что царили вокруг. И каково же было его изумление, когда, вызванный через полчаса по очереди в одну из двух аудиторий для сдачи первого по счёту экзамена, экзамена по математике, он вдруг лицом к лицу оказался с так поразившей его в коридоре красавицей.
- Вы Стеблов? - спросила она приветливо, поджидавшая Вадика возле двери, тоном своим и видом вселяя уверенность в абитуриента.
- Я, - ответил взволнованный и раскрасневшийся Вадик, закрывая за собой дверь и в упор, с полуметра взглянув на ухоженную и хорошо одетую московскую гостью, вторично тогда поразившись красотой её удивительно-умных глаз, дыхание даже её почувствовав, запах чудесных духов.
- Проходите, садитесь вон за тот стол, - девушка повелительно указала холёной белой рукой на пустующую на среднем ряду парту. - Экзамены будете сдавать мне, Ирине Бадешко. Вы не против?
- Нет! что вы! - отчаянно замотал головой Стеблов, поражённый вопросом, и уже в следующую секунду быстрым шагом на указанное ему место направился, успев даже порадоваться по дороге выпавшей ему удаче; и, одновременно, безотчётной любовью и уважением воспылать к белокурой мехматовской аспирантке…
36
Ну а потом начался уже сам экзамен, во время которого девушка подсела к Стеблову за парту, всего его запахом чудесных цветочных духов обдав, терпких и невероятно нежных, перемешанных с запахом её горячего тела, и на фирменном листе бумаги, принесённом с собой, стала рисовать ему три отрезка одинаковой длины, выходящих из одной точки.
- Вот, смотрите, - рисуя, рассказывала она. - Даны три равные по величине отрезка, веером выходящие из одной точки. Противоположные концы этих отрезков соединены между собой двумя прямыми линиями, также выходящими веером из конца первого отрезка и опирающимися на концы двух других. Известен угол между двумя последними отрезками, на которые опираются прямые: он равен условной величине “альфа”, - девушка соединила жирной дугой середины отрезков под номерами два и три и вывела над ней знакомую латинскую букву. - Требуется определить, - закончила она после этого, - чему будет равен угол между двумя указанными прямыми, соединяющими между собой концы первоначальных отрезков… Вам ясно условие задачи?
Она повернула голову и с ясной и девственно-чистой улыбкой взглянула на застывшего рядом ученика, красного, вспухшего от напряжения.
- Да не волнуйтесь Вы так, - засмеялась она, разглядывая набычившегося абитуриента. - Задачи я Вам буду давать несложные; над каждой нужно только подумать немного, сообразить - и Вы их без труда решите… Не волнуйтесь, - девушка опять улыбнулась ласково и, легонько тронув Стеблова за руку, встала из-за стола, оставляя его одного - думать.
Ободряющие слова экзаменаторши, её улыбка приветливая, как у матери добрая, и такое же доброе прикосновение подействовали на Вадика самым чудесным образом, как действует на человека адреналин. Ему вдруг страшно захотелось понравиться этой яркой столичной красавице, Ире Бадешко, грациозно расхаживавшей по аудитории, не ударить в грязь лицом перед ней: он был тогда хоть и маленький, но всё же мужчина! А чтобы понравиться, понял он, что было и дураку ясно, ему позарез необходимо было как можно скорей решить предложенную задачу.
И он бросился на неё очертя голову, не думая, не анализируя и не выбирая пути (как когда-то бросался отчаянно, с первых секунд, будучи спортсменом-лыжником, на дистанцию и на соперников), быстро-быстро начав выписывать на листке с чертежом все известные ему на тот период жизни формулы, преобразовывать их по ходу и подгонять… Но как ни старался он, сколько бумаги ни изводил, как ни напрягал, ни взнуздывал свою ёмкую память и логику, - все его длиннющие и громоздкие выкладки приводили в итоге к тривиальному тождеству: единица равняется единице, - которое было хотя и правильно, однако ничего не давало для получения результата, который можно было бы предъявить.
Исписав таким образом весь оставленный ему лист и ничего не добившись, Вадик поднял голову от стола, ища глазами озадачившую его девушку.
- Вам что-нибудь нужно? - услышал он над собой её тихий голос… и вздрогнул от неожиданности, не заметив совсем, что его зеленоглазая экзаменаторша Ира стоит позади него и с любопытством и жалостью нескрываемой наблюдает, как кипит и множится на столе его холостая умственная работа.
- У меня бумага закончилась: можно ещё пару листов взять? - смутившись, спросил он её хрипло, машинально закрывая ладонями черновики; ему неприятно было, что девушка тайно, из-за спины, наблюдает за его творческой кухней, не совсем успешной к тому же.
- Пожалуйста, возьмите, - Бадешко протянула ему несколько чистых листов, что наготове уже держала… и потом, помедлив, сказала: -…Только я Вам ещё раз хочу повторить: не спешите, не спешите Вы выписывать на бумаге все известные Вам на сегодняшний день аналитические соотношения в тригонометрии; подумайте получше, посмотрите повнимательнее на чертёж: может статься, что они Вам здесь совсем даже и не понадобятся.
Сказавши это, она лукаво и многозначительно так взглянула на своего не в меру раскрасневшегося подопечного, глазами будто бы что-то подсказывая ему и намекая, после чего развернулась неторопливо и пошла себе бродить по просторной и светлой аудитории, оставив удивлённого Вадика в совершеннейшем смятении.
«Что значит: формулы не нужны? - недоумевал он после её ухода, шумно вздыхая и ерзая за партой, внимательно вглядываясь в первоначальный чертёж. - А как же решать такую задачу без формул?! Здесь же один угол задан вполне конкретной величиной - величиной “альфа”. Значит и искомый угол должен иметь такое же конкретное значение. А значит, обязательно формулы нужны… Непонятно!…»
Голова его под тяжестью таких мыслей сама собой стала клониться вперёд, к парте поближе. Подставив под гудевшую голову руку и плотно зажмурившись, Вадик тогда что есть силы память свою напряг, пытаясь вытащить из её кладовых все решённые прежде задачи. Чтобы отыскать среди них хоть одну, похожую на эту: с чем бы можно было потом сравнить, на что опереться. Вспоминал он, вспоминал, мучился-мучился, даже и взмок, бедняга, от напряжения, - но по-настоящему полезного для себя так ничего и не вспомнил. Не решал он никогда ранее подобных задач! Не решал! Ни в обычной школе, ни в заочной математической…
«Как же это без формул-то можно её решить? - расстроившись, подумал он опять, возвращаясь к подсказке экзаменовавшей его аспирантки. - Может, здесь дополнительно достроить что-нибудь надо?!»
Подумав так, он воспроизвёл на новом листе копию первоначального чертежа и затем лихорадочно и бессистемно стал пристраивать к трём исходным отрезкам задачи прямоугольники и ромбы всевозможных конфигураций, пытаясь с помощью вспомогательных построений определить требуемое по условию соотношение двух вышеозначенных углов. Исчеркав таким манером ещё один казённый лист и окончательно запутавшись в собственных рисунках - нервных, неряшливых, перегруженных, на удивление бесформенных из-за спешки, - Стеблов оставил свою затею…
Всё это подействовало на него самым плачевным и негативным образом - такое метание безрезультатное и перенапряжение: он быстро стал уставать, нервничать, терять присутствие духа. Глаза его, яркие и огненно-жгучие до того, упорные и волевые, вдруг затуманились тоскливо-болезненной поволокой, а голова в это время уже гудела и стенала так, что трещали и болели барабанные перепонки, глухим металлическим звоном своим ещё больше напрягая голову.
«…Ну что делать-то, а?» - растерялся он, безвольно разглядывая оба листа, черновыми набросками плотно исписанные. Проглядывая первые варианты, почему-то ему в тот момент наиболее предпочтительными показавшиеся, он машинально стал повторять их заново на оставшейся части бумаги, пытаясь в другой раз аналитическим путём попробовать выудить для себя такое необходимое ему решение. Одну формулу написал, другую, третью, известными алгебраическими операциями стал их упрощать и преобразовывать, соединять друг с другом, - пока не упёрся опять в злополучное бесплодное тождество: единица равняется единице… И никакого просвета впереди, ни одной, даже самой захудалой, мыслишки. Пустота, безысходность и безвольность полнейшая - и только усиливавшаяся боль в висках и ужасный шум в голове, становившийся нестерпимым… Ему впору было вещи складывать-собирать, тихо подниматься из-за стола и также тихо покидать зал, пониже опустив при этом свою пустую и никчёмную голову…
37
Из-за отсутствия идей и мыслей у Стеблова началась уже настоящая паника, с психозом, истерикой лёгкой граничившая. Холодный обильный пот крупными каплями выступил у него на лбу и щеках, на шее тонкой и, собираясь в густые струйки - ядовито-солёные, кожу ему разъедающие, - быстро потёк вниз, заползая Вадику в рот, оседая на губах распухших. Вадик морщился, головой время от времени тряс - но струйки с лица не стирал: тихо сидел за партой - бледный, мокрый, беспомощный! - и не знал совсем, что теперь делать ему, как поступить дальше… Воля и разум покинули его: на него было больно смотреть, стыдно находиться рядом…
- Ну что, придумали что-нибудь? - услышал он в этот критический для себя момент бархатный голос экзаменаторши, который, как громкий звонок над ухом, вывел его из шокового состояния.
Очнувшийся горе-абитуриент стыдливо поднял голову и опять, уже в третий раз за утро, почти в упор с проницательным взглядом девушки-аспирантки столкнулся, что пристально смотрела на него и так его, чудака, в коридоре ещё поразила. Столичная пышноволосая красавица, которой ему что есть мочи хотелось понравиться, очаровать которую захотелось, именно так, на этот раз стояла уже перед ним - улыбалась, ждала ответа.
- Нет, не придумал, - тихим упавшим голосом ответил Вадик, которому стыдно сделалось за себя и своё совершеннейшее ничтожество, обнаружившееся так некстати. Он уже дёрнулся было собирать вещи и с позором уходить с экзамена, уезжать в одиночку домой, как вдруг услышал строгий вопрос, непосредственно к нему обращённый:
- Вы опять всё исписали тригонометрическими формулами?! Зачем?! Я же сказала Вам, что они здесь не помогут! - почему Вы меня не слушаете-то?!
Холодный и суровый тон москвички-экзаменаторши, ещё минуту назад бывшей такой приветливой и такой доброй, неприятно поразил Стеблова, приземлил и отрезвил его. Он и предположить-представить не мог, в её ангельские глазки глядя, что такие красавицы в жизни столь строгими и холодными могут быть, и деловито-жёсткими одновременно. Не сочетались в его понимании деловитость, строгость и красота, совсем не сочетались. Деловитость портила красоту, как дёготь горький портит мёд сладкий.
-…Я не знаю, как эту задачу решить без формул, - растеряно пожал он плечами, стараясь уже не глядеть совсем на экзаменовавшую его аспирантку. Меж ними тогда начала уже было лёгкая неприязнь возникать, после которой людям необходимо быстрей расставаться.
- Ну-ка, подвиньтесь, - строго приказала Бадешко, присаживаясь с ним рядом за парту. - Вот смотрите, - она вплотную пододвинула к нему первоначальный лист, на котором располагался её чертёж, - в условии
