занявшая под себя ровно одну страничку. Дочитав её до конца, порозовевший Стеблов замер на стуле, задумался, затрепетал душой и как перед стартом ответственным заволновался. Устойчиво горевший внутри него огонёк, ровно год назад Москвой и Университетом зажженный, так ослепительно ярко вдруг вспыхнул тогда в его отзывчивом сердце, многократно увеличиваясь в размере, - будто его вдруг прибавил кто всесильной властной рукой, ещё шире будто бы открыл заслонку.
Статья поразила Вадика - что и говорить! - содержанием своим, лаконичностью, информацией позитивной, каждый элемент которой в его молодой душе одну лишь зависть белую, безграничную, вызывал и такой же восторг безмерный… И непременное и немедленное желание испробовать это всё, самому пережить, в атмосфере интернатовской повариться.
Отдельные её фрагменты - про выравнивание возможностей выдвижения в науку и большой процент поступления в вузы, священную мечту, повторимся, для многих провинциальных юношей и девушек того времени; про лекции, наконец, которые будут читать профессора МГУ, лаборатории и библиотеки, - устроили в голове Стеблова настоящую круговерть, праздничный карнавал московский, волнуя и возбуждая его предельно. Но пуще всего, конечно же, взволновали и возбудили Вадика последние слова статьи о крайней нужде в его родной стране на больших учёных и более скромных работников науки. Они, последние слова академика, были для сугубого патриота-Стеблова, на чувстве безоговорочной и безусловной любви к Родине с малолетства воспитанного, более чем священны. Они были сродни приказу немедленному и решительному, обязательному для исполнения…
28
На следующей странице брошюры были напечатаны мнения первых людей МГУ об идее создания интерната: мнение ректора, секретарей парткома и профкома, мнения некоторых видных учёных и преподавателей, фамилии которых сопровождались громкими титулами и должностями - всё сплошь академики, лауреаты, Герои, проректоры, деканы и профессора. Их отзывы о школе были под стать их титулам и должностям - красноречивыми и высокопарными. Помноженные на содержание вступительной статьи, её патриотизм и пафос, они действовали на психику Вадика как керосин на пламя - именно так! - доводя его возбуждение до крайней черты, почти до экстаза. Мало того, они пуще прежнего зомбировали и заряжали его, настраивали мысли, чувства и поведение, а в целом - и всю дальнейшую жизнь на определённую волну, на соответствующую - единственную! - программу, категорически исключавшую любые другие варианты существования и развития.
Московский государственный Университет, и без того уже год как не дававший ему покоя, магнитом притягивавший к себе, горы счастья, мира и благоденствия обещавший, в другой раз смилостивился будто бы и ещё на шаг самолично приблизился к нему, сделался уже совсем близко - в одном лишь махе победном, прыжке. И, очередную весточку ему прислав, ещё жарче и настойчивее поманил к себе бумажно-брошюрным пальцем.
Как можно было проигнорировать и не откликнуться на этот зов, всем существом взбудораженным не поддаться?! - если Университет один с некоторых пор заменял Вадику все радости и всех друзей, все отроческие увлечения и привязанности. Самой жизнью становился он для него - единственной и желанной! Восьмиклассник-Стеблов, сам того не ведая и не осознавая, в стопроцентного фанатика превращался, или живую клокочущую машину, заряженную одной мечтой, одной идеей, одним маниакальным устремлением - поступить на мехмат МГУ, кроме которого он ничего не знал уже и знать не желал. Всё остальное было на порядок мельче, пошлее и неинтереснее…
29
После хвалебных слов университетских руководителей шёл раздел, посвящённый правилам приёма в школу. Из него Вадик узнал, в частности, что московская специализированная школа-интернат №18 физико-математического профиля (ФМШ), созданная при МГУ советским академиком-математиком Колмогоровым Андреем Николаевичем, ежегодно проводит приём учащихся на двухгодичный и одногодичный потоки: для восьмиклассников и девятиклассников соответственно; узнал, что приём осуществляется на основании результатов конкурсных экзаменов по математике и физике, двум главным дисциплинам в школе. Экзамены эти проводятся одновременно с областными математическими олимпиадами в марте-месяце, во время весенних каникул, в областных и краевых центрах европейской части России; проводятся аспирантами Московского Университета обычно на следующий после проведения областной олимпиады день.
А ещё Вадик узнал, повторно внимательно прочтя раздел, что учащиеся, успешно сдавшие вступительные экзамены и показавшие на них хорошие способности и хорошие знания, зачисляются в интернат сразу, без дополнительных проволочек; учащиеся же, показавшие на экзаменах неплохие способности, но недостаточно подготовленные в силу разных причин по одному из двух профилирующих предметов, будут в индивидуальном порядке приглашаться на летние месячные сборы в подмосковное Пущино, на которых и решится их последующая судьба... Заканчивался раздел перечислением необходимых для поступления в интернат справок и формальностями, связанными с деньгами: обучение в интернате было платным…
30
Последней в брошюре была глава, посвящённая разбору задач, предлагавшихся на экзаменах в ФМШ в прошлые годы… Внимательно проглядев тогда все задачи и даже попытавшись при чтении мысленно вникнуть в условия их, Вадик не испугался как год назад, в седьмом классе, не скис, круглым дурачком и неучем себя не почувствовал. Наоборот, он уже почувствовал себя к подобным задачам вполне готовым; почувствовал, что уровень их не превышает по сложности уровень задач заочной математической школы, к которым он стал уже привыкать и с которыми неплохо справлялся. Некоторые из них он готов был решить сразу же, в один присест: у него уже вертелись стаями в голове нужные для них алгоритмы.
Это польстило его самолюбию и, одновременно, обрадовало.
«Такие задачи я бы решил - если бы мне их, к примеру, московские экзаменаторы предложили», - помнится, усмехнулся он чуть заметно, на секунду от брошюры отрываясь и задумчиво в окно посмотрев, мысленно будто бы переносясь уже на очередные весенние в интернат экзамены. И предположение это воодушевило его, над самим собою возвысило - и родило мысль отчаянную, бесстрашную, что надо непременно ехать и поступать. А там будь что будет…
После просмотра задачек он вернулся на первую страницу - к вступительной статье академика Колмогорова, которого совсем не знал, фамилию которого никогда не слышал ранее, и ещё раз внимательно прочёл статью, особенно - последнюю вдохновенно-зазывную её часть, более всего поразившую. После чего, чувствуя крайнее возбуждение, не дававшее на месте спокойно сидеть, он поднялся из-за стола и нервно и решительно стал расхаживать взад-вперёд по квартире.
Лицо его горело ярким румянцем, дико горели глаза. Как и сам он горел с головы до пят, объятый духовным пламенем. Прежнего его было уже не узнать: он буквально на глазах поменялся. Настолько, что даже и родителей видом своим поразил, вернувшихся вечером с работы. Родители только дивились на сына, что-то задумавшего опять, Бога за него всю ночь усердно и дружно молили.
«Нечего гадать и трусить, сопли сидеть, жевать. Нужно ехать и поступать в эту школу, непременно ехать, - между тем, уже твёрдо и бесповоротно решил для себя их сын, с час расхаживавший по квартире, возбуждение этим привычно гася. - Там уже настоящая учёба начнётся… и настоящая наука - не то что теперь…»
Всесоюзная заочная математическая школа - священное для него место ещё даже и день назад, - в которой он уже полгода учился и которой доволен был, к правилам которой привык, набрал темп приличный, - как-то сразу в его глазах потерялась, на задний план отошла. А потом и вовсе ничтожной и мелкой сделалась, неинтересной, чем в точности повторила судьбу лыжной спортивной школы. Очная школа затмила её, заочницу, - сразу и бесповоротно.
Даже и предполагаемая разлука с домом не омрачала колмогоровский интернат, разлука с прежней беззаботно-тепличной жизнью, какою жил себе, поживал наш “заводной” герой вот уже пятнадцать лет под надёжным крылом родительским.
«Это уже почти Университет, - в угаре только и думал он, мысленно стараясь представить себе идиллическую картину жизни и учёбы в спецшколе, навеянную прочитанными только что хвалебными отзывами академиков. - Там точно такие же лекции и семинары, как в МГУ, точно такие же преподаватели… Может, и сама школа эта находится на территории Университета? - так что и учиться, может, будем рядом со студентами, рядом с ними и отдыхать».
Подобная перспектива предполагаемой в будущем жизни дух захватывала как никогда, как крапива ядрёная нервы ему будоражила. Вадику живо представлялось уже, как сидит он, воспитанник школы, в своей маленькой, чистенькой, уютной комнатке в одном из корпусов добротного университетского общежития, в полной тиши и одиночестве, окружённый стопками книг, конспектов мудрых, журналов - как Ломоносов прямо-таки. Сидит и работает денно и нощно без устали и отдыха, стараясь всё на свете запомнить, прочитать и узнать, всё самое новое и передовое для себя уяснить, назубок и навечно выучить. А в перерывах подходит к окну и подолгу зачарованно на Москву смотрит, на знаменитую панораму столицы с не менее знаменитых Ленинских гор, и взору его величественный пейзаж открывается, виденный один раз на открытке.
«…Наверное, можно будет с доцентом каким-нибудь там познакомиться, или даже профессором, - мечтательно думал он. - На занятия к ним ходить, за помощью, если что, консультацией обращаться… Можно даже, при желании, и к самому Колмогорову этому попасть в ученики - вот бы здорово было! От него ведь столько всего можно узнать! столько драгоценных сведений выудить! Живой академик! - это ж ходячая энциклопедия, кладезь знаний, ума. Или словарь самый большой, математический!...»
Так или почти так распалял-накручивал сам себя наш перевозбуждённый герой, фантазёр прирождённый, законченный, наивный идеалист-мечтатель, такими придумками сказочными и надеждами, - и делал это до тех пор, пока не устал, последних сил не лишился. Намечтавшись и надумавшись вволю, ноги беспрерывным хождением по квартире намяв, он тогда опять к столу подошёл, где уже с час как дожидалась его присланная из Москвы брошюра. Пододвинув её к себе поближе, он вперился в неё горящими зрачками глаз, едва сквозь плотный прищур приметными… и надолго замер опять, задумался, разглядывая пристально обложку...
Когда улеглись последние страсти и успокоилась, остыла и утихла душа, из себя весь горячий пар выпустив, - очнувшийся, наконец, Вадик глубоко и счастливо вздохнул, озорно тряхнул головой, ладонями рук глаза вытер; после чего решительно подошёл к телефону и позвонил дружку Сашке - договорился о немедленной встрече…
31
- Посмотри, что мне сегодня прислали, - протянул он ему полученную утром брошюру, лишь только Збруев показался в дверях и едва-едва успел раздеться и пройти в комнату.
Сашка взял брошюру в руки, небрежно её повертел, полистал из конца
