Во-первых, чтобы накрыть брёвнами землянки, а во-вторых, отдельно стоящие деревья — хороший ориентир для немецких миномётчиков и артиллеристов.
На дне оврага под землянками на обрезке бревна сидел боец. Автомат лежал рядом, опущенный стволом на бревно. Боец внимательно наблюдал за жирным оводом, сидящим у него на тыле кисти, ждал, когда тот, собравшись укусить, опустит переднюю часть тела к коже. Тогда потерявшего бдительность кровососа можно прихлопнуть — тактика обыкновенного разведчика. Если замахнуться раньше, как делает боец из пехтуры, овод наверняка ускользнёт.
На взгляд Говоркова, обыкновенный «стрелкач», вовсе не похож на разведчика: в рваной на локтях, выцветшей гимнастёрке и в штанах с тёмными от частого соприкосновения с землёй коленями. Выцветшая пилотка по голове распласталась. Лицо небритое, руки чёрные. Подошва кирзового сапога на одной ноге подвязана телефонным проводом.
Выждав момент, боец прихлопнул овода. Удовлетворённо зажал кровососа щепотью, оторвал голову, бросил в траву. Видать, не первая его добыча за дежурство.
— Разведчик, — указал Кожухов на бойца.
Говорков скептически улыбнулся.
Подошли, остановились рядом.
— Здорово, пилотка, штаны в лоскутах, одна обмотка, — с иронией произнёс Кожухов. — Часовой, что-ли?
— Здорово, коль не шутишь, — лениво ответил боец, совершенно не отреагировав на присутствие старшего лейтенанта. — Были времечки, щёлкала коза семечки… А меня часовым поставили.
— Плохо на посту сидишь, — пошутил Кожухов.
— С чиво ет плохо? Нормально, — без обиды возразил боец. — Чё попусту пятки мозолить — и с брёвнышка весь овраг видать.
— Положено кричать: «Стой, кто идёт, стрелять буду!»
— Много тут вас ходит, всех не перестреляешь.
— А может, мы фрицы!
— Хрицы в касках ходють. Их и в рогоже узнают по роже. Хрицев издаля видать.
— Как тут у вас «ничего»?
— А что нам, малярам? День марам, неделю сушим. А в остальном — ничего. Правда, таперича не то, что давеча — давича было лучше. Ежли тебе в подробностях надыть, сичас доложу, тут жди, пока ответ обдумаю. Жизня, в опчем, хорошая. Как в танке во время атаки, когда боезапас кончился. Хорошо так, что, ей бо, побежал бы к девке на свиданку. Обидно, но с любовью придётся обождать, потому как в разведку идтить надо... А, ежлича женский вопрос стороной обойтить, то протчее у нас аллеc нормалес. Паёк — слону не сожрать. И сто грамм водки в глотку ежедневно! Переходи к нам служить. Питание у нас трёхразовое: понедельник, среда, суббота. Правда, немец, сволочь, норовит подстрелить, али в плен взять. Но мы етого успешнь избегаем.
— Я бы с радостью к вам примкнул. Но в вашей жизни постоянства нет. Потому я лучше у себя на аппарате посижу.
— Посиди. Тока подушку подкладывай, а то геморрой насидишь. Нет, подушку тебе нельзя — в тепле цыплят выведешь. Два штука.
Говорков с удовольствием слушал словесные выкрутасы разведчика. Находчивый, за словом в карман не лезет. Если он такой же находчивый и в разведке — цены ему нет.
— Тихо у вас, — одобрил тишину телефонист, проигнорировав шутку разведчика.
— Тихо. Не люблю тишину.
— Чё так?
— Да… Только настроишься приобнять хорошенькую медичку, завалить её в копну сена и заняться горячей любовью… А тут — бац! Взрыв... И выясняется, что горячая любов грезилась во сне, медсанбат с медичкой в пяти километрах отсюдова, копна ещё позавчера сгорела, так что даже при счастливых обстоятельствах с девкой баловаться негде...
— Да-а… Время на войне быстро бежит, — не совсем по теме заметил Кожухов.
— Ох, быстро! — с подчёркнутым сожалением вздохнул разведчик: — Только позавчера вчера было завтра, а сегодня оно уже вчера.
— Где ваши все? — повернул разговор в деловую сторону Кожухов, поняв, что разведчика ему не переговорить.
— Спят, где ишшо. У разведчика жизнь кака? Есть еда, он ест. Есть курево — курит. Наелся-покурил, али нет ни того, ни другого, да к тому ж делать нечего — спит. Вот наши поели, покурили, да спать завалились. Давай покурим тваво табачку? Мне тваво не жалко.
Кожухов без жадности достал кисет, вытащил из кисета сложенную в нужный размер газетку, оторвал, подал часовому.
Часовой запустил грязную лапу в кисет, достал махорки, ловко скрутил и заклеил слюной цигарку. Кожухов протянул кисет Говоркову.
Говорков отказался.
Часовой достал немецкую зажигалку, дал прикурить Кожухову, прикурил сам.
— Разбуди командира. Скажи, нового командира вам назначили, — затянувшись, попросил Кожухов.
— Вон оно как… — с грустью, как показалось Говоркову, протянул часовой. — Командир со старшиной поехали за обмундировкой. Располагайтесь товарищ лейтенант, а я, с вашего разрешения, помкомотряда разбужу.
Говорков кивнул.
— Ну, оставайтесь. Удачи вам. Я тоже пойду, — не по-военному ушёл Кожухов.
Из землянки вылез заспанный сержант. Подошёл к Говоркову, приложил руку к пилотке, чтобы доложить по форме. Говорков махнул рукой: садись. Сержант сел рядом, потёр кулаками глаза, громко и страшно зевнул, оправдался:
— Двадцать четыре часа спал… Если посчитать за всю неделю.
— Когда командир отряда вернётся?
— Они со старшиной перед рассветом за обмундировкой поехали. Теперь затемно вернутся. Немец, зараза, открытое пространство днём простреливает.
— На склад поехали?
— В медсанбат. Там с умерших обмундировку снимают, ежли целая. Совсем ребята поизносились.
— Ну, я тогда схожу в свою роту… В бывшую, — поправился Говорков, — вещмешок возьму, да с ребятами попрощаюсь.
***
— Переводят меня от вас, — сообщил Говорков младшему лейтенанту Темнову и старшине Семёнову, сидевшим у дерева.
— Куда? — удивился Темнов.
— В штабные работники, — пошутил Говорков. — Помначштаба по разведке.
— Справитесь, товарищ лейтенант, — успокоил старшина.
— Я теперь старший, — улыбнулся Говорков.
— Ого! — удивился старшина. — С утра был простым, а в обед — старший. Ну, поздравляю, товарищ старший лейтенант!
Он выделил слово «старший». Подумав, добавил шутя:
— К вам теперь на драной кобыле не подъедешь!
— Новое звание изменяет внешность человека, а не начинку в голове.
— Да я шучу. Но обмыть повышение трэба. Чтоб не последнее было. А чего форму одежды нарушаете? С двумя кубарями ходите?
— Так где их, кубари, взять? А обмыть… Отложим пока. Мне в подпитии у разведчиков «на должность вставать» нехорошо. Долг за мной остаётся.
Старшина достал из грудного кармана тряпицу, расправил. Среди пуговиц и клубочков ниток раскопал два кубаря, протянул Говоркову:
— Возьмите, товарищ старший лейтенант. Мне без надобности. На прослучай держал — выкинуть жалко.
— Спасибо, старшина. Запасливый ты человек.
— Да ладно… Давайте-ка я вам пришпилю.
Старшина достал перочинный нож, проковырял в петлицах дырки, пришпилил кубики, проговорил удовлетворённо:
— Ну, вот, теперь вы настоящий штабной, товарищ старший лейтенант.
Попрощались, обнялись. Говорков нашёл Корнеева, попрощался с ним. Взял вещмешок, зашагал к разведчикам.
Из оврага попахивало дымком, слышались обрывки речи. Шоркала двуручная пила, слышались удары топора, негромкий разговор:
— Что за начальник к нам прибыл?
— Да какой начальник… Так, лейтенантик. Помначштаба. Замучает теперь формой одежды и чистотой оружия…
На дне оврага горел костёр, над костром висели три котелка. Там и сям сидели, стояли и ходили бойцы. Стоя у бревна, изображал часового молодой боец. Выглядел почище и поподтянутее предыдушего «часового».
— Командир отряда не прибыл? — спросил Говорков у часового.
— Никак нет, товарищ… старший лейтенант, — приглядевшись к петлицам, ответил часовой.
Говорков подсел к бойцам, сидевшим у костра.
— Ну так вот… — словно продолжая случайно оборвавшийся рассказ, совсем по другой теме заговорил боец, только что обмолвившийся про «лейтенантика». — Сидим мы, значицца, в землянке. Делать нечего, ну и взбрело кому-то хвастать, у кого ранение чуднее. Один показывает рубец — кусок мяса ему на ляжке вырвало. У другого шрам на спине, как звезда нарисованная, у третьего сквозь ягодицу пуля прошла…
— Эт он, небось, нарошно седало из окопа высунул, чтоб навроде самострела получить, да от службы откосить! — засмеялся сосед.
— Дурней себя, дурья башка, не ищи: все глупенькие, окромя тебя, лет пять, как перевелись. Это ж как надо раком стать, чтобы зад из окопа высунуть? Опять же, хозяйство, не дай бог, немец отстрелит, удовольствий в жизни лишит, — возразил рассказчик и продолжил: — А, вот, как раз на эту тему, был у нас пулемётчик Филимонов. До войны молотобойцем в колхозе работал. Через евойную шею рельсу гнуть можно. Ох и здоров, бугай! Повыше меня на голову, и кулаки как два утюга. Да больше! Как два чайника! Вот этот Филимонов встаёт с лежанки, расстёгивает штаны и вываливает свою пятую, чисто мужскую конечность, наружу. И, надо сказать вам, такого явления не в кажной мужской бане можно увидеть, ежели месяц туда на дежурство ходить.
Слушатели хмыкнули, ожидая, чем ещё тот Филимонов озадачил в своё время друзей: не только же удивительной величины прибором!
— Ну, посмотрели мы на то чудо природы с уважением. А Филимонов пальцем указывает: вот, мол, глядите. В землянке ж сумрачно! А на отой конечности у его шрам, почитай, на четверть, от начала и до середины.
— Ежли шрам на четверть, то каков же прибор?
— С арихметикой слабо? Я ж и говорю: на четверть до середины. Значит, полный размер — две четверти. А ежли до тебя опять не доходит, обрисую на местности: скажем, не ниже колена, но ближе к тому.
— Н-да… Знатный прибор… — одобрили слушатели.
— Это, скажем, ежели на военный манер прикинуть, то у Серёги, — боец с хитрыми глазами кивнул на молодого бойца, — ствол «сорокопятки», у меня, скажем, как у трёхдюймовки образца девятьсот второго года, а у твоего Филимонова, считай, ствол дивизионной «зоси» (прим.: пушка ЗИС-5 с длинным стволом).
— А ты видел? — обиделся молодой Серёга за свою «сорокопятку».
— В том-то и секрет… Не видел! Видать, в кулаке умещается, когда ты куст поливаешь! Опять же, как приспичит — долго копаешься, найти не можешь.
Слушатели засмеялись.
— И вот Филимонов поведал такую историю, — продолжил рассказчик. — Случилось — угодило ему осколком промеж ног. На фронте всяко бывает. Зажал Филимонов причинное место тряпицей, и, не важно, каким образом, попал в медсанбат. Ну, хирург посмотрел на это дело… Не нога же оторвана, или, там, рука. Или, скажем, указательный палец… «Двадцать первым пальцем» курок не нажимать…
— В скобу не залезет, — хохотнул один из слушателей.
— Куда надо, залезет… Одним словом, счёл ранение лёгким, зашил в меру способностей повреждённый орган. На том бы дело и кончилось, забинтуй он ранение и отправь Филимонова в роту выздоравливающих. Да ведь, какое невезение приключилось! Хирург, по причине занятости, велел санитарочке забинтовать раненую конечность.
Рассказчик закрутил головой от восторга.
— А санитарочка, Филимонов рассказывал, ну, ангел во плоти, только без крылышек: носик точёненький, глазки ласковые, голубенькие, губки — что тебе вишенки налитые, сахаром посыпаные: ел бы и не наелся вовек! И таких приборов, как у Филимонова, по ней сразу видно, в жизни не видала. Да и как у Серёги — тоже.
Серёга
