жалкого на вид, с кругами тёмными под глазами.
- Ну что? как физику сдал? - равнодушно спросил он, когда Стеблов сквозь толпу к нему, наконец, протолкнулся; и было заметно, что для одной лишь проформы он это спросил, для приличия, при этом думая о своём, которое было ему дороже, естественно.
- Плохо, Сань! - ответил Вадик расстроено и тут же, не останавливаясь, принялся выплёскивать на приятеля сжигавшую его душу боль. - Представляешь, - стал жаловаться он, - я третий закон Ньютона напрочь забыл! Первые два помню, хорошо помню, а третий - хоть убей! - вспомнить никак не могу! Скажи, как он хоть звучит-то?
Невесело ухмыльнувшийся Збруев нехотя рассказал ему классическую формулировку третьего закона Ньютона, после чего с отчаянья всплеснувший руками Вадик на чём свет стоит стал материть себя и свою “бестолковую голову”, не способную вместить и удержать на время столь элементарной формулировки... Набесившись и наругавшись смачно, злость с раздражением из себя горячим словесным потоком выпустив, он только тогда вспомнил про стоявшего рядом и всё время молчавшего Сашку, совсем и не слушавшего его, в себя глубоко ушедшего.
- Ну а у тебя самого-то, кстати, как дела? - спросил он, наконец, выговорившись, замечая, что Сашку не очень-то и трогают его дела и проблемы, что у него хватает своих.
-…У меня тоже плохо, - не сразу ответил тот, вздохнув тяжело при этом, на Вадика и не посмотрев. - По математике я всего одну задачу решил из пяти, и ту - с подсказкой. Экзаменатор со мной под конец неласково как-то расстался, даже и “до свидания” не сказал, не улыбнулся ни разу… Теперь, видимо, всё: про школу эту можно забыть, и смело на ней жирный крест ставить… Илья пять лет назад мимо неё пролетел со свистом, а за ним теперь и я вдогонку.
- А чего так мало решил-то? - искренне удивился Вадик Сашкиному рассказу. - По математике-то задачи вроде бы не архисложные предлагали. Там просто подумать надо было чуть-чуть, найти в каждой свою изюминку; а дальше там уже - дело техники.
Збруев фыркнул в ответ, поморщился недовольно и вроде как даже с ехидцей.
-…Кто его знает, почему так мало, - пожал он плечами холодно. - Может, перегорел я; а, может, задачи такие попались, что и не решить. Именно архисложные, как ты говоришь, и именно мне. Экзамены - дело непредсказуемое, как лотерея… Да и экзаменатор это ещё - гнида! - бригадир их. К каждой ерунде цеплялся, гад, к каждой мелочи! То это ему не так, то другое что-нибудь. Козёл вонючий!… А ты сам-то что, всё решил что ли? - с недоверием поднял он на Стеблова карие и особенно колючие в тот момент глаза, в которых отчётливо просматривалось уже плохо скрываемое раздражение.
- Да! Вроде бы всё! - ответ добродушный последовал. - Первую задачу я, правда, тоже с небольшой подсказкой осилил; но зато остальные четыре решил сам, и все - чисто.
- Молодец! Тебя послушать - так ты прямо гений у нас, - недобро съязвил на это посуровевший Збруев, ещё больше от услышанного кривясь, позеленев от услышанного. - Что же ты, такой гениальный, на областную олимпиаду-то позавчера тогда не пошёл? Всех бы там раскидал и заткнул за пояс.
В его нервном голосе, в выражении его серого веснушчатого лица в тот момент Вадик впервые заметил уже плохо скрываемую неприязнь, зависть подлую и холодную к своим первым и таким ещё скромным победам; заметил - и поразился этим открытием крайне, немало расстроился и огорчился им. Крохотной ядовитой капелькой запало оно ему в душу, смутило и отравило её, горький след после себя оставило, который выветривается с трудом. Если вообще выветривается…
Разговор у них после этого прекратился, молчанием тягостным обернувшись. Друзья стояли молча друг против друга, недовольные и расстроенные, - морщились, нервно с ноги на ногу переминались, прятали друг от друга глаза.
-…Ну теперь хоть физику сдай хорошо - всё легче будет, - первым нарушил молчание Вадик, намереваясь побыстрей примириться… и заодно лёд растопить, что в их отношениях образовался.
- Да физику я уже сдал, - поморщился Сашка, продолжая не глядеть на Стеблова, на сторону стараясь глядеть.
- Как сдал?! когда?!
Вадик опешил.
- Когда ты математику сдавал… Ты просто в первую группу попал, а мы с Чаплыгиной вашей - во вторую… Пока твоя группа в первой аудитории сдавала математику, мы тут, - Збруев ткнул пальцем на дверь, из которой друг его расстроенный только что вышел, - успели физику быстренько проскочить. Минут по пять, наверное, на каждого из нас экзаменаторы и потратили.
Глаза его вроде как потеплели чуть-чуть, лицо просветлело и разгладилось, когда он всё это живописал. Но ненадолго, как выяснилось.
- Ну и как ты её сдал, расскажи? - стал допытываться Вадик, распираемый любопытством; сообщение о сданной физике стало для него полной неожиданностью.
- Да нормально, нормально. Чего там сдавать?! - Сашка безрадостно махнул рукой. - Это разве ж экзамен?! Сели втроём за парту, поболтали ни о чём - и разошлись. Они и оценок-то, по-моему, никому не ставят - галочки только: сдал - не сдал, пришёл - не пришёл… Математика здесь главная, понимаешь?! - а математику я так бездарно и пошло завалил!… Задачи мне какие-то чудные достались, головоломные, ядрёна мать! Я таких задач никогда до этого и в глаза-то не видел - попробуй, реши их сходу, с листа.
Рассказывая, Збруев опять начал заметно киснуть и чернеть лицом, в глубокий пессимизм ударяться, и под конец договорился до того уже, что зря он вообще, мол, сюда приехал и зря поддался месяц назад на безумную авантюру Стеблова.
- Я ж и учиться-то в эту школу не собирался ехать, даже если б и поступил! - расстроенный, говорил он. - Так и зачем, спрашивается, мне нужны были эти экзамены сраные и эта сегодняшняя нервотрёпка?! Сидел бы себе сейчас спокойненько дома и ни о чём не думал: чай бы с вареньем попивал, да по телевизору футбол или кино смотрел. Дурак я, что в это дело ввязался! наивный беспробудный дурак!
Стоявший с ним рядом Вадик виновато выслушивал не на шутку разошедшегося дружка и пытался по мере сил хоть как-то его утешить. Но получались те утешения не убедительными - потому как и сам он был тогда не в себе, и сам нёс в сердце своём огромных размеров занозу.
«Закон Ньютона позабыл, а! - раз за разом сокрушался он мысленно, стоя подле метавшего громы и молнии Сашки. - Стыдоба-то какая!… Экзаменаторы теперь, небось, от души посмеются в Москве, про меня знакомым рассказывая; скажут: ну и деревня там к нам приезжала, товарищи, глухая беспросветная деревня! У них там, скажут, наверное, одна книжка и существует на всех, да и та - с картинками…»
Так они и стояли вдвоём у окна, каждый о своём напряжённо думая, о своём сокрушаясь, - оба предельно расстроенные, побитые и несчастные! - пока, наконец, вышедший из первой аудитории бригадир аспирантов ни объявил на весь коридор, что приёмные экзамены в интернат завершены, и что все абитуриенты теперь могут смело по домам разъезжаться и ждать результатов экзаменов уже дома. После этого Вадик с Сашкой направились вместе со всеми в столовую, где израсходовали оставшиеся у них талоны на сладкие пирожки и булочки, которые оба повезли домой - угощать родителей; потом собрали вещи в гостинице, сдали ключи, сели вместе с командой в автобус и назад поехали.
Всю дорогу до дома они почти не разговаривали, сидели молча как сычи; только изредка носами шмыгали, болезненно морщились да в окна отрешённо поглядывали, причём - каждый в своё. Сашка всё горевал о тех нерешённых задачах по математике, выбивших его из колеи. Вадик - о выпавшем из головы фундаментальном законе природы, формулировку которого он, как помешанный, всю дорогу про себя повторял… и удивлялся только, отчаянно тряся головой, как это мог он, тупоголовый, забыть и не вспомнить в нужный момент такое простое и очевидное до глупости утверждение.
Вернувшись в город к вечеру ближе, друзья простились сухо и холодно возле дверей ГорОНО, неохотно обменялись вялым рукопожатием. После чего поспешно расстались и, обессиленные, побрели домой каждый своей дорогой, при этом даже и не оглянувшись назад, ни разу пламенно не взглянув друг на друга, что было у них ритуалом с первого дня, что для обоих превратилось в традицию…
41
А дома Вадика уже ждала вся семья, и ждала с нетерпением.
- Ну как всё прошло, рассказывай?! - бросились к нему навстречу сестрёнка с братом, за которыми последовали и родители.
- Сейчас, подождите, - неласково отстранил он родных, заходя в дом невесело, разуваясь и раздеваясь неспешно.
Раздевшись, он подошёл к столу, выложил на него привезённые булочки к чаю, что давно остыли уже, после чего нехотя, без какого-либо энтузиазма, стал рассказывать о трёх проведённых в областном центре днях и о прошедших утром экзаменах в колмогоровскую спецшколу; рассказывал, вопреки всегдашней своей манере, только самую суть, самое главное из пережитого, без сожаления пропуская малозначительные куски, к делу напрямую не относящиеся. Про экзамены и вовсе сказал всего несколько слов: что математику вроде бы сдал, и сдал неплохо; а вот с физикой, наоборот, сел в лужу, не ответив на простейший школьный вопрос, который, скорее всего, окажется главным.
- А что теперь будет? - не знаю, - сокрушённо развёл он, уставший, руками, заканчивая невесёлое повествование. - Остаётся только сидеть и ждать: как там в Москве решат, как способности и знания мои оценят…
Рассказ сына и брата в тихий ужас семью Стебловых поверг и совершеннейшее расстройство одновременно. Выслушав всё до конца и почувствовав, что дела у Вадика не важнецкие и не весёлые, не проронившая ни единого слова семья понуро разбрелась по разным углам - заниматься кто чтением, кто домашним хозяйством. И долго ещё хранила в заболевших душах своих угнетенно-унылое состояние.
И только отец Стеблов, не очень-то и одобрявший с первого дня решения сына ехать в какой-то там интернат поступать, пусть даже и московский, недовольно проворчал в ответ, тяжело поднимаясь со стула:
- Да-а-а! Учишь вас, учишь, жилы из себя последние на работе рвёшь, нервы мотаешь, - а вы простых вещей не знаете… и знать не хотите. Балбесы!… А ещё про Ломоносова мне рассказывал байки, про Лобачевского с Менделеевым! Ну-у тебя!
Отец безнадёжно махнул рукой, поморщился укоризненно и даже брезгливо - и вышел из дома во двор, не сказавши более вернувшемуся с экзаменов сыну ни единого утешительного слова…
Молчаливый уход отца - честного и уважаемого на работе труженика, работяги с одиннадцати лет (потому что война началась! и семья без кормильца осталась!), - отцовская усмешка недобрая, почти что презрительная больно тогда хлестнули Вадика - по самолюбию, гордости, сердцу, - куда больнее даже, чем неудачно сданный экзамен. Он отчётливо понял в тот вечер, всем естеством почувствовал, оставшись дома один, всеми отвергнутый и забытый, что неудачником в жизни категорически быть нельзя - не при каких обстоятельствах! Потому что их страшно не любят, не терпят люди, даже самые близкие и родные тебе, даже и отец с матерью!
Поэтому, если уж взялся за что-то - то делать всё начатое и задуманное нужно предельно качественно и хорошо, по возможности - лучше всех. Или - не делать вовсе…
42
Но как ни корил он себя после
