защитникам, особо любезная и желанная, Державный же размах и сила советской, по масштабу невиданной государственности.
Ну а далее взорам юных провинциалов с неизбежностью открывался проспект Калинина с высоченными административными зданиями в форме распахнутых настежь книг и огромнейшим Домом книги посередине, Моховая с изумительным по красоте домом Пашкова в начале, Манежем и Университетом в конце… Ну и, конечно же, Красная площадь с Кремлём, Мавзолеем, Покровским собором, зданием ГУМа посередине, красивейшим Историческим музеем, памятником Минину и Пожарскому возле Спасских ворот, совокупно являвшими собой как бы незыблемый древний фасад или историческое лицо красавицы-Москвы, не меркнущее, не стареющее с годами. А через неё - неизмеримо-прекрасный лик и всего государства Российского. Сама История будто бы открывала здесь приходившим на площадь парням своё бурлящее огненное нутро - дымящееся, кроваво-красное, - впускала их, от радости и гордости очумевших, рты от восторга дружно разинувших, в свои седые дремучие недра. Здесь можно было как к матери руками к Ней, Истории, прикоснуться, как Плащаницу потрогать благоговейно - чтобы реально на себе ощутить Дух прежних, достопочтенных, достопамятных и достославных времён, приобщиться к делам и подвигам своих воистину великих предков.
Приобщение такое было в высшей степени полезным и нужным новым товарищам Вадика и ему самому, - вернее и надёжнее всяких речей и книг оно ребят окрыляло и вдохновляло! А ещё: наглядно показывало им всем - в момент притихшим и присмиревшим, здорово побледневшим и возгордившимся! - неизбывную мощь и прелесть загадочной русской души, её природные неиссякаемые талант и силу…
После Красной площади ребята перешли на осмотр главных магазинов столицы: на ГУМ и ЦУМ, Детский Мир и Петровский Пассаж, - от которых тоже не денешься никуда и которые по-своему поражают воображение провинциалов своим размахам внутренним и убранством, и обилием всевозможных товаров, свезённых сюда как на выставку со всей огромной страны. Всё это - лишь малый перечень того, что успели объехать, обегать и осмотреть в сентябре вновь набранные в интернат девятиклассники. Замечательных мест в Москве - не счесть: успевай только строить планы да вертеть по сторонам головой, да от восторга щуриться и охать. И пошустрее переставлять при этом, повторим, ещё не сбитые дорогами ноги, и также шустро перескакивать из одного общественного транспорта в другой, - благо, что проезд по Москве стоил тогда копейки.
Времени вот только такой пристальный и пристрастный осмотр отнимал уйму, вернуть которое назад уже не представлялось возможным. Но кто и когда думал и думает о таких "мелочах" в свои молодые годы!…
46
На знакомство друг с другом, окрестностями и столицей у вновь прибывших в школу Колмогорова учеников ушло, почитай, больше месяца. И сентябрьско-октябрьский период тот, и об этом можно заявить твёрдо, был самым счастливым и самым запоминающимся в их так рано начавшейся самостоятельной жизни, её огромным светлым пятном. Новый город, новые люди, новая жизнь… И целое море новых, незабываемо-ярких впечатлений, которые сыпались на головы новобранцев сплошным ежедневным потоком и которые каждому из них не очень-то хотелось и прерывать.
«К чёрту учебники и задачи, к чёрту учебный, обязанный быть непрерывным, процесс! Да здравствует свобода и молодость, и столичная разудалая жизнь! Только она одна имеет смысл и значение! и цену реальную, высоченную, которую совсем не жалко за неё платить!... Поживём такой воистину-райской жизнью ещё чуть-чуть, пока тепло и светло, солнечно и приятно на улице; пока празднично, соответственно, на душе, - не сговариваясь, решили для себя новобранцы, планы на будущее по вечерам выстраивая. - А потом, когда зарядят дожди, и станет сыро, темно и холодно, и не захочется и носу за дверь высунуть, - тогда-то и сядем за конспекты и книги дружно, которые от нас не уйдут, подождать могут… Мы и так-де уже молодцы: живём и учимся в Москве - в спецшколе университетской, главной. Из которой до МГУ - рукой подать. И туда мы все через пару годков поступим. Андрей Николаевич Колмогоров поможет нам, обязательно поможет! Не затем же, в самом-то деле, создавал он свой интернат, приглашал нас сюда из разных мест, возится здесь с нами - чтобы потом над нами же и посмеяться, кукиш нам показать?! Зачем ему, заслуженному учёному, академику и Герою, светиле, это нужно, такой дешёвый обман?!… И в рекламной брошюре написано было, что колмогоровский интернат - кузница кадров для Университета; что поступают туда практически все выпускники - все желающие, во всяком случае… Нет, не бросит нас Андрей Николаевич, уважаемый, на произвол судьбы, не посмеет бросить. Иначе, глупо будет выглядеть это всё с его стороны, глупо - и непонятно…»
С таким настроением куражно-бравым и прожили свою первую московскую четверть большинство девятиклассников спецшколы, с такими именно мыслями они все или почти все и учились. Что успевали понять и запомнить в классе, - то и оставалось у них в головах. И большего они туда заносить не спешили.
Удивительно, но об этом в школе не встревожился никто! - из тех, кому положено было об этом встревожиться по долгу службы: ни администрация, ни воспитатели, ни её многочисленные учителя, функции которых были распределены таким хитрым образом, что большую часть времени их воспитанники оставались предоставленными сами себе, были безнадзорными, то есть.
Учителя, даже и математики, на уроках отбарабанив положенное, с лёгким сердцем разъезжались вскорости по домам, считая свою задачу выполненной. Интернат для большинства из них был очень удобным и чрезвычайно выгодным предприятием - назовём вещи своими именами! - где они ловко обделывали делишки и цели преследовали эгоистические, умело прикрываясь при этом высоким учительским званием, почётным и уважаемым во все времена. Они хранили здесь трудовые книжки, играючи зарабатывая себе под старость необходимый для пенсии стаж, получали за здорово живёшь приличную по тем временам зарплату, вполне достаточную для того, чтобы вести в Москве жизнь безбедную и сытую. А на худой конец, они тренировали-вырабатывали в интернате будущие профессорско-преподавательские навыки, а то и просто отсиживались как тюлени на лежбище, рассматривая школу как временную и весьма удобную для себя передышку, не требующую от них ничего: никаких чрезмерных затрат и усилий.
«Вас сюда никто силком не тянул, - любили повторять они раз за разом присказку Гордиевского. - Приехали учиться - учитесь; не хотите - уезжайте домой, не морочьте нам и себе головы. Мы не обязаны здесь с вами нянчиться как с грудными детьми, следить за каждым вашим шагом: привыкайте пыхтеть и трудиться самостоятельно. Мамки и няньки учёным не нужны - помните об этом; как и о тех деньгах, разумеется, какие ежемесячно платят за вас ваши родители…»
Подобным манером, откровенным и жёстким, воспитывались дети, прибывшие за знаниями в Москву, так они незатейливо и цинично здесь с первого дня наставлялись, самостоятельными в пятнадцать лет становясь и за судьбу ответственными. Педагогов же настоящих - людей, понимай, для которых обучение и воспитание чужих детей являлось бы смыслом жизненным, а школа была бы домом родным, с которым они не торопились расставаться, от которого не бежали бы всякий раз, сломя голову, как от чумы, а на уроках украдкой на часы не взглядывали, не думали о мольбертах, редакциях и аспирантурах, - таких в интернате не было, к сожалению. Вадик таких преподавателей не встречал, если быть совсем точным и справедливым…
47
А у воспитателей школы - людей правильных, в целом, бывалых и добросовестных, но малообразованных и некомпетентных, - были свои обязанности; как и свои отговорки и настроения, само собой. И тоже вполне резонные и понятные; и вполне законные, надо признать. Воспитателями, строго говоря, их и назвать-то было нельзя - потому как воспитанием подрастающего поколения они сроду не занимались. Все они, как один, были техническими работниками по факту - и только, - в обязанности которым, как уже говорилось, вменялось следить лишь за техническим состоянием вверенных им помещений и бытовыми проблемами пансионеров: обеспечением их чистым постельным бельём, мылом и стиркой личных вещей в прачечной комнате. И за тем ещё, чтобы дети не нарушали заведённый в интернате режим: поднимались вовремя по утрам, вовремя уходили и возвращались с занятий, не портили мебель, сантехнику, стиральные машины и утюги в прачечной комнате, пожара там не устроили сдуру. И чтобы не водили к себе никого - ни посторонних людей, ни друзей и подруг: это было у воспитателей тоже главным.
А чем детишки занимаются в свободное время: куда ходят, что делают, куда ездят, что учат и учат ли вообще? - это воспитателей волновало мало, а если сказать по правде - не волновало совсем. Главное, чтобы их подопечные, уезжая, возвращались назад и, по возможности, целыми и невредимыми. Чтобы не было с ними, гуляющими, хлопот: чтобы потом ни перед кем за них, сорванцов, не отчитываться. Всё остальное было не их делом. За остальное, по задумке авторской, колмогоровской или ещё кого, голова была обязана болеть у администрации и учителей - главных персонажей в спецшколе.
«А мы - люди маленькие, люди тёмные, - шептался между собой обслуживающий персонал, обсуждая наедине своё положение и поведение, и настрой рабочий. - С нас, как говорится, и взятки гладки. Пускай учителя за ними следят и проверяют: у них зарплата-то поболее нашей будет… Вот и пускай за денежки свои немалые побегают-почешутся: они все умные тут у нас, все шибко образованные, все - аспиранты и кандидаты!... Вот и пусть учат и пусть воспитывают как хотят. А мы поглядим на них со стороны, да порадуемся…»
«…А ребята наши хорошие, в целом, - добавляли воспитатели, чуть подумав, к своим разговорам приватным уже личные оценки питомцев школы, - тихие, в основном, спокойные, вежливые, рассудительные. Не пьют, не хулиганят как в других общежитиях, стёкла и морды себе не бьют, на койках до обеда не валяются с перепою, девок срамных не водят по ночам и оргий в комнатах не устраивают… И с нами всегда приветливы да ласковы, - так чего ж ещё от них и желать? чего воспитывать-то? Их дома всех давно уже воспитали. Родители…»
В таких рассуждениях и душе-излияниях тайных, признаемся, была и правда своя сермяжная, и логика. И осуждать за подобные мысли и разговоры людей, обделённых положением и зарплатой, тем более - обижаться на них, было бы и не правильно, и нечестно…
48
Таким в интернате было положение дел на момент поступления в него Стеблова Вадика, такие господствовали порядки - достаточно странные, согласитесь, для учебного заведения, претендовавшего с первого дня на роль элитарного… или правофлангового, как тогда говорили. Все думали здесь о своём, о себе заботились каждый день, “ломали” и напрягали головы. И никто не думал и не заботился о главном - о приехавших в школу детях. Ввиду чего оставшиеся без призора воспитанники получили уникальнейшую возможность в течение последующих двух лет самостоятельно выстраивать свою молодую жизнь
