вертлявого паренька из параллельного «Б» класса, от чего порой даже дух захватывало. А ещё выступавшие говорили с жаром и наперебой про его умопомрачительные образовательные успехи, якобы всесторонние и недюжинные, которые рекламировались и тиражировались работниками школы с таким немыслимым постоянством и такой упорной последовательностью на протяжении последних шести школьных лет, что выглядело это со стороны как-то уж слишком навязчиво и неправдоподобно. Да и чудно и странно одновременно, чтобы в это безоговорочно верилось.
Выступал, к примеру, на какой-нибудь очередной “линейке” директор их школы, суровый безногий мужик-фронтовик, скупой на похвалу и ласки. И обязательно говорил, помимо всего прочего, в конце выступления - как некий заведённый ритуал какой-то, - что есть-де среди присутствующих учеников, ленивцев и бездарей по преимуществу, один на удивление талантливый мальчик, Збруев Саша, который и учится-де блестяще, и в шахматы играет здорово, и так же здорово-де решает все математические задачи без исключения; что при желании мог бы он, такой-то умница-разумница и вундеркинд законченный, стопудовый, и шахматный кружок организовать, и математический; и учил бы, мол, там уму-разуму своих дружков-лоботрясов - на пользу им всем, а руководству школы на радость.
«Ну что, Сашок, друг ты мой разлюбезный, организуешь для своих товарищей кружок какой-нибудь? поучишь их, как жить и учиться надо?» - уже напрямую обращался директор к стоявшему перед ним низкорослому кучерявому парню с густой шевелюрой на голове, которого в тот момент пожирали глазами все присутствовавшие.
«Не знаю, - нескромно и даже развязно как-то хихикал в ответ парень, не тушуясь ни сколько перед директором. - Я подумаю…»
«Надо же! - всегда удивлялся в такие минуты стоявший на “линейке” Стеблов, по-гусиному вытянув вперёд шею и стараясь получше разглядеть через строй юного одногодка-гения. - Такой маленький и такой невзрачный на вид - а такой умный! Сам директор его уже знает! Значит, успел уже где-то прославиться и засветиться, показать себя!»
Образ неказистого “гения” откладывался в голове и запоминался помимо воли. Уже потому хотя бы, что на самого Стеблова директор до восьмого класса включительно как на пустое место смотрел. И даже и в лицо, вероятно, не помнил, не то что по имени и фамилии…
8
Вольно или невольно, но при случае Вадик приглядывался к Сашке на переменах, в столовой школьной, на школьном дворе, стараясь в минуты тех редких в общем-то встреч получше рассмотреть знаменитого сверстника, глазами чуть ли ни в душу к нему залезть - чтобы узнать того повернее, заочно с ним, так сказать, познакомиться. И чем чаще и дольше он за ним наблюдал, исподволь изучал его и внимательно с головы и до ног всякий раз рассматривал, - тем больше не соответствовал складывавшийся в голове Стеблова от мимолётных тех впечатлений портрет сопровождавшему Збруева с первых лет оголтелому пропагандистско-рекламному ореолу.
Уже одним внешним видом своим, своими агрессивно-развязными манерами Збруев негативно воздействовал на не знавших его людей, на Стеблова того же, оставлял у них по себе недобрую и неприятную память. Маленький как сморчок, как недоносок-заморыш неряшливый и невидный, шустрый, вертлявый без меры и крикливо-визгливый одновременно, он был из той породы людей, про которых в народе принято говорить, что люди эти - так себе: ни кожи, ни рожи, а только подлость одна, срам сплошной и мерзость. Где бы ни появлялся он, как успел заметить Вадик, пусть даже и на самое малое время: в коридоре ли, в столовой, в раздевалке или на улице, - везде ему сопутствовали какая-то нескончаемая возня, гогот и грохот, и подчёркнуто-громкий, будто бы на показ, разговор. Во время которого он всем и всегда подчёркивал, что он-де здесь самый умный и самый главный. И поэтому все должны слушать его одного и только им восхищаться.
В классе он был самым низкорослым учеником и самым из всех беспородным, самым непривлекательным. Но на “линейках” почему-то стоял всегда впереди - сразу же за комсоргом класса, - глаза всем мозолил своим телесным уродством и низостью. И это было нонсенсом, пародией на порядок и дисциплину. Это вызывало со стороны одно лишь глухое непонимание с недоумением.
Одноклассники его говорили, приглушая голос и руку прикладывая к губам, по сторонам испуганно озираясь, что был он злой и несдержанный на язык, был ехидный и колкий, можно даже сказать - ядовитый, что мог, не задумываясь, больно обидеть словом кого угодно, прямо в глаза тебе гадостей и дерзостей наговорить; что дружить с ним поэтому тяжело и накладно, что он и не дружит ни с кем - всех презирает. Слышать такое было странно Стеблову, даже чудно, не понимавшему, не бравшему в толк, как это такие карлики-дохляки могут быть ещё и такими злыми и ядовитыми одновременно, как умудряются постоянно и безнаказанно обижать людей. Да любому другому давно бы накостыляли за длинный язык, руки-ноги переломали за издевки насмешливые, подлые. А этот клопик на двух ногах ходит себе живой и здоровый вот уже столько лет - и всё никак не уймётся, всё ему с рук сходит. Отчего? - непонятно!
Нет, не нравился ему Збруев, определённо не нравился. И чем дальше - тем не нравился больше. Он как бы являл собою пародию, или антипод того человека и мужика - мужественного, красивого и статного, порядочного, немногословного и солидного всенепременно, - что с малолетства был для Вадика идеалом, к которому сам он тайно всегда стремился.
«Неужели ж он и вправду такой талантливый и башковитый, как про него говорят? Чудно!... Как-то не очень с ним всё это вяжется, прощелыгою и трепачом таким», - встречаясь с ним раз за разом в школе, вцепляясь в Сашку глазами прищуренными, стойко думал про него Вадик несколько школьных лет - и удивляться при этом, что “гении” могут быть такими вертлявыми до неприличия, такими невзрачными и неприятными.
Не менее поражал Стеблова и такой ещё красноречивый факт: Збруева знали практически все учителя школы и знали довольно близко. Любой из них мог запросто остановить его на перемене и проболтать с ним минут десять просто так, как с равным себе человеком. И Сашка не чувствовал в их присутствии никакой совершенно робости: всё также кривлялся по обыкновению, скалился, гоготал, держался с ними развязно и нагло.
«…Удивительный он всё-таки малый, загадочный и необъяснимый, - наблюдая со стороны всё это и по-обыкновению хмыкая себе под нос, недоумённо итожил Стеблов те свои короткие наблюдения. - Наверное и впрямь вундеркинд. Ну а как иначе ещё объяснить такое его поведение?!...»
9
Секрет “гениальности” Збруева открылся Вадику в восьмом классе, когда он сдружился с Сашкой по воле случая, вошёл в его семью на правах друга и с родителями его познакомился. Тогда-то он и понял всё, и перестал удивляться, голову себе ломать в поисках верной разгадки. Он понял, что насколько мачехою была к Збруеву Сашке на первых порах природа, настолько же матерью - судьба. Ибо родился дружок его новый в знаменитой учительской семье, жил в не менее знаменитом “учительском доме”. Дом этот, надо сказать, в ту пору был одним из самых добротных и красивых в городе. Кирпичный, трёхэтажный, с высокими потолками и просторными квартирами со всеми удобствами. Понимай - с туалетом, ванной и горячей водой, - что было сродни хоромам барским для нищих работяг Стебловых, которые первые несколько после переезда в город лет проживали в гнилом и сыром бараке с общим туалетом на улице на десять семей, с холодной водой из уличной же колонки. А тут такой особняк шикарный с балконами, который построило для своих сотрудников ГорОНО, точнее - главным заказчиком выступило. Оно же и распределяло в том доме квартиры. Попасть туда было ой-как не просто сразу после войны, когда весь город лежал в руинах, и большинство горожан проживало Бог знает где - в землянках и шалашах, в переполненных холодных бараках. Случайных людей туда точно не заселяли.
Родителей Збруева заселили - не за красивые глаза, разумеется, и не за выдающиеся заслуги, измерить которые нелегко, если вообще возможно. Заселили за то, что входили в “круг”, были “избранными”… Чтобы пояснить последнее, скажем (вкратце об этом уже упоминалось ранее), что в городе, куда молодыми переехали на ПМЖ родители Стеблова, сугубо деревенские жители, жители-плебеи, было всего восемь школ. И среди них две, под номерами один и четыре, были элитными: туда отдавала на обучение и воспитание своих избалованных отпрысков вся городская знать - партийные, советские и хозяйственные воротилы. Четвёртая школа обладала даже некоторым преимуществом, потому что территориально располагалась выгоднее, чем первая, - в самом центре города, на его холме, куда добираться детям было гораздо удобнее и приятнее… В двух этих школах, ввиду их особого статуса, было лучшее в городе финансирование и материально-техническое обеспечение, осуществлялся самый тщательный кадровый подбор, проводилась самая жёсткая среди педагогов фильтрация. Учителя, попадавшие туда и там со временем закреплявшиеся, получали повышенные оклады и всевозможные ежемесячные и ежеквартальные надбавки, путёвками обеспечивались ежегодными в дома отдыха и санатории, квартирами, чего были лишены их менее удачливые коллеги из соседних школ. Потому-то и держались они за свои места крепко-крепко, за места и собственные предметы. Процент успеваемости и мастерство у них были очень высокие - куда выше, в целом, чем у преподавателей в других учебных заведениях города. Высока была, соответственно, самоотдача и дисциплина… И, будучи сами людьми грамотными, дисциплинированными и мастеровитыми, они и от ребятишек требовали такого же точно отношения к делу, что, безусловно, сказывалось потом на послешкольной судьбе последних… А ещё, как бы в дополнение к сказанному, заметим, что работать в первой и четвёртой школах было выгодно ещё и потому, что, общаясь плотно в течение нескольких лет через своих юных воспитанников с их высокопоставленными родителями, всесильными и всемогущими по преимуществу, расторопный педагог при желании мог извлечь для себя из такого общения немалую житейскую пользу, какую многие из них и извлекали, вне всякого сомнения.
Так вот, директором первой элитной школы, как оказалось, был Иван Иванович Збруев, отец Сашки, а в четвёртой - родной школе Вадика, куда Стеблов, не имевший знатных родителей, попал по сугубо территориальному признаку, - в четвёртой преподавала математику в старших классах Тамара Самсоновна Збруева - мать “юного гения”…
10
Ивана Ивановича Вадик увидел первый раз только в середине восьмого класса, да и то мельком, можно сказать - на бегу, не успев даже как следует представиться, и впечатления тот на него не произвёл совсем ввиду своей мелкости и невзрачности. А вот Збруеву Тамару Самсоновну он знал в лицо (не зная при этом имени её и фамилии) едва ли не с первого дня обучения, когда кроме первой учительницы и не знал-то ещё никого, когда со своего первого, “инкубаторского”, этажа только в столовую за чаем спускался.
Её невозможно было не знать, при всём, так сказать, желании, - настолько яркой и колоритной
