говорю ещё раз - взвесьте всё, подумайте хорошенько: нужна ли кому из вас такая канитель, такой воз на себя взваливать, - а уж только потом беритесь за задачи. Задачи решить - дело десятое; первое же, главное, дело - понять: нужно ли их вообще решать, силы, здоровье на них тратить… А если уж кто действительно надумал судьбу с математикой связать, кто всерьёз загорелся ею, - закончила учительница свою проповедь, - тому, я в этом твёрдо убеждена, помощь моя не потребуется: он сам всё решит и сам благополучно поступит; и учиться будет потом с удовольствием, математические премудрости самостоятельно постигать…
69
Последние слова учительские, от чистого сердца сказанные, от души, крепко тогда запомнились Вадику, созвучным эхом отозвались в нём и полным согласием. Она была права, безусловно права, эта пожилая уже, повидавшая виды женщина: нужно решать самому и поступать самому. А иначе - на кой ляд всё это?
Намерен ли он в будущем связать свою судьбу с математикой? - Вадик тогда не знал, да и не мог знать: уж слишком он был ещё мал и неопытен, слишком разбрасывался и распылялся, увлекаясь в жизни лишь внешней, материальной её стороной. Но Москвой он загорелся - и загорелся всерьёз! Вот что было правдой на тот момент, единственной и неоспоримой, которая не подвергалась сомнению.
Москва! - мать городов русских! России древнее святилище и алтарь, и, одновременно, её духовный, культурный, административный, хозяйственно-финансовый и деловой центр! стойкости, веры и мужества неувядающий и незыблемый эталон! символ всех самых громких и самых великих побед и свершений! Москва для Стеблова, в тридцати километрах от Куликова поля родившегося, что навечно и кровно связано с московским Великим князем Дмитрием Донским, была высока и священна всегда, неизменно повергала в трепет его, в восторг неизъяснимо-сладостный и мистический! Всё самое лучшее и значимое, самое стоящее и передовое, считали люди, с рождения окружавшие Вадика, не в Ленинграде и Киеве находилось, а именно в Москве - святом русском городе сказочной красоты, являющимся Сердцем и Мозгом России, её Душою великой, Совестью неизбывной - то есть для нас, для русских, являющимся абсолютно и безоговорочно всем! В Москве были Кремль, Центральный Комитет партии и правительство, министерства и ведомства, и комитеты, которым нет числа. А ещё - больницы самые лучшие, высококачественные, передовые научно-исследовательские и образовательные институты, огромные стадионы и манежи, музеи, театры и кинотеатры, научные и культурные центры и издательства. Там, - внушалось ему воспитателями и учителями, родственниками и родителями, в голову вдалбливалось без конца, - громко бьётся пульс всей нашей необъятной страны, вершится ежедневно и ежечасно национальная и мировая политика; там культура и наука кипят и пенятся через край; там находятся лучшие в СССР библиотеки и книгохранилища!!! Все по-настоящему умные и достойные люди, говорили ему, только и исключительно там работают и живут. И жизнь настоящая, головокружительная только там происходит!!!
---------------------------------------------------------
(*) В 30-летнем возрасте в книгах историка В.В.Кожинова Вадим прочитал удивительную цитату из передовицы «Красной звезды» первых дней декабря 1941 года, аккурат перед генеральным наступлением Красной Армии, что отбросила немцев от Москвы на 150 километров:
«Москва! Это слово многое говорит сердцу… Москва – праматерь нашего государства. Вокруг неё собиралась и строилась земля русская, вокруг неё стоял народ всякий раз, когда ему грозили иноземные пришельцы…
Древние камни Москвы овеяны славой наших предков, бесстрашно защищавших её гордое имя. Так повелось на Руси, что самые страшные удары иностранные армии получали у стен Москвы… не раз на протяжении истории нашей страны казалось врагам, что гибнет русская земля, что не подняться ей вновь. Но вставал бессмертный народ и повергал в прах всех, кто покушался на его жизнь. Так будет и ныне».
«Тот, кто писал эти строки, - дополнял цитату своими словами уже ныне покойный Вадим Валерьянович, - был хорошо знаком с историей Древней Руси: что Киев, Новгород, Владимир и Суздаль – всё это только промежуточные этапы русского пути, что «праматерью нашего государства» была Москва и только Москва – духовная столица мiра! Потому её и нельзя победить: какая же жизнь без души, без сердца!!! Забыли в 1941-м и про марксизм, и про вне-историчность России, и про то, что Россия, мол, “нация Обломовых”…» /В.В.Кожинов «Россия. Век ХХ (1939-1964)» стр.105/…
---------------------------------------------------------
Начиная с пятого класса, помнится, родители ежегодно летом отправляли Вадика в пионерский лагерь, что в десяти километрах от города располагался, в небольшом сосново-лиственном лесу, мимо которого проходила как раз федеральная автострада Воронеж-Москва, главная автомобильная артерия в области. И отдыхавший Вадик почти ежедневно в послеобеденные часы тайком выходил на дорогу, неприметно садился где-нибудь на обочине и подолгу смотрел прищуренным взглядом на уносившиеся в сторону Москвы машины, по-детски завидуя сидевшим в них водителям и пассажирам, обожая их.
О чём он думал в те памятные для него мгновения? на что настраивался? к чему готовился и мечтал? Зачем вообще выходил и сидел на обочине раз за разом? Какую преследовал цель?... Да никакую, собственно. Какая могла быть цель у ребёнка?! Просто хорошо ему было уже и тогда сознавать, что все эти легковушки и грузовики, что на огромных скоростях проносились мимо, через какое-то время будут в Москве - столице их великой и необъятной Родины. Будут ездить по улицам её бесконечным, проспектам широким, многочисленным скверам и площадям; может быть даже и к Красной площади колёсами резиновыми прикоснутся. Какими там будут счастливыми, вероятно, пассажиры этих машин, какими гордыми и важными! А значит, вместе с ними будет счастлив тогда и он, советский пионер Вадик Стеблов, житель Тульской области, маленький скромный человечек, неприметно сидевший на обочине и жадно смотревший им, появлявшимся и исчезавшим, вослед. Он через них будто весточку столице передавал, душою к жизни великого города прикасался… И разве ж мог он помыслить тогда, дорожные камешки в руках перебиравший, что далёкая заоблачная Москва окажется вдруг так близко - сама в седьмом классе примчится в гости к нему, плакатом белым, лощёным перед ним на столе разляжется, задачками диковинными к себе как ключиком золотым поманит?!
А ведь это именно и случилось - такое чудо чудное, небывалое! И школа заочная математическая сделалась, таким образом, неким символическим пропуском, путёвкой заветной, до боли желанной, в большую столичную жизнь... Пропуском и путёвкой стала автоматически и сама математика.
«Становись математиком - настоящим, большим, - научись все задачи решать правильно и без ошибок, - как бы негласно предлагалось ему незримыми и далёкими столичными руководителями. - И ты попадёшь в Москву, в Университет ломоносовский. Пусть пока и заочно…»
От такой перспективы радужной и чумовой у Вадика уже с первого дня, с вечера пятницы начиная, огнём горело нутро и голова кружилась как у влюблённого. Двенадцать присланных из Москвы задач завладели поэтому всем его существом, каждым порывом и вздохом, совершенно отгородили и отделили его тогда от остального мира. Они, как и любовь, были в точности на болезнь похожи, вирус страшный, испепеляющий, попадающий вдруг в организм человека по воле Судьбы и притягивающий к себе все жизненные силы его - без остатка!…
70
Особенно много сил отняла у Стеблова про братьев-хулиганов задача, над которою Вадик бился ровно неделю, день в день. Она, ввиду отсутствия в ней каких-либо формул аналитических и числовых соотношений, показалась ему тогда самой простой из списка, самой решаемой.
«Уж если с ней не справлюсь, - как-то сразу подумал он, - за остальные и браться не стоит: остальные на порядок сложнее…»
Но простота логической задачи оказалась обманчивой, и семь потраченных на её решение дней - убедительное тому свидетельство.
Всю неделю задача не отпускала Вадика, издевалась над ним, мучила, изводила коварством, хитростью и какой-то фантастической крепостью и неприступностью. Под её воздействием пагубным он перестал есть нормально, спать, отдыхать и гулять на улице. Он уже начал даже и по ночам с кровати ошалело вскакивать, стараясь зафиксировать на бумаге очередной свой “гениальный” подход, очередной, в огненной голове промелькнувший, способ решения.
Но ни один из них, в итоге, так и не устроил его - потому что ни один не давал даже близко ясного и чёткого алгоритма, способного приводить любого и в любой момент к однозначно-правильному ответу. Ответ всегда получался разным, - а задача была одна. И Стеблов вынужден был итожить с грустью, что очередной его вариант не верен, что нужно далее продолжать искать виновника происшествия…
Он извёлся за ту неделю, помрачнел, подурнел, исхудал; и под глазами у него не ведомые прежде фиолетово-жёлтые круги появились… Но сами глаза горели - да ещё как! И огонь тот внутренний до того ярким и страстным был, так неистово и напористо в мир изнутри прорывался, что его не выдерживали уже ни члены семьи, ни общавшиеся со Стебловым товарищи…
«Что же это такое-то, а?! - без конца восклицал про себя загоревшийся Москвой и Университетом Вадик, всё отчаянней тряся за столом распухшей огненной головой, будто пытаясь жар со лба как постылую повязку сбросить. - И задачка-то вроде бы пустяковая, и условие мне понятно, - а никак не решить её, ну просто никак! Хоть ты меня возьми и убей! хоть головою о стенку тресни!»
Он исписал горы бумаги показаниями братьев, как заправский следователь раз за разом тщательно изучая и взвешивая их, подробно анализируя. Он записывал имена братьев в столбец, одно под другим, и потом, читая показания одного из них, ставил против соответствующего имени: виноват - не виноват, разбил - не разбил, обманщик - не обманщик. Читая же показания другого брата, он зачёркивал свой приговор, неверный и скоропалительный, переправлял его на противоположный, - пока новые показания ни рушили беспощадно и эту никчёмную версию, в пыль превращая её, в напрасные и пустые хлопоты… И так продолжалось у него до бесконечности, до чёртиков и мути в глазах - такая вот карусель бестолковая.
Слова “виноват - не виноват”, “разбил - не разбил” некоторое время спустя он решил для удобства заменить знаками “плюс” и “минус”, которые легче было писать, легче было зачёркивать. Это давало некоторое облегчение в работе, бумагу здорово экономило, пасту из авторучки, время, - но к успеху это изобретение авторское не приблизило его ничуть, от бестолковщины и суеты не избавило. Плюсы после очередного показания переправлялись на минусы, минусы - на плюсы. Всё это безжалостным образом путалось: сначала - на бумаге, потом - что страшнее! - в голове его. Логические конструкции, стихийно возникавшие там, рушились безнадёжно, все “гениальные” версии рассыпались, в итоге. И ему в очередной раз приходилось начинать всё с нуля, как будто до этого никаких усилий с его стороны произведено не было…
Теряя последние силы, последнюю веру в себя и
