Статейки те незатейливыми и мало-утомительными для автора были, никого и ни к чему не обязывающими, можно сказать - смешными. Зато оплачивались, по-видимому, хорошо (ещё бы! ведь Андрей Александрович сам себе там зарплату платил и навряд ли себя обсчитывал!), регулярно принося Веселову в карман приличные дивиденды…
Но главное, что его в интернате из толпы выделяло и выгодно возвышало над всеми - и учениками, и преподавателями, и администрацией школьной, - так это какая-то по-особому близкая и доверительная с академиком Колмогоровым связь, что многое ему позволяла делать такого, что не дозволялось более никому. Даже и Гордиевскому. Андрей Александрович так вольно и бесшабашно, и так безответственно себя в интернате вёл, по-хозяйски прямо-таки, по-барски, что создавалось впечатление со стороны, что это не он, учитель простой и безвестный, зависит от основателя школы и её куратора, всесильного советского учёного-просветителя, - а пожилой Андрей Николаевич, тёзка его, висит у него на крючке по какой-то непонятной причине. И позволяет ему ввиду этого вытворять в школе всё, что заблагорассудится…
Что ещё можно было бы про Веселова сказать, добавить к его обрывочному и до обидного скудному описанию-портрету? Что был он толстеньким, кругленьким, шустреньким мужичком с густой кучерявой шапкой каштановых волос на голове, носил роговые очки с толстыми стёклами. А ещё он был оптимист прирождённый, законченный, большой весельчак и балагур. Может быть - и кутилка. Любил народные анекдоты, знал их бессчётное множество, собирал везде и мог рассказывать, не стесняясь, даже и на уроках. Рассказывая анекдот, он так самозабвенно и так искренне, порой, хохотал, что одним только смехом своим заражал весь класс, заставлял всех радоваться и веселиться.
Вот, пожалуй, и всё, что было известно про третьего учителя математики девятого класса "Б", что можно было бы рассказать про него, как на духу поведать: ничего другого про этого человека в памяти авторской не сохранилось. Так что придётся нам с Вами, читатель, здесь остановиться вынужденно и, обречённо вздохнув, жирную точку в рассказе поставить. И довольствоваться в дальнейшем повествовании только лишь этими сведениями, до смешного скудными и короткими...
31
Система преподавания математических дисциплин в классе Стеблова сложилась и оформилась ещё до Вадика - из опыта прежней совместной работы Гордиевского и Мишулина, к которым Веселов лишь изредка примыкал, внося бардак и сумятицу. Без особых споров и разногласий оформленная, она, система, повторялась потом изо дня в день, из месяца в месяц, из четверти в четверть - и никогда, практически, не менялась.
Происходило всё это так. После второго предупредительного звонка в аудиторию Дима со Славиком важно вваливались, здоровались с учениками по очереди, уже с порога придирчиво осматривали класс на предмет отсутствия кого-либо, выясняли причину отсутствия (скорее - любопытства ради, нежели для принятия административных мер), после чего Мишулин, пройдя к окну, портфель положив на подоконник, почтительно становился возле задней стены, а Гордиевский вразвалочку, не торопясь, направлялся на преподавательский подиум - открывать очередное занятие. Проведя урок-полтора у доски и наговорившись всласть, по-колмогоровски густо мелом вымазавшись, он уступал место заждавшемуся товарищу, а сам в это время, засунув руки в задние карманы джинсов или техасов, начинал вальяжно прохаживаться по классу - отдыхать и перед молоденькими ученицами форсить-козыриться, при этом по-художнически цепко впиваясь глазами в каждую, как потенциальных моделей-натурщиц их оценивая и изучая, точно так. Ходит, бывало, глубокомысленно усмехается себе под нос, девочкам глазки строит, а то и рожицы, и, одновременно, чутко прислушивается к корявым объяснениям Славика, изредка поправляет и уточняет их, вносит по ходу какие-то коррективы... Когда же и Славик, в свою очередь, после проведённого у доски урока, слова начинал “глотать”, хрипеть и кашлять, запинаться на каждом слове, пену с губ вытирать, Гордиевский менял его, раскрасневшегося, возвращался на своё излюбленное место на подиуме - и уже не отходил от доски потом до окончания занятий.
Между двумя этими людьми, по-видимому, уже с первых дней существовала устная договорённость по вопросу разделения преподаваемых в классе предметов, которая на памяти Вадика никогда не нарушалась. По договорённости той Гордиевский отвечал за математический анализ и элементарную математику, Мишулин же, как будущий учёный-алгебраист, - за алгебру и геометрию, что было естественно и понятно.
Так они всю дорогу потом и работали: если у доски стоял Дима - значит, с уверенностью можно было сказать, что преподавались воспитанникам спецшколы либо элементы дифференциального и интегрального исчисления, либо какая-нибудь тригонометрия школьная; если же на подиум выходил Славик - то, наоборот, доска покрывалась сплошь символами высшей алгебры или аналитической геометрии: всевозможными матрицами и определителями, и многомерными квадратичными формами, задающими метрики математических поверхностей и пространств.
В целом же, если говорить о самом качестве преподавания, то было оно у обоих, увы, совсем-совсем невысокое. Даже и притом, что Гордиевский, в силу возраста своего и опыта, а также в силу природных артистических способностей, и смотрелся у доски куда выгоднее и предпочтительнее Славика, куда основательнее и подготовленнее того. Но даже и он, коли уж судить по большому счёту, преподавателем был слабеньким, если не сказать - плохим. Хотя и брался всегда за вещи тяжёлые, неподъёмные, требовавшие и знаний немалых, и кругозора математического, таланта; а также полной мобилизации внимания внутреннего, способностей, сил…
32
В основании математического анализа, для справки, который имел честь преподавать в интернате Дима, в котором он большим специалистом считался, лежит фундаментальное понятие предела, непростое и неочевидное совсем. Которое опирается, в свою очередь, на аксиомы Дедекинда и Кантора… или методы, как их ещё называют (тоже, кстати сказать, неочевидные и небесспорные до сих пор для многих корифеев точной науки), для работы с континуумом действительных чисел… Числовой же континуум, или непрерывность математическая, “движение”, - это основа основ математики. Понятия невероятно сложные, тонкие и глубокие, мало кому по-настоящему открывающиеся и поддающиеся. Недаром ещё со времён Зенона и его парадоксов древних все попытки дать точную математическую формулировку интуитивному физическому понятию непрерывного движения были и беспомощными и безуспешными, потому как на числовой оси точки расположены всюду плотно, и не существует точки, “следующей” за данной. Попробуй, доходчиво опиши поэтому или грамотно растолкуй кому-то, логически безупречно то есть, что какая-то переменная “х” к чему-то там “непрерывно стремится”. Людей, кто в полной мере всё это осознал - всю глубину и важность для математики подобных краеугольных фундаментальных вопросов, - на Земле можно легко перечесть по пальцам: они в исторические анналы все вошли, в “музей” математической славы… И не случайно, наверное, Д.Гильберт, обобщив на рубеже XIX и XX веков весь тысячелетний путь развития мировой математической мысли, выделив в нём ключевые, наиболее уязвимые и значимые проблемы, как шпалы лежащие поперёк естественнонаучной магистрали прогресса и препятствующие дальнейшему победоносному математическому шествию к вершинам мирового Духа, - так вот Д.Гильберт на первое место в списке своих знаменитых проблем поставил именно проблему континуума, которая не решена до сих пор и навряд ли будет решена в обозримом будущем…
В Московском Университете, всенепременно отметим здесь, анализ бесконечно малых для будущих профессиональных математиков всегда преподавали люди талантливые, знающие и многоопытные, обязательно - профессора! То есть люди, которые знали прекрасно все наиболее тонкие, логически уязвимые места своего предмета - “собаку на этом съели”, - и которые умели грамотно их обходить, доходчиво объяснять слушателям всё их коварство скрытое, их невероятную глубину и сложность. Они посвящали этому делу всю свою жизнь - без остатка! - всё время свободное, силы, знания богатейшие, талант и опыт. И зарплату получали недаром, не просто так; как и не зря назывались профессорами механико-математического ф-та МГУ. Они были настоящими доками!
Поэтому-то, доходя в своих лекциях до основ анализа, они “не плавали”, не путались в них, “не буксовали” сами - и не заставляли плавать и путаться, и паниковать других - безусых студентов, в первую очередь, студентов-первокурсников. И лекции выходили у них без преувеличения сказочные - доходчивые и увлекательные, в высшей степени аргументированные и качественные…
33
Гордиевский Дмитрий профессором не был, как не был он уже давным-давно и просто математиком - человеком то есть, полностью живущим в мире чисел и знаков, абстрактных образов, формул и теорем, замысловатых математических понятий, определений и аксиом, плоскостных и пространственных кривых, фигур и объектов. И, соответственно, не был тому миру фанатично предан, всё больше и больше переключаясь с годами на художественное ремесло. То, что он смог ухватить и запомнить когда-то на университетских общеобразовательных лекциях, было поверхностно, неясно, неглубоко, было ему не близко уже, не родно, не дорого. А с годами в нём это всё и вовсе притупилось, перепуталось и потускнело.
И вот эту мешанину тусклую и непотребную, ещё оставшуюся в голове, ещё не стёртую окончательно из его памяти художественными задумками и фантазиями, он и выплёскивал всякий раз с грехом пополам на бедных учеников, их головы и нервы перегружая, детскую память и психику; забивая их молодые и неокрепшие ещё мозги своим потускневшим от времени дилетантским хламом.
О-малые, О-большие, бесконечно близкие приближения и бесконечно малые величины; окрестности ε, δ, предельные точки последовательностей - эти и многие-многие другие не менее диковинные математические понятия беспрерывно сыпались на головы дуревших с непривычки учеников, производя в них жуткий переполох, смятения чувств немалые. А если принять во внимание, что рассказывались все эти тонкости на языке предикатов и кванторов - новом и ещё непривычном для Вадика и его московских товарищей языке, - то станет более или менее понятным, что творилось в душах и умах приехавших в интернат за мудростью провинциальных пятнадцатилетних пансионеров…
---------------------------------------------------------
(*) Здесь попутно скажем ещё, время у читателей отнимая, что современное ε-δ-определение предела, данное миру Коши, при помощи которого только и могут быть логически грамотно и непротиворечиво оформлены и предъявлены для широкого использования такие важнейшие понятия мат-анализа как производная и интеграл, - определение это есть результат многовековых блужданий, вся сложность которого уже в том состоит, что оно - статическое, и переменные в нём физически ни к чему не стремятся. Это тяжело понять без
