званию для солдата вермахта — закон. Никто не имеет права задавать вопросы «зачем» и «почему»: закон под названием «выполнить приказ» избавляет солдата от необходимости думать.
— Смирно! — рявкнул гаупт-фельдфебель Прюллер. — Лечь! Вытянуть руки вперёд!
Ни на секунду не задумываясь, новобранцы плечом к плечу рухнули на песок и вытянули руки вперёд, словно нырнули под воду.
Гаупт-фельдфебель наступил сапогом на спину крайнего и прогулочным шагом пошел по телам, продолжая назидательную речь. Его сапоги, нагруженные девяносто с лишним килограммами тренированных мышц и крепких костей, топтали тела солдат. Каблуки фельдфебеля размеренно ступали на спины новобранцев, но никто не смел ни шевельнуться, ни ойкнуть или застонать.
—Я научу вас обращаться с оружием. Я научу вас терпеть боль и превозмогать усталость. Я научу вас быть отважными, стойкими и выносливыми в любой ситуации… Но знайте: здесь всё даётся тяжело и ничто не прощается, от каждого потребуется максимальное послушание и терпение. Я на войне терпел такое, по сравнению с чем любое ваше мучение — укол в зад тонкой иголкой! Вы изойдёте кровавым поносом, но я сделаю из вас настоящих солдат.
Первый месяц новобранцы занимались маршировкой с шести утра до половины восьмого вечера. Новобранцы маршировали так, что из-под ногтей на ногах сочилась кровь.
— Мы сделаем из вас лучших на свете солдат! — с бранью и проклятьями кричали унтеры.
Роты ходили гусиным шагом (прим.: «Гусиный» или «прусский» шаг —парадный шаг, когда прямая в колене нога поднимается выше пояса) с полной выкладкой: в каске, с камнями в ранце, с набитой песком патронной сумкой и в шинелях, в то время, как командиры и обслуживающий персонал ходили в летней одежде и жаловались на жару.
Взвод за взводом шли в ногу по грязи, доходившей до середины голени. И не дай бог, унтер заметит, что кто-то сбился с шага. В наказание время маршировки по грязи удваивалось и утраивалось. Новобранцев загоняли в реку и, стоя по горло в воде, они с каменными лицами выполняли ружейные приёмы.
В девять вечера по команде «Отбой!» вымотавшиеся за день муштры новобранцы прыгали в кровати и замирали. Не затем, чтобы уснуть, а в ожидании сигнала тревоги. Каждую ночь унтеры устраивали учебные тревоги и тренировки в быстром переодевании.
— Па-а-адъём! Форма одежды полевая! Выходи строиться!
Новобранцы вскакивали, стремительно одевались и мчались строиться, стараясь уложиться в отпущенные на одевание и построение сорок пять секунд.
Саркастически окинув взглядом шеренгу, унтер давал команду «Отбой!». Едва рота замирала в койках, команда поднимала их к построению в парадных мундирах. Потом в повседневной форме. Потом снова в полевой. Это называлось «сонтренаж». В конце концов, унтер проходил мимо застывших в койках взмокших от тренажа солдат, сдерживавших запалённое дыхание, язвительно улыбался, разрешал погасить в казарме свет, и уходил.
Со временем новобранцы стали прятаться даже при звуках унтерских шагов, шарахаться от теней унтеров.
«Козырять, стоять навытяжку, маршировать «гусиным» шагом, брать на караул, поворачиваться кругом, щелкать каблуками, терпеть тысячи придирок — разве это подготовка к подвигам?», — сомневались новобранцы.
Да, подготовка. Дисциплина, чёткое взаимодействие в строю и беспрекословное подчинение командирам — это необходимая подготовка.
А для тех, кто настойчиво что-то не понимал, существовала «собачья конура». Наказанные солдаты наравне со всеми проводили восемнадцать часов в сутки в активном тренаже. Затем их вели в «конуру», ставили на колени и приковывали к тяжелой горизонтальной балке, сцепив руки за спиной. Шесть часов, отведенные на отдых, они проводили в этом положении… Ужин и завтрак им приносили в больших тазиках на восемь человек, из которого они лакали суп, словно собаки… Любой, познавший «собачью конуру», запоминал на всю жизнь, что беспрекословное послушание — закон.
На втором месяце началось изучение оружия и стрельбы. Новобранцы назубок изучили не только оружие вермахта, но и пехотное оружие противника: кто недооценивает врага, быстро пополняют списки погибших.
На третьем месяце начались полевые учения. Только теперь все поняли, что такое настоящая усталость.
Новобранцы километрами ползали на брюхе по учебному полю, по острому шлаку и камням, разрывавшим ладони до кровавых полос, и по вонючей грязи, от запаха которой срабатывал рвотный рефлекс. Но больше всего боялись марш-бросков.
Унтеры врывались в казарму, где спящие солдаты больше походили на клиентов реанимации, чем на отдыхающих людей, и орали:
— Тревога! Строиться на плацу! Форма одежды полевая! Тревога!
Очумелые со сна новобранцы вскакивали с коек, с лихорадочной поспешностью одевались. Любая незастёгнутая лямка или пуговица, из-за которых солдат терял секунды, грозили катастрофой.
Унтеры орали:
— Чёрт побери, вы что, вонючки, ещё не проснулись? И койки не заправлены? Ленивые твари! Здесь вам не дом престарелых, здесь солдатская казарма!
Сталкиваясь в дверях, на ходу застегивая штаны и кителя, солдаты мчались по коридорам, чтобы успеть в положенное время выстроиться на плацу.
Но слышали бешеный крик:
— В казарму… Бегом… Марш!
Говорить нормально унтеры не умели. Слова у них сливались в однообразный злобный лай, и последнее слово на грани визга звучало щелчком хлыста. Удивительно, как у унтеров ничего не лопалось в голове, когда они так орали!
Чем ниже звание, тем громче крик.
Поток из ста тридцати пяти человек, сносящий всё на своем пути, мчался в казарму, чтобы успеть переодеться в повседневную форму и вновь выскочить на плац.
После десятка переодеваний под аккомпанемент сумасшедшей ругани, солдаты замирали на плацу, потные, с безумными глазами, в полном походном снаряжении, готовые идти на ночные учения.
Гаупт-фельдфебель Прюллер смотрел на подчинённых с легкой улыбкой, с какой лев смотрит на прижатую лапой, трепещущую от ужаса добычу, раздумывая, позавтракать ему сейчас или часом позже.
Прюллер требовал от солдат нечеловеческой дисциплины. Но новобранцы считали, что только у него из всех унтеров-мучителей есть что-то человеческое. Потому что он делал всё, что заставлял делать новобранцев, и делал это лучше всех.
Когда рота возвращалась с учений, Прюллер был таким же грязным, как и его подчинённые. Гаупт-фельдфебель Прюллер вёл своих людей через ад, но вёл за собой. Вёл через ад муштры и тренировок для того, чтобы потом ад войны солдатам был привычен и они выжили в том аду.
Резкий, властный голос гаупт-фельдфебеля Прюллера гремел над плацем:
— Р-рота-а… смир-рно! Равнение на… середину! На пле-чо!
Три ритмичных хлопка звучали в ночи: сто тридцать пять человек брали карабины на плечо. Несколько секунд абсолютной тишины — солдаты стояли как каменные, глядя из-под касок прямо перед собой. Горе тому, кто шевельнёт хоть кончиком языка!
Голос Прюллера гремел над плацем:
— Напра-во! Быстрым шагом… Марш!
Раздавался громоподобный лязг — подкованные сапоги топали, высекая искры из брусчатки. Отбивая шаг, рота выходила с плаца на окаймлённую высокими тополями раскисшую от дождя дорогу. Ступни солдат прекрасно знали, чем отличаются грунтовые дороги от мощёных, каменистые от песчаных, грязные и скользкие от пыльных.
Гаупт-фельдфебель Прюллер хотел сделать из новобранцев лучших солдат, поэтому марши проводил в форсированном темпе.
Через пятнадцать минут марша спины солдат покрывались потом, через двадцать марширующие ноги начинали гореть, через полчаса распахнутые рты с жадностью хватали воздух. Винтовочные ремни и лямки ранцев пережимали сосуды и мешали кровоснабжению рук, пальцы белели, немели, опухали, но на эти пустяки никто не обращал внимания.
На полигоне солдаты учились наступать расчленённым строем и поодиночке, короткими перебежками и ползком, по мокрой траве и луговой грязи, по щебёнке и бурелому. То и дело падали и торопливо окапывались саперными лопатками.
Конечно же, всё делали недостаточно быстро и качественно. Свисток фельдфебеля возвращал роту на исходные позиции. Хватая воздух раскрытыми ртами, перемазанные влажной землёй, солдаты отдыхали, пока фельдфебель изрыгал поток ругательств, и сожалели, если фельдфебель заканчивал ругаться слишком быстро. Потом всё заново. Наступать, наступать, наступать.
Ноги дрожали, пальцы слабели, пот струился по телу, щипал потёртости в пахах, пропитывал одежду. На спинах френчей и на штанах между ног выступали тёмные пятна. Пот ел глаза и мешал смотреть. Лбы зудели, горели и воспалялись оттого, что солдаты то и дело утирали их грязными руками и грубыми рукавами. Хорошо, если тренировка проходила ночью — днём, под палящим солнцем, тренажи гораздо мучительнее.
Небо светлело, но мало кто осознавал, что ночь кончилась, и наступило утро — от перенапряжения днём в глазах было так же темно, как и ночью.
Солдаты бежали, тяжело топая, шатаясь, но обязательно в ногу. Бежали, выпучив глаза, подобно загнанным лошадям. Вены на висках набухали, языки пересыхали, глотки хрипели. Ноги каменели, наливались свинцом, отказывались нести тело, и, чтобы сделать очередной шаг, мышцы приходилось принуждать мысленным усилием.
По свистку все падали в укрытие: не имело значения, в крапиву, в грязь, в воду, в кучу дерьма или на уже упавшего товарища.
— К бою!
Подготовить пулемёт, миномёт или личное оружие нужно за несколько секунд, пусть даже обдирая пальцы и ломая ногти.
— В боевых условиях лучше переломать ногти, чем получить от врага пулю в лоб! — грозил пальцем в небо и громогласно убеждал солдат гаупт-фельдфебель Прюллер.
Поднималось солнце, становилось жарко. Мучила жажда, головная боль мутила сознание, перед глазами кружились тёмные мушки и мерцали звёздочки. Разбухшие в сапогах ступни горели. Движение продолжалось, словно в трансе. Движение продолжалось до полудня.
Чего и добивался гаупт-фельдфебель Прюллер: даже измученные до потери соображения солдаты должны слаженно и автоматически выполнять команды — это спасёт им жизнь в бою.
Наконец, звучала команда:
— Рота, стой!
Некоторые были измучены до состояния сомнамбулы и останавливались, лишь уткнувшись в спины остановившихся перед ними товарищей.
— Отдых полчаса!
Все падали на землю, даже не ослабив ремней, и засыпали, едва коснувшись земли, а некоторые и раньше...
И тут же слышали свисток.
— Становись!
Полчаса отдыха проходили, как одно мгновение.
Подняться с земли было адской мукой: задубевшие от короткого отдыха мышцы не хотели двигаться. Каждый шаг отдавал болью. Ступни ощущали каждый гвоздь в подошвах, каждый шаг походил на движение по битому стеклу.
Унтеры орали, угрожая вымотавшимся солдатам виселицей за отказ выполнять приказы: истратившие все запасы сил, солдаты не могли заставить себя встать.
Новобранцы для унтеров были безымянным овечьим стадом, а унтеры, бараны-вожаки, вели это стадо на бойню, учили их, как идти строем под нож.
Главным в унтерах была непоколебимая вера в предписания и регламент. Небрежное приветствие или не по уставу застегнутый мундир выводили их — верующих в авторитет — из себя. Для новобранцев это означало
