педагогический воз, и даже и не пыталась сопротивляться. И поделать тут было ничего нельзя: такой уж был у неё абсолютно не бойцовский характер…
Немало поспособствовало этому и неудачное её замужество, от которого очень скоро остались только пометка в паспорте да чужая, противная ей фамилия, да ещё два крохотных живых существа, два мальчика с промежутком рождения в один год, которых уже ей одной пришлось растить и вытягивать в итоге, выводить, что называется, в люди. Как это всё тяжело и во всех отношениях обременительно! - объяснять не надо! Кто бабье одиночество испытал, кто самолично прошёл через такое - тот знает и так: по чём она - безмужняя бабья доля!
Рассказывали, что она даже и алиментов не требовала и в суд не обращалась ни разу, когда её бывший супруг, по белу свету странствовавший, по много месяцев кряду денег ей на мальчиков не высылал - толи по забывчивости, толи сознательно. Тут тоже характер её выступал, проявлялся отчётливо: ей, тихоне “беззубой” и слабохарактерной, легче было полуголодной с детьми сидеть, чем по судам мотаться, деньги из кого-то трясти-вышибать, с кем-то сутяжничать и бодаться, недобрую славу себе в глазах людей составлять, сквалыгою прозываться. Активный жизненный путь, с мирским борением связанный, с бунтом, был ей с рождения глубоко чужд… и глубоко противен был, вероятно, всему её душевному складу.
Про Лагутину важно ещё сказать, что, оставшись одна после кратковременного замужества, она не загуляла, не запила, не опустилась до “грязи” и бытового распутства, чем обыкновенно славны молодые одинокие женщины, женщины-разведёнки. Никогда не видели её в школе истерзанной и помятой после бессонных бурных ночей, опухшей, отёчной, одетой неряшливо; как не тянулась за ней длинным шлейфом и дурная по школе слава. Чистой и ухоженной всегда была - и внешне, и внутренне, - причесанной, по форме одетой; и детей одевала чистенько, чтобы не выглядели хуже других, не ощущали себя ущемлёнными.
Чувствовалось только - по глазам её грустным и чёрным, по нервным жестам и репликам, - что уж больно одинокой она себя ощущает, бесправной и беззащитной; что безрадостна и бесприютна нынешняя её жизнь.
Но тут уж вины её не было никакой, - ибо тоску душевную, страх перед будущим помадою не затрёшь и раскалённым утюгом не загладишь!…
13
Когда Нина Гавриловна впервые появилась в пятом “А” классе, как только его переступила порог, представилась и познакомилась, первый урок провела, одноклассники Стеблова уже и тогда почувствовали, что из этой слабохарактерной одинокой женщины можно любые “верёвки вить” и садиться на шею при всяком удобном случае, что с учительницей им повезло несказанно. У неё они не перетрудятся - это точно. Потому что она - добрая, она - демократ…
И так оно всё и случилось - одноклассники здесь не ошиблись. Они действительно “вили верёвки” все последующие шесть лет - и на шее сидели, и сибаритствовали по настроению. И ничегошеньки Лагутина с этим поделать не могла, а точнее будет сказать - не очень-то и пыталась. И здесь ей было легче и проще молча терпеть и утираться, безропотно уступать, поддаваться классу - чем огрызаться, ставить на место всех, бунтовать, принуждать, своевольничать. Толстовское знаменитое «непротивление злу насилием» было сознательной её политикой, которая, как уже было сказано, в целом давала хорошие результаты: классы её по успеваемости были в числе первых в школе, а ученики - на ведущих ролях.
«Кто хочет учиться, кто старается изо всех сил и кому моя математика нравится и будет нужна в будущем - тому я обязательно помогу, отдам тому все знания и всю душу, - вероятно, решила она для себя с первого же своего самостоятельного урока. - А с лоботрясами и двоечниками ругаться, заставлять их внимательно себя слушать и чему-то силком учить, всех этих слесарей и сантехников будущих, уборщиц, учётчиц и шоферов, - нет, это дело пустое и безнадёжное. Себе дороже выйдет»… И, наверное, это было правильно, такая её негласная политика и метода…
14
Была у Нины Гавриловны в школе одна отдушина - Чаплыгина Ольга, красавица, праведница, большая умница и эрудит, отличница с первого дня обучения, общественница и работяга. Всё то время, покуда Лагутина руководила классом Стеблова и вела у них математику, а происходило это в продолжение шести долгих лет, с пятого и по десятый класс включительно, она души не чаяла в ней, считала эту кроткую и прилежную, очень воспитанную и трудолюбивую девочку самой умной и самой способной ученицей в школе, что было истинной правдой, истинной, не всем, однако же, нравившейся.
Они были очень похожи, учительница и ученица, - и лицами своими круглыми и широкими, и огромными неженскими лбами, и тёмными прядями волос на голове, заколотыми сзади в пучок; похожи они были и характерами, и темпераментом, и отношением с людьми, но главное - склонностью к точным наукам, среди которых на первый план обе ставили математику. Неудивительно поэтому, что довольно быстро у них сложились тёплые дружеские отношения, на взаимном уважении и доверии друг к другу основанные, которые все школьные годы неоднократно давали повод ко всяческим сплетням и пересудам, и к тайной непримиримой зависти - как со стороны самих учеников, так и со стороны их родителей… Но Чаплыгину Лагутина не бросала несмотря ни на что, своих симпатий к ней ни от кого не прятала, не скрывала чувств; наоборот - усиленно пропагандировала и превозносила их, как и многочисленные достоинства своей любимицы. И все девять лет стояла за неё горой - как за дочку родную! - что было ей, тихоне, совсем не свойственно. В десятом классе только она не смогла её уберечь от одной злыдни, - но и там винить её особенно-то нельзя: злыдня попалась уж больно напористая и ядовитая!
Что же касается других воспитанников, то их Нина Гавриловна не воспринимала всерьёз - ни как математиков, ни как личностей. И хотя и ставила половине класса отличные по своему предмету отметки, всегда подчёркивала при этом, что на твёрдую пятёрку математику у них знает одна Ольга, что только за неё одну она не будет краснеть и опасаться на выпускных экзаменах.
То же самое можно сказать и про героя нашего, Стеблова Вадика. Долгое время Нина Гавриловна относилась в нему довольно прохладно, если не сказать - пренебрежительно, считая его, по-видимому, совершенно бесперспективным и безнадёжным по своей части, шалопаем ветреным, дурачком или упёртым спортсменом-лыжником на худой конец, что было по её мнению одно и то же. И всё это несмотря на то, что математика, как уже говорилась, была единственным после физкультуры предметом в школе, который Стеблов уважал и по которому не опускался даже и в самые смутные времена (шестой и первая половина седьмого класса) ниже хороших отметок.
Трудно сказать, что являлось причиной такого нелестного и, в целом, неверного мнения о нём со стороны хорошей учительницы. Несходство ли характеров и темперамента было тому виной: для спокойной и флегматичной Лагутиной ураганистый Стеблов был, вероятно, на первых порах слишком не обуздан и дик, шумлив, вертляв, непоседлив. Или же социальное положение Вадика, самое низкое в классе. А может, плохая успеваемость по другим предметам играла свою негативную роль, о которой Лагутина, как классный руководитель, была осведомлена прекрасно. Или же то и другое вместе… Но только факт остаётся фактом: учительница математики Стеблова не жаловала с первого дня и плохо скрывала своё к нему нерасположение.
Посильную лепту в это регулярно вносил и прохиндей-Макаревич, паренек хороший и добрый, в целом, но чрезвычайно хитренький. Ему, неплохо учившемуся по другим предметам, почему-то совсем не давалась математика: он не понимал никогда элементарных её основ, не обладал способностью дедуктивно мыслить. Поэтому он, на правах давнего друга Вадика и соседа по парте, всё время списывал у Стеблова все, без исключения, контрольные работы, предлагавшиеся на уроках Лагутиной… Списывал он, а Лагутина подозревала обратное, потому как по остальным предметам Макаревич учился лучше, да и нравился ей, вероятно, больше, был более её женскому сердцу мил.
«Никак не могу понять: кто из вас двоих кому помогает? - всякий раз язвительно обращалась она к сидевшим на передней парте друзьям после очередной контрольной, сознательно глядя при этом на одного только Вадика, и как бы именно его пытаясь вывести на чистую воду, заставить честно правду открыть и прилюдно покаяться. - У вас даже орфография в работах одинаковая, не говоря уж про всё остальное».
«Да мы по очереди: то он мне, то я ему», - мгновенно реагировал на неприятный вопрос хитрый и говорливый Серёжка, и таким ответом ложным и подленьким ловко выгораживая себя и полностью подставляя друга.
«Во-о-о-н оно что! - качала головой учительница, с укоризной поглядывая прищуренными глазами на покрасневшего и притихшего Вадика, презрением обдавая того. - Ну-ну!»
Что она думала после таких ответов, можно только догадываться. Отношения её к Стеблову, во всяком случае, они не улучшали…
Сам же Вадик в такие минуты только краснел и терялся, и всегда упорно молчал, не желая рассказывать всем правду, дружка бестолкового выдавать! А во время следующей контрольной простодушно пододвигал толкавшему его в бок Макаревичу свою тетрадь, давая Лагутиной повод на следующий день лишний раз заподозрить себя в никчёмности и плагиате, а дружка своего, наоборот, - превознести…
Даже и поступление в ВЗМШ не изменило поначалу мнения учительницы о нём. Узнав об этом, она как-то сразу, ни секунды не сомневаясь, подумала, что Вадику просто-напросто кто-то все задачи решил. А он, прохиндей, их только переписал старательно и отослал в Москву под своим подлым именем, как проделывал-де он похожее и с её контрольными не раз; подумала, что он не продержится в этой школе более одного месяца.
Такое мнение о Стеблове - нелестное и неправильное, повторимся, а для классного руководителя и вовсе непростительное, - держалось у Лагутиной аж до конца восьмого класса включительно. До той поры, понимай, когда уже и первые выпускные экзамены были на носу, и со всеми воспитанниками было всё более-менее ясно: кто из них чего стоил и годен на что, или наоборот - не годен. Только в этот момент, когда математические успехи Вадика стали совсем уже очевидными и бесспорными, Нина Гавриловна - к своему немалому изумлению! - обнаружила, что долгое время так необоснованно плохо думала про одного из своих учеников, так несправедливо, оказывается, его всегда подозревала и унижала.
Но даже и после этого - внутренне! - она осталась к Вадику холодна. Он не был героем её романа, увы! не был ей мил, симпатичен…
15
Но мы отвлеклись, читатель, свернули далеко в сторону с нужного нам пути, на который теперь необходимо вернуться.
Итак, в конце сентября преподавательница математики и классный руководитель восьмого “А”, Лагутина Нина Гавриловна, проводила в школе первое факультативное занятие по своему предмету, на которое она пригласила всех желающих: именно так было написано в объявлении возле учительской её рукой. Проводился факультатив сразу же после занятий в кабинете математики на третьем этаже,
