дружить - великое для каждого смертного счастье. Ибо хорошие, умные, цельные, одарённые и целеустремленные люди - большая редкость, поверь. Когда вырастешь большой - сам убедишься… И если хочет с хорошими людьми познакомиться и подружиться, делом нужным заняться, в Университет когда-нибудь поступить, - не трать понапрасну время, не будь дурачком, не слушай Серёжку. А лучше заворачивай рукава побыстрей и берись за задачи пока не поздно, которые перед тобой и которые тебе непременно нужно решить! Для твоей же собственной пользы! Решишь - молодцом будешь, умницей, в Москве учиться начнёшь, пусть пока и заочно… Зато это будет твой первый к самостоятельной столичной жизни шаг, самый торжественный, нужный и самый ответственный, с которого любое серьёзное и большое дело и начинается, пойми, и который ты должен поэтому сделать именно сам, без чьей-либо помощи и подсказки: таково условие… Смотри, не упусти момент, не сглупи - заклинаю тебя! Такой случай счастливый, знай, у каждого смертного только раз в жизни бывает. Упустишь его - потеряешь Москву, главную свою цель и награду на свете, о которой будешь потом всю жизнь сожалеть, до конца дней своих будешь маяться, проклятый и несчастный…»
Да, было отчего призадуматься семикласснику Стеблову, было отчего замолчать…
Когда через полчаса, приблизительно, возвращавшимся из школы друзьям пришёл черёд прощаться, Вадик задержал на секунду Серёжкину руку в своей руке, с духом, мыслями собираясь.
-…Ты это… принеси мне завтра Андрюшкино объявление - с задачами, из Москвы, - тихо попросил он. - Я потом тебе его верну - в целости и сохранности.
- Ладно, принесу, - охотно пообещал Серёжка. - Мне оно всё равно не понадобится: я не буду туда поступать.
На том они и расстались…
59
Макаревич слово сдержал: на другой день перед уроками вручил Вадику точно такой же плакат с задачами, какой висел у них в школе возле учительской, чем избавил друга от лишних хлопот, связанных с переписыванием. Вручил и добавил тут же, что отдавать плакат не обязательно, можно оставить себе.
Подарок Серёжкин Вадик принёс домой, находясь в крайней степени возбуждения, каким его дома давно не видели - даже и после громких спортивных побед.
- Мам, посмотри что у меня есть! - уже с порога обратился он к матушке, доставая из портфеля вчетверо сложенный лист, на ходу его разворачивая; потом он подошёл к обеденному столу, который ещё не успели накрыть и заставить тарелками, и аккуратно разложил на нём во всю ширину белый московский плакат, после чего посмотрел на мать сияющими глазами. - Ну, что скажешь?!…
Принесённое объявление о приёме в ВЗМШ Антонина Николаевна читала долго, внимательно, вдумываясь в каждую его строку, в каждое слово печатное, по ходу дела успев даже и сами задачи прочитать и проанализировать в уме, оценить степень их сложности. Довольный, светящийся счастьем сын молча стоял рядом, ждал, сбоку на неё с улыбкой посматривая. Он не дёргал матушку, не торопил - давал ей возможность полностью всё прочитать и оценить принесённое правильно и по достоинству.
-…Откуда у тебя это? - наконец, спросила она.
- Серёжка Макаревич дал: его брату, Андрею, позавчера из Москвы прислали.
-…А Андрей что, в этой школе учится? - машинально спросила мать, о чём-то напряжённо думавшая, не сводившая с плаката глаз.
- Да, полгода уже проучился.
-…Надо же, какие в Москве школы есть, - Антонина Николаевна зачарованно покачала головой, ни к кому конкретно не обращаясь. - Я даже и не слышала никогда про такую - ни от родителей, ни от учителей… Вот бы куда поступить, поучиться. Там столько, наверное, можно всего узнать, такие богатейшие почерпнуть знания, - тихо, будто бы про себя, добавила она мечтательно, никого конкретно не имея ввиду, тем более - сына.
- Я и хочу попробовать поступить, - с гордостью ответил Вадик. - Для того и взял у Серёжки этот плакат: чтобы всю информацию с него поточнее скопировать.
В упор тогда глядя на матушку, он заметил к собственной тайной радости, как в ту же секунду вспыхнуло и просияло её лицо от его заявления, бывшее серым и сумрачным до того, уставшим, болезненным и невзрачным. А следом разгладились морщинки на лбу, будто живой водой омытые, и засветились глаза озорными искрящимися огоньками.
-…Ты это серьёзно? - робко спросила она, ещё не веря своим ушам и свалившемуся на неё счастью.
- Серьёзно, - тихо, но твёрдо ответил сын, стремясь развеять как можно быстрей сомнения материнские. - А зачем бы иначе я стал у Серёжки это объявление просить? тебе приносить показывать?
-…Молодец, сынок, молодец! - только и сказала мать, от неожиданности совсем растерявшаяся; и столько было любви в тот момент в её взгляде кротком, столько нежности и гордости несказанной, что Вадик не выдержал, отвёл глаза.
- Да ладно! Чего пока говорить и хвалить заранее, - краснея, ответил он матери, не сумевший всё-таки скрыть прорывавшегося изнутри довольства. - Туда ещё поступить нужно… А это не просто будет, судя по задачам.
Похваставшись перед матушкою сначала, потом - перед отцом, он убрал плакат обратно в портфель, разделся, поужинал вместе со всеми, отдохнул, и в десять часов вечера лёг спать по команде родительской. А мать его после их разговора, накормив семью и помыв посуду, тоже спать улеглась. Но до полуночи не сомкнула глаз: лежала тихо в своём углу, смотрела в потолок, счастливая… и слушала, как ошалело бьётся в груди её чуткое материнское сердце, которому во второй раз почудилось что-то большое и светлое впереди, ради чего любая женщина и живёт, производит на свет, нянчит и воспитывает ребятишек, терпит с ними и ради них все земные страдания и муки… И опять, как и одиннадцать лет назад, когда её трёхгодовалый старший сын повторил за ней наизусть всего “Генерала Топтыгина”, вспыхнула в ней с новой силой давняя её мечта-надежда на своего первенца, спортом и лыжами совсем уже было убитая: что унаследует он в максимальной степени недодуманные по разным причинам сокровенные мысли её, желания светлые, планы неосуществлённые; подхватит их, словно знамя из рук ослабевшего командира, и как никто другой разовьёт, доведёт до новой черты, до невиданного ещё предела. Чем осчастливит и оправдает тяжкую жизнь её, и на смертном одре успокоит…
60
Плакат Вадик принёс домой в субботу вечером. А в воскресенье, в выходной для всех день, его родители с братом и сестрой уехали в деревню ранним утром - навестить родственников матушки.
Вадика с собой не взяли, понимая прекрасно всю важность и сложность затеваемой им работы, с поступлением в столичную школу связанной, хорошо понимая также и то, как дорог был теперь для него каждый свободный день, каждая минута даже.
«Давай, решай тут спокойно: мы верим в тебя, - прощаясь, сказал ему тогда отец с уважением, какого прежде не замечалось в нём никогда. - Мешать тебе сегодня никто не будет…»
Как только за отцом, который уходил последним, захлопнулась входная дверь, польщённый родительским напутствием Вадик сразу же принялся за задачи, которые он уже пробовал было решать вчера во время школьных занятий, втайне от учителей… Но, как и вчера, задачи московские, конкурсные, даже близко не подпустили его к себе: ни геометрические, ни алгебраические - никакие!…
Для прирождённого чемпиона Стеблова, с малолетства привыкшего побеждать, быть везде главным и первым - там, во всяком случае, где первенство было приятно ему, где оно было оправдано и понятно, - это стало вызовом пренеприятным, насмешкой обидной и дерзкой, прямым обвинением по сути в бездарности и никчёмности, пусть даже и безгласным пока, или “заочным”! Это больно било по самолюбию, наконец, гордости, вере в себя, в свои возможности и способности.
Такая неприступность завидная, поражающая, была обидной ещё и потому, что математика была единственным предметом в школе - после физкультуры, разумеется, - которую Вадик для себя выделял и к которой относился всегда с заметным почтением. Он ещё не знал тогда знаменитого высказывания Галилея, все мировые учебники и диссертации обошедшего, что “книга природы написана на языке математики”. Не знал, что математика полностью самодостаточна - в отличие от всех остальных естественных дисциплин, - и что она единственная среди них, где первоначально установленные закономерности уже не меняются потом никогда! ни при какой, как говорится, погоде! И однажды доказанная теорема, пусть даже и тысячелетья назад, уже не станет неверной! Хотя впоследствии может выясниться, что она является лишь тривиальным частным случаем какой-то более общей истины, раздела или направления - не важно! В целом же, математическое знание не подлежит пересмотру, и общий запас его может лишь возрастать.
Всего этого в школе Вадик ещё не знал, не догадывался даже - о целостности и непротиворечивости классического математического знания, о его самодостаточности и независимости, и главенствующей в мире роли как универсального языка общения всех учёных земли. Ему просто всегда очень нравился этот древний предмет за безупречный порядок и красоту, логику безукоризненную и дедуктивный метод, а главное - за отсутствие словоблудия и пустозвонства, которых он ненавидел. Будучи с рождения наделённый холодным и трезвым умом, цепким и дотошным, он любил всегда и везде доходить до сути любого дела, любой изучаемой вещи, их божественной первоосновы. Не терпел пустой бездоказательной болтовни, схоластики так называемой. А математика как раз ему эту самую суть уже с пятого класса и предоставляла.
В её основание, как достаточно быстро понял и твёрдо уяснил для себя пятиклассник Стеблов, были заложены простые и очевидные всем утверждения - аксиомы, - на которых потом, как на кирпичиках первородных, вырастала при помощи правил логики и искусства дедуктивного рассуждения целая наука. Да что там наука! - вырастал целый мир, которому уже и Платон придавал онтологический статус и в котором всё было ясно, понятно и просто всегда, как в кристаллике чистом - прозрачно, всё чётко и грамотно обосновано и распределено. И каждый последующий шаг в котором в воздухе не висел, само-изолированным и автономным не был, а органически из предыдущего вырастал как стебелёк из корня. Где каждое новое утверждение - теорема - было следствием других теорем, логически обоснованных и безупречных…
Ни физика, ни химия, ни биология такой логической безупречности ему впоследствии не предоставляли. Их тем более не предоставляли Стеблову история и языкознание…
61
С изучением языков у Вадика, надо признаться, в школе неизменно были большие проблемы: языкознание и лингвистика не были его стезёй! Иностранные языки он на дух не переносил ввиду своего чрезмерного патриотизма и рационализма, никогда не считал знание их за достоинство и не желал к ним даже и прикасаться, испытывая мощное внутреннее отторжение от языков вперемешку с брезгливостью.
«Зачем мне нужен этот ваш немецкий, на кой ляд сдался? - любил повторять он друзьям или матери при разговорах, - ежели я Родину очень люблю, и никуда из неё уезжать не собираюсь. Зачем мне, стало быть, время и силы на него тратить, голову им засорять, вражеским и постылым?… Это всё равно что учить правила дорожного движения и
