сторону, его обдало огнем, дымом и землёй. Тут же нарвался на другой огненный всполох. Визг, рёв, грохот, кусками взлетала земля и ворохи дёрна, кусты… Неправда, что в аду пахнет серой. Воздух пах тротиловой гарью. Сверху сыпался не дождь, а камни. Удары камней, удары взрывных волн, удары и ещё удары… Взрывы впереди, сбоку и сзади…
Похоже, фугасными долбят, хорошо — не осколочными.
Чем быстрее Говорков бежал, тем, казалось, взрывы становились гуще. Земля под ногами металась, уходила в стороны, прыгала и билась, как тяжёлое полотно на уроганном ветру, то опускалась вниз, то резко поднималась вверх. Говоркову казалось, что он бежит по волнам.
Длинный пронзительный свист. Близится, близится… Удар! Снова свист! Удар! Свист! Оглушительный удар! Земля конвульсивно всколыхнулась с мрачным гулом, дёрнулась вверх. Вокруг всё померкло. Говорков удивленно стрельнул глазами вверх. Небо заслоняло низкое облако бурой земли. Он споткнулся и упал.
Сначала на него градом посыпались камни и щебёнка, потом обрушилась земля, накрыла, прижала.
По мере того как слой земли над ним нарастал, обездвиженное тело сдавливало, спрессовывало. Свет померк. Все остановилось. Шум войны стих. Земля под ним дрожала. Наверху, продолжалась война, снаряды вонзались в землю, заставляли её дёргаться, как от боли. Груз над ним всё увеличивался, сжимая грудную клетку и не давая дышать.
«Засыпало», — подумал Говорков со скукой. И осознал, что погребён заживо. Что умрёт от удушья... В голове всё смешалось, он возмущённо зарычал, и этот бесполезный рык отнял остаток кислорода, который у него ещё оставался. Он дернулся туда-сюда, зря растрачивая силы. Нет, не зря! Он понял, что руки немного двигаются, всего на несколько сантиметров, но двигаются! Говорков понимал, что земли над ним не так уж и много.
Говорков боязливо приоткрыл глаза. Могильную темноту не разбавляли даже микроскопические частицы света.
Он старался дышать неглубоко. Пододвинул на несколько сантиметров локти под себя, постарался приподнять или уплотнить землю над собой затылком, чтобы увеличить пространство перед лицом. Всё дрогнуло от взрыва, земляная глыба шевельнулась и засыпала освободившееся перед лицом пространство. Пытаясь защититься, он вжал голову в плечи и затаил дыхание. Выждал несколько секунд. Воздуха становилось всё меньше.
Говорков сделал несколько прерывистых вдохов, легкие уже не выдерживали. В висках больно пульсировала кровь, кровеносные сосуды были готовы лопнуть.
— Катю... ша... — умоляюще выдавливает он. Ему захотелось, чтобы она пришла, обняла его, стиснув как можно сильнее, вытянула из-под земли... Но она слишком далеко. А без неё страшно умирать.
Он беспорядочно дергается. Легким достается все меньше воздуха, со свистом он силится сделать вдох. Он кашляет, втягивает живот. Воздуха нет.
Тело сотрясает дрожь, он пытается повернуться, чтобы урвать толику кислорода, но тщетно. Тяжёлая земля сотрясается под ударами снарядов, всё сильнее давит на спину...
Командир полка выглянул из окопа вслед скрывшемуся в огне и дыме взрывов Говоркову.
— Эх! Убило разведчика! — воскликнул он. Другие тоже приподнялись из окопа.
— Хороший был разведчик…
= 11 =
Иваны прорвали первую линию обороны и попытались овладеть второй линией, которую оборонял взвод Майера. Пули разрывали землю брустверов, свистели над головами.
Майер послал первое отделение занять позицию на берегу ручья, протекавшего параллельно окопам метрах в ста впереди, и впадавшего в полукилометре южнее в небольшую речку.
Отделение ринулось вперёд. Одного солдата тут же ранило. Схватившись за голову, он громко закричал. Лицо его исказилось от ужаса и боли. Ещё одно попадание швырнуло его на землю. Схватившись за бедро, упал второй солдат. Вопя от боли, он попытался ползти, но быстро замер. Третий солдат споткнулся, будто наткнулся на пулю, пронзившую его грудь, захрипел и упал недвижимым. Ещё одному оторвало руку. Кровь хлестала из культи, заливала китель и штаны. Товарищи пытались зажать сосуды, наложить повязку… Оторванная рука валялась рядом…
Поняв, что так можно потерять всё отделение, Майер скомандовал отступление. Солдаты стремглав бросились назад. Смертельно перепуганные, вспотевшие, запалённо хватая воздух ртами с засохшими в уголках губ солёными корками, они прыгали в окоп, падали без сил на дно. В глазах ужас. Они видели гибель товарищей и понимали, что чудом остались в живых.
Артиллерийский огонь накрыл наступающих красноармейцев, заставил их остановиться и отойти.
Ночью прошёл ливень. Майер в мокрой шинели сидел на корточках под брезентом, вода капала ему на спину, он дрожал от холода, беспрестанно дымил. Застывшие пальцы с трудом держали сигарету. Но сигареты не согревали и не помогали от усталости. Майер попытался организовать охрану, но уже к полуночи все солдаты заснули сидя и лёжа, забыв об опасности.
Разбудил короткий артналёт русских. Вреда не нанёс, лишь предупредил, что иваны собираются атаковать.
Майер получил приказ срочно перебросить взвод для усиления первой линии обороны.
Перед окопами первой линии лежали трупы убитых вчера русских.
Иваны пошли в атаку широкими волнами и отдельными группами. Огонь полевых орудий пробивал бреши в рядах наступающих. Пулеметы вели непрерывный огонь, но иваны упрямо двигались вперед.
Наступая и откатываясь, оставляя после себя многочисленные трупы, русские атаковали весь день.
К вечеру резервные подразделения отбросили русских. Сумерки густели.
Вытирая пот с грязнах до черноты лиц, солдаты Майера возвращались на старые позиции, внимательно прислушивались к шуму боя, который медленно уходил на восток.
При всполохах далёких взрывов Майер разглядел лежащий перед окопом труп. В мерцающем свете осветительных ракет мёртвые глаза сохраняли дикую жизнь. Иван словно не оставлял попытки ползти вперёд и после смерти. Вспышки света выхватывали из темноты безмолвный рот с застывшим криком ужасного «ура», с жутким выражением характерного для русских лиц непостижимого упрямства.
Измотанные дневным боем солдаты уснули.
Проснулись среди трупов, не замеченных ночью.
Трупы лежали повсюду: в траве, в протекавшем перед окопами ручье, некоторые словно заглядывали в окоп, перевесившись через бруствер. Оторванные конечности валялись отдельно от окоченевших тел. Некоторые головы представляли собой мешанину из костей, крови и мозгов. Из разорванных животов вываливались кишки. Жуткая территория смерти.
Запах мертветчины заполнял пространство. Запах отрыжки обожравшейся смерти.
Красноармейцы в грязно-песочных гимнастёрках — молодые, сильные мужчины — лежали, не выпустив из рук табельного оружия. Рядом с ними — солдаты вермахта в мышиного цвета мундирах. Те и другие — жертвы войны. Мёртвые перестали быть врагами друг другу. Да и живые солдаты вермахта, умывавшиеся в ручье, не проклинали мёртвых красноармейцев за то, что они окрасили воду своей кровью. Раньше сказали бы: испоганили.
Майер, раздетый по пояс, подошёл к ручью. Умылся, вытащил принадлежности для бритья. Взбил в стаканчике мыльную пену, нанёс помазком на подбородок и шею. Посмотрел на себя в зеркальце. Три вертикальных складки прорезали лоб, острые линии спускались от ноздрей к уголкам рта, рот побелел, стал бескровным. Словно смерть заглянула в лицо и отравила его ядовитым дыханием.
Побрившись, Майер вздохнул, опустил зеркало. И взгляд опустился вниз. На обшарпанные носки сапог. С начала Восточной кампании всего и прошло… Полгода не прошло. А сапоги ободраны, кованые гвозди истёрлись, каблуки сбились. Огромный путь проделан от того июньского дня, когда все военнослужащие вермахта ждали героических свершений во славу Германии… И, естественно, определённых благ для себя. Эти сапоги прошли песок и глину, топтали травы и цветы степей, грязь болот и лесные тропинки. И разбитые дороги, бесконечные русские дороги. От беспрестанной ходьбы в сухости и сырости кожа растрескалась. Неприглядные, старые сапоги… Его лицо, лица сослуживцев тоже постарели, «растрескались».
Через несколько часов убитых похоронили: и русских, и немцев. По возможности, немцев отдельно от русских. Но часто нельзя было решить, кому принадлежали оторванные конечности или изуродованная часть тела. Закопали всех, чтобы избавиться от смрада разлагающейся плоти.
Русская земля одинаково принимает своих и чужих солдат, с грустью думал Майер. Он давно перестал бояться смерти. Если он погибнет, жизнь продолжится без него. Так же, как она продолжается без многочисленных парней, похороненных сегодня. Нет смысла бояться смерти, если от тебя не зависит, умрёшь ты через пятьдесят лет, через пять лет, пять месяцев, пять дней или в ближайшие пять минут.
Артиллеристы методично обстреливали речку и территорию за речкой, где, предположительно, располагался штаб русских.
Майер вернулся в окопы своего взвода, принялся разглядывать в стереотрубу позиции русских. Вон там, вероятно, штаб русских. Не зря это место так настойчиво долбят артиллеристы. Какой-то сумасшедший русский в командирской фуражке мчался между взрывов. Самоубийца? Нет, кидаясь из стороны в сторону, он выскочил из зоны обстрела, добежал до речки… Взрыв за спиной русского швырнул его через кусты на бруствер крохотного окопчика почти у самого берега. Ну вот и добегался… Ох уж эти странные русские!
= 12 =
Со звериным стоном-рыком, едва не надорвавшим голосовые связки, Говорков упёрся локтями в землю, подтянул одно колено, словно намереваясь ползти по пластунски под землёй, потом другое... Выгнул спину дугой... Земля над спиной подалась... Впустила свежий воздух... Говорков вздохнул, зарычал натужно... И пробил гору земли головой. Помогая себе руками, встал на колени, поднявшись над землёй по плечи, высвободил руки, помог ногам стать на корточки... Выбрался на белый свет.
«Некогда мне умирать, приказ надо передать», — подумал деловито.
Говорков выскочил из полосы обстрела и уже подбегал к тому месту, где на берегу у брода должна окопаться первая стрелковая рота.
Громыхнуло за спиной. Ударная волна приподняла, пронесла его над кустами и швырнула грудью на что-то мягкое. Глаза зафиксировали небольшой окоп, солдатскую спину и зелёную каску. Сам он лежал на свежей земле бруствера.
— Подвинься! — выдавил сквозь боль в груди и потерял сознание.
Боец-новобранец, увидев упавшего неизвестно откуда недвижимого старшего лейтенанта, отстранился в другой угол окопа. Он ещё не видел убитых и боялся покойников.
Вокруг рвались фугасные снаряды.
«Что они фугасными бьют по пехоте?», — подумал Говорков, в очередной раз возвращаясь в мир живых.
Он приподнял голову и попытался вспомнить, где находится. Увидел зажавшегося в угол окопчика бойца, прохрипел:
— Не видишь, что-ли? Помоги человеку!
Боец испуганно заморгал длинными белёсыми ресницами. «Щас заплачет», —подумал Говорков.
— Думал я мёртвый? Нет, дорогой, меня фугасом не застрелишь… Эй, ширинка от штанов! Мать твою в душу… Как зовут тебя, боец?
— Меня?
Боец знал, как его зовут, но с перепугу не мог вспомнить.
Говорков понял, что рядом с ним новобранец, под артобстрелом потерявший соображение, и
