предварительной подготовки, но только таким хитрым образом, таким подходом диковинным и стало возможным многие естественнонаучные парадоксы разрешить, примирить интуицию с логикой, непрерывность математическую и физическую, мир реальный, естественный, с миром абстрактным, миром образов и идей, как примирил в своё время физиков принцип дополнительности Нильса Бора…
---------------------------------------------------------
Глубина понимания Гордиевским данных фундаментальных вопросов была, скорое всего, незначительной, потому как он, до предметных тонкостей доходя, до основ, без конца спотыкался там, “плавал”, путался безнадежно, лазил за помощью в свои конспекты на глазах всего класса. Но, как и всякий дилетант, раз за разом непроизвольно попадался на один и тот же “крючок”, наступал на “старые грабли” - очертя голову, в основания математики лез, в бездонное нутро анализа, куда ему носа совать не следовало бы. И уж тем более, категорически не следовало заводить туда, как проводнику-вредителю, своих учеников - незрелых, не подготовленных предварительно, до таких вещей в основной массе своей не доросших.
Увязнув в очередной раз в непролазных математических дебрях, не умея логически непротиворечиво выбраться из них без посторонней помощи, он густо краснел и нервничал, начинал у доски пошло дёргаться и суетиться и, оконфуженный, за помощью к Славику обращался: давай, мол, помогай, ядрёна мать! Чего стоишь и молчишь, ухмыляешься?! Ведь ты же как-никак аспирант: какой год уже за партой сидишь безвылазно, за учебниками, штаны протираешь… Но тот тоже краснел как девушка, не умея быстро соображать, да и в анализе сильно не разбираясь; экспромтом в ответ что-то мямлил невразумительное - и неубедительное, естественно, что положения не спасало.
И тогда преподавателю-дилетанту Диме ничего не оставалось другого, предварительно выругавшись про себя, как доставать из портфеля толстую, потрёпанную временем тетрадь с давнишними университетскими лекциями и прямо у доски, наспех, пытаться разыскать в ней спасительную для себя подсказку.
Но подсказки нужные на виду не валялись, естественно: быстро он их, как правило, не находил. И оттого он краснел ещё больше, больше прежнего нервничал, суетился.
И, в итоге, кончалась у него такая “комедия”, такая “потеха” весёлая тем, что он махал на проблему рукой безнадежно, быстро стирал с доски написанные там каракули, после чего с чистым сердцем и облегчением отсылал обескураженных и ошалелых воспитанников к Фихтенгольцу - автору фундаментального университетского учебника по дифференциальному и интегральному исчислению, состоящему из трёх довольно-таки пухлых и увесистых томов.
«Почитайте начало первого тома сами: там об этом обо всём хорошо написано, - было неизменной его отговоркой. - Вам это нужно больше, чем мне, - так что изучайте и пыхтите самостоятельно, ежели учёными собираетесь стать - как наш Славик...»
Но не только уважаемого Фихтенгольца рекомендовал регулярно почитывать воспитанникам интерната Дима, - он рекомендовал им ещё и Шилова - автора крайне-сложного и путанного, трудно даже и студентами МГУ усвояемого, и Понтрягина с Курантом, Зорича. Да ещё и сборник задач Демидовича всенепременно советовал приобрести и прорешать на досуге, по которому не один десяток лет занимался, набирался практического опыта весь мехмат… А Мишулин Вячеслав, не желая отставать от него, диктовал ребятам и своих любимых и уважаемых авторов. Он называл им учебники Мальцева, Куроша, Александрова, книги Шафаревича и Ленга, входившие тогда в моду в научных кругах; а к ним добавлял ещё и Моденова с Поспеловым, и Погорелова с Постниковым, и того же академика Понтрягина (преуспевшего, несмотря на свою слепоту, практически во всех областях, след там заметный оставившего). Рекомендовал всё сплошь авторов мудрых, высокообразованных и крутолобых, стоявших на передовых рубежах, на недосягаемых научных позициях… Они и книги писали соответствующие, необъятные и неподъёмные новичкам, которые брался изучать ещё и не каждый студент, не каждый аспирант мехмата.
А воспитанники интерната брались. Брались с жаром, брались за всё! Буквально! Они ведь были ещё очень молоды тогда, наивны, доверчивы и глупы… и очень жадные были - до знаний новых, до книг. Потому что мечтали стать академиками через одного! учёными настоящими!
А ещё у них было в ту пору много-много сил и детского нерастраченного задора, который звал их вперёд неумолчно, толкал на самые отчаянные, самые необдуманные свершения и поступки, как комсомольцев 1930-х и 40-х годов. Они готовы были штудировать что угодно и сколько угодно! Готовы в небо были взлететь безоглядно и безрассудно! - только команду дай, позови, предложи, сагитируй!
Преподаватели интерната видели это, ежедневно воочию могли наблюдать не прекращавшийся ни на минуту своих питомцев душевный страстный порыв; дивились ему про себя, втайне очень завидовали - и безжалостно эксплуатировали его, безбожно на нём выезжали…
34
Про Мишулина Вячеслава и его уроки алгебры и геометрии долго нам говорить не придётся, потому как были они и невыразительными и неинтересными. Совсем-совсем. Славик, повторимся, выступать только ещё учился, только ещё постигал азы непростого преподавательского ремесла, как и основы алгебры самой под началом И.Р.Шафаревича. И потому рассчитывать при его объяснениях на что-то полезное и значимое на будущее ученикам спецшколы не приходилось... Наш герой Стеблов, во всяком случае, Славика вообще не понимал, ни единой из его выступлений мыслишки не схватывал - настолько Мишулин тихо, невнятно и неуверенно, а порой и вовсе сумбурно и путанно преподносил материал.
Записав необходимые главы поэтому из названных и рекомендованных им на уроках книг, алгоритмы решений типовых задач старательно законспектировав, он потом только дожидался вечера, чтобы уже самому, в спокойной, так сказать, обстановке, сидеть и разбираться в предложенном материале, без посторонней помощи постигать его - если ума хватало… А если нет - материал так и оставался непонятым и непознанным. Увы. Обращаться за помощью было не к кому. Консультации внеурочные Славик давал, - но не часто из-за нехватки времени. И основывались они, в основном, на его личных к ученикам симпатиях. И только симпатиями определялось количество и качество их.
Стеблову Славик не симпатизировал никогда. И потому и не замечал его в классе и школе. И не помогал, соответственно…
35
С домашними заданиями по математике картина в классе Вадика была следующая. Задавали в конце уроков Гордиевский с Мишулиным ученикам список задач по соответствующим темам из Демидовича или того же Моденова, а в начале следующего учебного дня они, не начиная занятий, проводили беглый опрос по поводу возникших при решении домашних задач трудностей. Понимай: копировали точь-в-точь университетскую семинарную систему, работали по ней оба. Товарищи Вадика наперебой называли не получившиеся у них номера из учебников, после чего весь 9 "Б" вместе с преподавателями пытался общими усилиями отыскать решение. Или хотя бы только наметить пути к нему, что тоже было порою не просто.
В классе Стеблова, надо сказать, достаточно собралось в ту пору на удивление ярких и талантливых ребятишек, хватавших всё на лету, задачи как семечки щёлкавших. Были среди них и призёры, и даже победители Всесоюзной математической олимпиады - скороспелые и стопроцентные гении-самородки, бесценный творческий генофонд страны. Они-то, как правило, и трудились за всех: искали, подсказывали, решали. И в первую очередь, конечно же, они трудились за никудышных своих педагогов, осиливая иногда такие задачи, к которым ни Гордиевский, ни даже аспирант-Мишулин и близко подойти-подступиться не могли, не имея на то элементарных природных способностей. Они, юные гении класса, частенько выручали своих учителей, спасали их от стыда и позора великого, были надёжей и опорой обоим в ежедневных утомительных в интернате трудах, к которым у Димы со Славиком не было особой тяги… Именно они объясняли и разрешали, в итоге, менее даровитым товарищам и подругам многие сомнения и вопросы попутные, возникавшие у тех в процессе обучения; именно они задавали в классе высочайший образовательный уровень, тон.
Не будь их - добровольных и бескорыстных помощников и подсказчиков! - учебные дела в интернате были бы, наверное, и вовсе плохи…
36
Вторым профилирующим предметом в спецшколе была, как нетрудно догадаться, физика, которая преподавалась в интернате два дня в неделю по два урока в день: в начале недели - двухчасовая лекция, в конце - закрепляющий её двухчасовой семинар; система - в точности университетская.
Лекции приезжал читать тридцатитрёхлетний доцент физического факультета МГУ по фамилии Скрынников - тихий, интеллигентный, благообразного вида мужчина в огромных роговых очках, закрывавших половину лица его, излишне-полноватый, медлительный и уже заметно лысеющий. И читал он лекции для новобранцев интересным образом - так, будто бы перед ним сидели не желторотые пятнадцатилетние юнцы, только-только ещё начавшие знакомиться в стенах новой школы с мудрёной университетской математической грамотой, лежащей в основе классической физики, а уже полноправные оперившиеся студенты, с успехом прошедшие в Университете начальный курс исчисления бесконечно малых. Современные физические теории: будь то механика или гидродинамика, теория упругости или статика, - уже с первого дня излагались им, как и на родном физфаке, с полномасштабным использованием дифференциалов и интегралов, суть и значение которых тогда только начали объяснять вновь набранным в интернат девятиклассникам школьные педагоги-математики, до которых они в первой четверти ещё даже и не дошли - на пределах застряли.
Лектор, таким образом, разговаривал на языке, слушателям не знакомом, что было недопустимо с его стороны - и в высшей степени некорректно. Формализмом веяло от этого всего - и безразличием полным. И наплевательским отношением к делу ещё, о котором не болит душа, к которому не лежит сердце.
Не удивительно поэтому, что большую часть физических лекций Стеблов с товарищами просиживали, выпучивши глаза и в жутком перенапряжении головного мозга, механически занося в тетрадки мудрёные формулы и знаки, значение которых в тот момент они понимали смутно, если понимали вообще... Пользы от таких выступлений, понятное дело, даже если они и делались доцентом МГУ, было мало, а то и не было совсем. И потому они не оставили в памяти Вадика ни малейшего следа, за исключением, может быть, нескольких громких фамилий да не менее громких изобретений прошлого, полные знания о которых впоследствии Стеблов добывал и вырабатывал уже самостоятельно - без чьей-либо сторонней помощи…
37
Физические семинары в новом классе Вадика проходили ещё более "увлекательно", чем даже сами лекции, потому как призваны были, по замыслу их ведущих, готовить исключительно одних лишь гениев - не больше, но и не меньше того. Других учащихся в рассмотрение они не брали и рассчитаны на них, убогих и сирых, не были: “посредственность” могла на физику не
