интернат ехать и первые муки терпеть, разлуку с домом, родиной!…
16
А Андрей Николаевич, меж тем, так и пробегал тогда, неугомонным молодым козликом проскакал по сцене все отпущенные ему на лекцию два школьных урока - и всё хмыкал, чмокал, пшикал и егозил, всё брызгал окрест себя старческой белой слюной, махал заполошно руками, марая доску все два часа корявым неразборчивым почерком. Несчастные же дети, новые его ученики, подперев руками гудевшие с непривычки головы, принуждены были ежеминутно во всей этой галиматье старательно разбираться, выискивать среди разбросанных на доске диковинных математических нагромождений хоть что-то полезное для себя, хоть что-то для себя понятное.
Прозвеневший школьный звонок, возвестивший об окончании лекции, стал тогда избавлением, праздником тихим для них и настоящим для многих спасением. Потому как пытку и смятение прекратил, что на каждого комом тяжёлым свалились…
Спасением стал звонок и для Стеблова Вадика, разумеется, что распухшим и раскрасневшимся в коридор выходил, предельно дурным и чумным, - провожать вместе со всеми уезжавшего домой академика. От непрерывной и непривычной пока ещё полуторачасовой писанины у него дрожали мелкой дрожью пальцы, немного кружилась разболевшаяся к концу голова.
Но всё равно он был бесконечно счастлив! Счастлив и горд уже тем, что уносил в портфеле своём заветную четырёхкопеечную тетрадку в двадцать четыре листа величиной, до половины заполненную уже стенографически-точным конспектом! Первый в его жизни доклад на весь мир знаменитого академика надёжно хранился там, который ему теперь предстояло тщательно проанализировать и распутать после уроков, как ребус увлекательнейший - расшифровать…
17
В сентябре А.Н.Колмогоров прочёл девятиклассникам ещё две лекции, то есть ещё два раза наградил-осчастливил приехавших в его школу юнцов своим высочайшим присутствием. После чего он благополучно исчез, как в воду канул, так что воспитанники интерната в тот год его уже и не видели больше - забыли думать про него словно про снег прошлогодний. Посчитал, наверное, Андрей Николаевич, “святая душа”, что тремя своими страстными и искромётными выступлениями он настолько окрылил-осчастливил всех вновь прибывших, и, одновременно, воспламенил, настолько юных воспитанников вдохновил и возвысил, умом и знаниями одарил, к небу, солнцу и горнему Свету поближе придвинул, - что гореть теперь видевшим и слышавшим его детям ярким небесным пламенем до гробовой доски, до последних дней своих. И никто их теперь уже не затушит.
Точно таким же манером, кстати сказать (по свидетельствам студентов Университета, иногда наведывавшихся в интернат - навестить свою бывшую школу), поступал он и на родном мехмате. Объявит в деканате о начале чтения полугодового или даже годового курса по какой-нибудь дисциплине, что в программе значилась, прочтёт две-три лекции в сентябре, потешится-покрасуется перед всеми, поразвлекается - и потом исчезает бесследно, ссылаясь на свою академическую занятость, болезни или отсутствие сил. И за него весь год потом отдуваются другие: доценты и профессора возглавляемой им кафедры, а то и всего факультета.
Спору нет: стареньким был Андрей Николаевич, уже благополучно перевалил тогда за семидесятилетний возрастной рубеж, почтенный и преклонный, как ни крути, ни пыжься и ни хорохорься, а для многих - и вовсе страшный, итоговый. В такие-то лета не то что работать, - уже даже и просто жить тяжело, тяжело вставать по утрам, таскаться по Москве куда-то; таскаться - и таскать на плечах груз перечувствованного и пережитого.
Уйти бы ему на отдых с почётом - мемуары дома сидеть и писать, про былые заслуги сказки внукам рассказывать; про то как “жару” когда-то кому-то давал, как кого-то ниспровергал-одурачивал на учёных советах, с грязью, с дерьмом мешал. И не путаться под ногами у молодых, не заставлять их горбатиться и пыхтеть за себя, поминать имя собственное всякий раз неласковым и недобрым словом.
Не тут-то, однако ж, было - не уходил наш Герой, даже и не помышлял об уходе! И в Университете все руководящие должности за собою держал (кафедру, отделение), и в Академии; и два журнала общероссийских возглавлял вдобавок, главным редактором там числился, и интернат для иногородних школьников организовал, “на огонёк” туда заглядывал время от времени за зарплатою. Откуда только силы и вдохновение, раб Божий, брал? - непонятно! - из какого такого волшебного источника?
Осуждать его, впрочем, не повернётся язык - такая тогда была система. Так жила и поступала тогда вся страна, все её - даже самые что ни на есть высокие! - руководители. Хорошую они себе, верные коммунисты-ленинцы, устроили жизнь… и работу хорошую сами себе придумывали, с которой их, слюнявых маразматиков-пердунов, потом до смерти выгнать было нельзя, с которой их только ногами вперёд выносили…
18
Итак, три раза посетил Андрей Николаевич созданный им интернат, три раза наградил Стеблова Вадика и новобранцев спецшколы своими лекциями, чего, по его высокому разумению, было вполне достаточно для пятнадцатилетних провинциальных парней и девчат, ежели даже и студентов он не баловал долее. Переложив после этого всю черновую работу и связанную с ней ответственность по обучению, надзору и воспитанию набранных по стране учеников на директора школы - человека трудолюбивого и порядочного по натуре своей, отзывчивого и добросовестного, но не авторитетного в научных кругах, не делового, не имевшего в интернате особой власти, - на преподавателей и воспитателей (у которых реальная власть и была), Колмогоров пустился тогда - со всей страстью доживавшей свой век и бурно увядавшей души - в другую великовозрастную авантюру - в реформирование ВСЕЙ, уже много лет существовавшей в стране ПРОГРАММЫ преподавания математики в средней школе - ни много и ни мало.
Странная была затея для большого учёного - основателя нескольких научных школ и направлений, как писали про него в те годы солидные, миллионными тиражами выходившие советские энциклопедические словари, да ещё и действительного члена многих иностранных академий, повторимся, светилы из светил, интеллектуального небожителя! - странная и малопонятная, не правда ли? Спускаться вдруг с заоблачных математических высот, где по всем статьям-разумениям и должен был летать Колмогоров, сообразуясь с тогдашним положением своим и научным званием - самым высоким и почётным в СССР, ко многому его обязывавшим, - и начинать вдруг возиться ни с того ни с сего в “презренных” окружностях и квадратах, равнобедренных и равносторонних треугольниках, логарифмах с синусами и косинусами, - нет, как хотите, но это было слишком, было моветоном, как ни крути! Это было приблизительно тем же самым по сути своей, если на метафоры перейти, как, например, гордому горному орлу, привыкшему к голубым далям, чистому прозрачному воздуху и свободе, по собственной капризной воле вдруг заточить себя в вонючий и душный курятник.
Странной затея была ещё и потому, что в СССР существовала к тому времени хорошо проработанная, отлаженная и изученная до мелочей всеми учителями страны метода преподавания математической - БАЗОВОЙ - дисциплины в общеобразовательной средней школе. Прекрасные учебники выпускались по данному предмету, написанные мудрыми добросовестными людьми - теми же Киселёвым с Рыбкиным и их последователями, - не один год до этого проработавшими с детьми, прекрасно детей знавшими. И это понимание своё, выстраданное и вымученное, а также весь свой богатейший педагогический опыт, знания накопленные и интуицию они и вложили, в итоге, в составление первых советских школьных программ, которые получились поэтому на удивление доходчивыми и простыми, понятными основной массе воспитанников восьмилетних и средних школ, а также техникумов и профессионально-технических училищ на протяжении многих десятилетий.
Вся страна училась по ним, вся страна закладывала благодаря Киселёву и Рыбкину добротный фундамент элементарной математической культуры, на котором вырастали впоследствии удивительные, обильные талантами всходы!
Величие этих людей было уже в том, хотя бы, что они из опыта своей многолетней работы прекрасно чувствовали тот предел, до которого можно и нужно было усложнять программу, чтобы она была доступна и интересна для изучения среднестатистическому ученику. Именно на среднего ученика, доминирующего в любой школе мира, совершенно справедливо и умно и ориентировали талантливые педагоги свои образовательные методы и учебники, именно на среднего ученика направляли они весь свой талант и знания.
Гениев и дебилов при этом в расчёт не брали. Для них - индивидуальные занятия и специальные курсы…
19
Такой уникальный подход - сугубо прагматичный и здравый, единственный в своём роде, жизнью самой подсказанный и многолетним педагогическим опытом, - позволил в невиданно-короткий срок и в невыносимо-тяжёлых условиях не только полностью образовать всю огромную, двумя Мировыми войнами и Революциями разрушенную до основанья Державу, - но и вывести её, бедоносицу, в число передовых государств мира! И даже законодательницу научно-технических и технологических мод! Сталинский общеобразовательный метод, положенный в основу школьных программ, заставил соседей считаться с нами, уважать нас и даже у нас учиться! И КОСМОС РУССКИЙ из него вышел, и РУССКИЙ АТОМ! Как и РУССКАЯ ПЕРВОКЛАСНАЯ АВИАЦИЯ и ОБОРОНА в целом!
Пример - достойный для подражания, для канонизации и стерилизации таких программ соответствующими надзорными органами! Высоким государственным мужам, наделённым соответствующими полномочиями, необходимо было беречь и защищать их всеми имеющимися силами и способами, как берегли они золотой запас страны, например, или сторожили её государственную границу! Потому что в чудодейственных программах тех был заключён залог интеллектуальной мощи и процветания русской многострадальной нации, источник её творческой, неизбывной и неувядающей силы…
---------------------------------------------------------
(*) Историческая справка. Урождённый калужанин С.Ю.Куняев в своих воспоминаниях «Поэзия. Судьба. Россия» про сталинскую систему образования пишет следующее:
«В 1952 году я поступил на филологический ф-т Московского университета.
Последний год царствования Иосифа Сталина. Но что бы ни говорили об этой эпохе нынешние продажные борзописцы - свидетельствую: наше школьное образование было таким, что мы - дети врачей, учителей, итээровцев, послевоенных вдов и матерей-одиночек, и даже крестьян-колхозников из провинциальных областных и районных городков и сёл России, приехав в Москву, “замахнувшись” на лучшие вузы страны, без всякого блата, без мохнатых рук, без взяток на равных выдерживали состязание за право учиться на Моховой, в МВТУ, в МАИ, в Энергетическом и Медицинском с сыновьями партийных работников, дипломатов, генералов; словом, с любыми отпрысками столичной элиты. Вот какие знания получали мы в любых, самых удалённых от Москвы уголках, вот какую универсальную и справедливую мощь таила в себе поистине народная, демократичная школьная система советской эпохи.
