беспокоящий огонь, какие прекращались довольно быстро. Похоже, началась массированная артиллерийская подготовка наступления русских.
Майер спрыгнул с нар. Лейтенант Леманн и лейтенант Виганд — командиры взводов, а также ординарец Майера Шульц были уже на ногах.
Неподалёку рванул стосемидесятидвухмиллиметровый снаряд, попытался вырвать бункер из земли. Сбитая из толстых досок дверь влетела в землянку вместе с косяком, комьями мёрзлой земли, клубами пыли и порохового дыма. Хорошо, что напротив не оказалось людей, а то бы покалечила, если не убила. С потолка между разошедшихся брёвен сыпалась земля.
После каждого взрыва печка «дышала» густыми клубами дыма.
В бункер вбежали два пулемётчика.
— Герр гауптман, разрешите взять пулемёты. Похоже, иваны собрались наступать.
Майер кивнул в сторону накрытых старой шинелью пулемётов.
— Если пулемёты откажут, русские порежут нас, как скотину, — буркнул пулемётчик, выбегая из блиндажа.
— Русская зима беспощадна, — со вздохом проговорил лейтенант Леманн. — Часовых меняем каждые полчаса, но в плохом обмундировании на таком морозе солдатам и полчаса не по силам выдержать.
— Некоторые носят по две шинели, — вздохнул лейтенант Виганд, словно призывая соблюдать устав и нести службу как надо.
— Да, снимают с убитых товарищей, — усмехнулся лейтенант Леманн. — Если трупы не успеют окоченеть. А при сорокаградусном морозе труп превращается в мёрзлую корягу за пять минут.
— Некоторые под шинель надевают ватные куртки, снятые с убитых красноармейцев, — продолжал доказывать лейтенант Виганд, что жизнь солдата вовсе не заслуживает сочувствия. — Русские называют эти куртки Fufaika. Тёплая и удобная вещь.
— А я бы многое отдал за чудесные русские Walenki, — мечтательно произнёс лейтенант Леманн. — И за русскую меховую шапку. Валенки я со временем достану… Жаль, что оберст запретил носить русские шапки. Это такая тёплая вещь!
— Если вы перестанете ныть и мечтать и подремонтируете дыру, которая раньше называлась дверью, в бункере станет теплее, — заметил Майер.
Леманн и Виганд с помощью ординарца с трудом подняли тяжеленную дверь, вставили в проём, укрепили клиньями, заткнули дыры тряпками. Шульц подбросил в печку дров, чтобы нагреть выстуженный бункер и вскипятить воды для кофе.
Прямое попадание русской мины тряхнуло бункер. Земля просыпалась между балок потолка в котелок. Шульц недовольно пробормотал:
— Хороший привет от иванов.
Три наката брёвен хорошо защищали от лёгких мин и снарядов. Разрушить бункер могли только снаряды тяжелых русских гаубиц, оставлявшие в мёрзлом грунте воронки величиной с небольшой дом.
— Как бы мы презрительно ни относились к русским, — вздохнул лейтенант Леманн, — но их пушки стреляют. Говорят, наша батарея на днях хотела открыть заградительный огонь. Снаряд разорвался в стволе первого выстрелившего орудия — застыло масло в откатном механизме. Теперь в сильные морозы наши пушки молчат.
В бункер вошёл, запустив клубы пара, ассистент-арцт Целлер.
— Добрый день, meine Herren, — поздоровался он, козырнув, присел к печке и протянул к огню ладони. — Вчера вывезли на грузовике в тыл наших погибших солдат. Саперы с помощью взрывчатки отрыли братскую могилу. Если бы вы видели, в каких невероятных позах пришлось хоронить окоченевшие трупы. Проклятый русский мороз!
Целлер укоризненно покачал головой.
— Проклятый русский мороз, проклятые русские… — проворчал лейтенант Виганд. — Вдохновляемые комиссарами, они защищаются довольно упорно. И коварно. Используя точное знание местности, прячутся в болоте и в чаще леса, позволяют нашим войскам пройти мимо, а затем подло нападают с тыла. Они жестоки, как дикари. Они настоящие звери. Зверя невозможно приучить к цивилизации. Он всегда готов укусить тебя. Поэтому, зверей надо уничтожать.
— Они дикари, потому и жестоки, — согласился лейтенант Леманн.
— А может быть жестокость русских происходит не только от их дикости? — как бы сомневаясь, спросил Майер.
— Что вы имеете в виду? — насторожился лейтенант Виганд.
— Несколько дней назад советский самолет разбросал над своими окопами листовки, — задумчиво сообщил Майер и замолчал.
— Красные комиссары разучились толкать речи? — ухмыльнулся Леманн. — Иванов приходится воспитывать листовками?
— Часть листовок ветер принёс на нашу территорию, — продолжил Майер. — На листовках были напечатаны фотографии солдат из «Лейбштандарта», маршировавших по Ростову с грудными детьми, насаженными на примкнутые штыки карабинов. Листовки, конечно, продукт коммунистической пропаганды, — продолжил Майер с долей иронии, — которые представляют солдата с черепом на фуражке беспощадным убийцей детей и насильником беззащитных женщин. Под картинкой был напечатан призыв: «Никакого прощения солдатам с молниями, даже раненым!».
Майер умолк. Молчали и остальные.
— Если бы на листовках были напечатаны фото комиссаров с немецкими детьми на штыках, — продолжил Майер и жестом остановил возмущённо взметнувшихся лейтенантов, — мы не усомнились бы в достоверности фотографий, призыв к беспощадности был бы воспринят нами, как вполне адекватный, и любой из нас сказал бы, что мы правы в этой войне, какие бы жестокости ни творили.
— Мы и без твоего примера правы, — буркнул Виганд. Он хотел ещё что-то добавить, но, увидев скептический взгляд гауптмана Майера, недовольно качнул головой и промолчал. Чуть позже всё-таки добавил: — А картинка — комиссарская пропаганда.
— Конечно, пропаганда, — усмехнулся Майер. — Не помню, читал или где-то слышал такую фразу: «Посмотри, чьи дети гибнут, и ты поймёшь, кто прав». Может, у русских есть повод для… беспощадной защиты своих младенцев? И их дикарская, как вы говорите, жестокость имеет под собой основу, происходящую вовсе не из русской дикости?
В блиндаже наступило неловкое молчание. Виганд и Леманн думали о младенцах на штыках солдат «Лейбштандарта» и не могли придумать этому цивилизованного оправдания. Целлер с интересом смотрел на лейтенантов в ожидании их контраргументов.
Молчание нарушило громкое царапанье в дверь.
— О, вернулся, наконец! — обрадовался возможности сменить неприятную тему Леманн. — Шульц, впусти Сталина.
Шульц приоткрыл дверь. В щелку, задрав хвост, вбежал пушистый кот серого окраса, встряхнулся, прыгнул на нары и, разразившись громким мурлыканьем, принялся тереться головой о бок Майера. За серый окрас, похожий на цвет шинели русского фюрера, за длинные усы, за уверенное поведение кота назвали Сталиным.
— Опять от тебя разит русской махоркой, Сталин, — упрекнул кота Виганд. — Ты снова ходил в русские окопы? Смотри, не попадись в лапы полевой жандармерии — расстреляют за измену.
— Ему опаснее попасть в лапы наших голодных солдат, — усмехнулся Леманн. — Сварят из него суп.
— Воняет, как банда Partizan, — брезгливо сморщился Виганд. — У меня такое впечатление, meine Herren, что в России нет ничего, что было бы потребно цивилизованным немцам: морозы здесь нечеловеческие, ихняя Machorka источает… отравляющий газ иприт.
— Ну почему же, — возразил ассистент-арцт Целлер. — Вчера местный старик предложил мне за кусок хлеба что-то вроде галошей, сплетённых из полос мягкой коры. По-русски они называются Lapti. Если их надевать на сапоги, то ногам гораздо теплее.
Майер улыбнулся, положил руку на бок Сталина. Ладонь ощутила, как внутри у кота работает производящий мурлыканье моторчик. Майер наклонил голову. Кот тут же
