Моя земля не Lebensraum. Книга 4. Противостояние

презрительно глянул на рассказчика и повертел пальцем у виска.
— Двумя пальчиками держит тот достопримечательный аппарат, и ажно от смущения пальчиками дрожит и щёчками краснеет. Как увидел Филимонов те губки алые… Так по мужскому делу-то и взволновался дюже шибко. И стал филимоновский прибор в руках ангелочка с алыми губками неудержимыми темпами увеличиваться в размерах и из наложенной ангелочком повязки вылезать… Не вылезать, а выбрыкиваться — как конь из болота! Девчушечка того коня взнуздать не может, пихает растущее достоинство в повязку… Да разве ж его запихнёшь?! Он уже головищу свою голодную выпростал, того гляди «Иго-го!» во всю пасть заорёт. И такой силой налился, что не то что девчоночкины пальчики его упеленать не смогли в повязки, а натуральным образом этот дикий конь все нитки-путы зашивательные порвал, рана-то и разошлась. Кровища хлынула. Переполох поднялся. Девчоночка страдает-охает, кровь цвиркает, хирург хлопочет, бинтами-салфетками укутывает… Прикрыл кой-как, прижал кровь… Угрожает: мол, ампутировать надо конечность, а то от кровопотери помрёшь… Филимонов, ясно дело, в отказ: «Не дам!». А и правда: был жеребец племенной, а будет мерин — всю жизнь в телеге назём из конюшни возить… Кто ж согласится?
Слушатели, захваченные цветистым рассказом, одобрительно или удивлённо качали головами, усмехались, поддакивали.
— Хирург девчонке командует: «Держи руками!». А Филимонову: «Кровью истечёшь — я не виноват!». В общем, загрузили Филимонова на подвернувшуюся машину, слава Богу, лето было. И вот лежит Филимонов в кузове, девчушка над ним прибор двумя руками держит, как большую иерусалимскую свечу (прим.: по сути — факел из тридцати трёх свечей) или, к примеру, как половинку черенка от большой сапёрной лопатки с кругляшом на конце, чтоб рука не соскальзывала… А Филимонов как глянет на ангелочка, держащего двумя руками его поранетую конечность, так и захолонётся от счастья, какого у него никогда не было…
Как-никак, привезли Филимонова в госпиталь. Вышел хирург, по всему видать, опытный. В момент понял, что к чему. Девчушку прогнал, бабе Фросе велел прибор держать, чтоб кровотечение остановить. А чего его останавливать? Как только ангелочек с нежными пальчиками да сахарными губками упорхнул, как только бабка старая за причинное место Филимонова взяла, все желания у Филимонова будто от сглаза утухли, прибор-то мигом и сник. Хирург, опять же, кой-чё подзашил…
— Н-да-а… — подивился редкому случаю один из слушателей. — Удовольствие мужику попортил, зато конечность спас.
— Это только присказка, сказка впереди, — усмехнулся рассказчик. — В общем, дело у Филимонова, чин-чинарём, к выздоровлению идёт. Хирург, который его зашивал, всем хвастал, что такой случай в медицинской практике очень редкий, и результат очень удачный… Слух по госпиталю прошёл об экспериментальной операции. Ну и Филимонов, тоже не промах, прихвастнул, что аппарат, мол, ему миной частично оторвало, а Иван Никифорыч, хирург, ему от очень здорового немца запчасть позаимствовал и пришил. Так что, получилось в два раза больше, чем было природой дадено. Раненые соседи, понятное дело, любопытствовали насчёт работоспособности восстановленного аппарата, а женское население, прямо скажем, интересовалось с большим практическим интересом.
 
Дело к выписке, Филимонову санаторскую жизнь на окопную менять ой как не охота! А тут Иван Никифорович вызвает к себе. Так, мол, и так… Случай в хирургической практике редкий, для полноты эксперимента надо проверить, хорошо ли восстановленный орган действует по своему главному предназначению. И присоветовал сходить к Насте из прачечной. Она, мол, любит подобные эксперименты, промашки не случится. Филимонов и пошёл. Мол, Иван Никифорович порекомендовал обратиться в целях науки. А Настя уже наслышанная про редкую научную операцию, очень даже желала на практике испытать качество эксперимента. В общем, проверка удалась обоюдно. Для убедительности опыт повторяли и всячески экспериментировали неделю.
Срок вышел, вызывает Иван Никифорович Филимонова, спрашивает, что и как, мол, какие экспериментальные результаты. А Филимонов: я, мол, парень холостой-деревенский, с женщинами у нас баловства для удовольствия и до свадьбы не приветствуется … Но мосты, мол, навёл, и всё идёт согласно плана генерального наступления. Мне б, мол, ещё недельку для завершения эксперимента. Дал ему Иван Никифорович сроку ещё неделю.
А Настя-то расхвасталась подругам, что ейный Филимонов-то, с немецким прибором — ого-го, точнее — иго-го! Хоть на выставку достижений народного хозяйства посылай в качестве битюга-производителя.
В общем… Баба она не жадная… Да и Филимонов в этом плане — стахановец! И началась у Филимонова жизнь, как у восточного султана!..
— Везёт же! — вздохнул слушатель.
— Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал, — махнул рукой и закончил рассказчик. Слухи о массовости эксперимента дошли до Ивана Никифоровича… Первой же машиной отправили Филимонова на передовую…

***
Старшину Фокина бойцы считали дедом. Лет ему было за сорок, служил в армии два десятка лет согласно хозяйственной должности, был рассудителен и нетороплив.
Имея связи в снабжении, мог получить для себя всё, что лежало на полковых складах. Но самого Фокина не прельщали ни галифе и гимнастёрки из офицерского габардина, ни яловые или хромовые сапоги. Он носил выгоревшую, но привычную солдатскую обмундировку, удобные для ног растоптанные кирзовые сапоги со сбитыми каблуками. Получив со склада обновки, с радостью передавал их разведчикам, о которых заботился, как отец заботится о сыновьях.
Уложив в повозку полученные в медсанбате шинели, сапоги и стираное бельё, старшина Фокин отправился к знакомому фельдшеру. Предъявил двое наручных часов, постучал согнутым пальцем по пустой фляжке, висевшей на поясе.
Фельдшер не стал спрашивать о работоспособности часов. Он знал старшину, как честного человека. Забрал пустую фляжку и исчез. Вскоре вернулся, передал старшине тяжёлую флягу и, протянув железную кружку, молча чиркнул пальцем по кружке на палец от донышка. Старшина отвинтил пробку и отлил фельдшеру положенную мзду. Фляжку с ценным содержимым сунул за пазуху.
 
Лейтенант Титов в деле получения обмундировки не участвовал, старшина справился сам. Поехал в медсанбат Титов по другому делу. Приглянулась ему симпатичная сестричка в медсанбате. Лейтенант поспрашивал и узнал, что зовут сестричку Катя Голикова, что девушка она «незанятая», а значит, шанс на знакомство имелся. Разведчики народ фартовый!
Лейтенант, опытный командир-разведчик, в деле общения с женским полом считал себя новобранцем, стрелявшим из табельного оружия пару раз на учебных стрельбах. По рассказам завзятых сердцеедов, чтобы добиться успеха у женщины, надо выпить, чем-нибудь одарить избранницу, и переть к главной цели, как на танке.
Достать в медсанбате спирта труда не составило: часов, зажигалок, авторучек и другогой немецкой мелочи на обмен у разведчиков хватало.
Глотнув для смелости и крякнув для бодрости, лейтенант отправился к палатке, в которой работала сестричка. Полчаса он скучающе прогуливался туда и сюда, делая вид, что оказался у палатки случайно.
Наконец, Катя вышла, держа в руке гремевший железками большой хромированный пенал. Выглядела девушка уставшей.
— Разрешите помочь! — подскочил к ней лейтенант.
— Помогите, — согласилась Катя и отдала пенал лейтенанту. Пенал, на удивление, оказался тяжёлым.
— Что у вас там, гранаты? — пошутил лейтенант.
— Инструменты, — вежливо улыбнулась Катя. — Это стерилизатор, в нём хирургические инструменты кипятят. Вон в ту палатку несите.
— Разрешите представиться: лейтенант Титов, командир разведчиков.
Катя промолчала.
Подошли к палатке.
— А назад вы такой же понесёте? — спросил лейтенант. Момент для ухаживания он, похоже, упускал.
— Ещё тяжелее, — чуть улыбнулась Катя.
— Тогда я с удовольствием помогу. Я до вечера свободен.
Ничего не сказав, Катя забрала пенал и ушла в палатку.
Лейтенант вытащил из кармана часы. Сейчас она выйдет, он подарит ей часы, она поразится его щедрости…
Катя вышла, держа в руках большущую хромированную «кастрюлю» с ручкой на крышке. Насмешливо посмотрела на лейтенанта:
— Ну, помогайте, коли вызвались.
Лейтенант взял «кастрюлю», опустил её на землю, поймал Катю за запястье, быстро надел ей на руку часы.
— Разрешите сделать вам подарок!
— За какие заслуги? — насторожилась Катя.
— Разве у вас нет заслуг? Вы ведь раненых спасаете.
— Спасают те, кто с поля боя их вытаскивает, — посерьёзнела Катя.
— Тогда за будущие.
— За какие будущие? — насторожилась Катя.
— Ну, ранят, не дай бог, меня, вы меня… обслужите.
— Обслуживают клиентов… парикмахеры. Я раненым помогаю.
Катя сняла часы и, подумав, сунула их за ремень лейтенанту.
— Катюш… — лейтенант решил идти «как танк». — У нас все симпатичные девушки… при ком-то. И даже не очень симпатичные. А я узнал, что вы в одиночестве…
— И решили пристроить меня… При себе.
   
— Нет, ну… Не пристроить… — уныло пробурчал лейтенант, понимая, что его надежды рушатся. — Просто… Вы одна… Случись что, некому заступиться…
— Случись… Это как? — Катя насмешливо посмотрела на лейтенанта.
— Ну… Обидеть кто вздумает… А я всё-таки разведчик… Буду вам защитой.
— Вот, вроде нормальные командиры, красивые… — словно расстроилась и по-доброму укорила лейтенанта Катя. — А с девушками… На физиономиях только похабные мысли и проступают. У меня есть защитник, — неожиданно для себя выпалила Катя. — Лейтенант Говорков.
— Это кто такой? — без интереса спросил Титов.
— Командир первой роты.
— А-а… Пехотный окруженец, — пренебрежительно усмехнулся Титов.
— Да такой окруженец взвода разведчиков стоит! — обиженно воскликнула Катя. — Они со старшиной вдвоём поле перед деревней в открытую, не пригибаясь, под прицелом «эмги» прошли, немецкий пулемётный расчёт сняли и деревню взяли. Вдвоём! Сама видела. А перед этим он от меня майора… отогнал! Такой вот… окруженец.
Катя сердито взяла «кастрюлю» и, вспомнив, что разговаривает со старшим по званию, спросила по уставу:
— Разрешите идти, товарищ лейтенант… разведки.
Титов молча пожал плечами.
Когда Катя ушла, он мрачно отвинтил крышку фляжки, глотнул спирту, и вернулся к старшине.
Постоял молча, наблюдая, как старшина укладывает вещи в телегу. Подошёл к лошади, обнял её за шею, прижался щекой к морде.
Старшина покосился на лейтенанта, усмехнулся. Проговорил тоном знающего человека:
— Лошадь не женщина — она мужика любит…
Лейтенант отцепил фляжку с пояса, отвинтил крышку, сунул старшине. Старшина не отказался, выпил. Лейтенант приложился сам.
— Давай напрямую! — нетрезво махнул рукой Титов, заваливаясь на повозку.
Захмелевший старшина и порядком подвыпивший командир отряда, не дожидаясь темноты, покатили «напрямую».
   
Старшина любил свою Марьиванну. Перед тем как запрягать, обязательно проверял, не порвалась ли сбруя, не протёрся ли хомут — не дай бог, поранит шею лошади. Завидев приближающегося хозяина, Марьиванна подходила к нему, тыкала в плечо влажным носом,