Моя Богиня. Несентиментальный роман. Часть четвёртая

непростую жизнь свою все те драгоценные качества человека, которые он пророчески описал в стихотворении «Гумилёв»:

«Но одно лишь сокровище есть
У поэта и у человека:
Белой шпагой скрестить свою честь
С чёрным дулом бесчестного века.

...Будь спокоен, мой вождь, господин,
Ангел, друг моих дум, будь спокоен:
Я сумею скончаться один,
Как поэт, как мужчина и воин».

12

Живя и работая в Абрамцево, в особняке криминального авторитета Гиви Кутаисского, Кремнёв открыл для себя и прекрасную русскую поэтессу Юлию Владимировну Друнину (1924 – 1991 гг.), покончившую с собой 20 ноября 91-го, сразу после разгрома ГКЧП. И это - не случайное совпадение.
Юлия Владимировна прожила яркую и насыщенную во всех смыслах жизнь, в которой ей много пришлось испытать трагического и светлого одновременно, и в которой она, тем не менее, ни разу не изменила себе, не поступилась честью, долгом и совестью. Потому что уродилась БОГАТЫРЁМ - духа человеческого, не плоти… 19-летней сопливой девчонкой она добровольно ушла на фронт, где честно работала санитаркой, сестрой милосердия. Это когда её хитро-мудрые сверстницы с двойными фамилиями в паспортах всем кагалом рванули в Ташкент - к жаркому солнцу, винограду и арбузам поближе. А после войны они, стервы загорелые и отъевшиеся, возвращались в Москву барами и покупали себе левые справки о мнимом участии в войне, чтобы под старость получать фронтовые и трудовые пенсии и льготы. Совестливая же Друнина, патриотка России с юных лет, таким паскудством не занималась - реально трудилась до самого Дня Победы в прифронтовых госпиталях под пулями и рвущимися снарядами, таскала на себе раненых, хоронила и плакала по убитым. Чудом осталась в живых, и даже не была покалечена. Повезло: Судьба над ней сжалилась, вероятно, зная, что ждёт её впереди, и какие ей силы понадобятся на поэтическом поприще… Позже, достигнув в литературе больших вершин и став известной советской поэтессой, членом Союза писателей СССР, секретарём СП СССР и РСФСР, Юлия Владимировна напишет с гордостью, что её звёздный час пробил не тогда, когда её сборники стихов, ставшие популярными, выходили массовыми тиражами, а она сама вдруг превратилась в знаменитую на всю страну и очень важную даму, - а в те годы именно, когда она самоотверженно помогала раненым советским солдатам выжить, когда улыбкой и словом добрым душевно поддерживала и подбадривала их…

Горбачёвскую перестройку она с нескрываемым восторгом и надеждою встретила, как, впрочем, и большинство добропорядочных советских граждан, болевших душой за страну и чаявших обновления, перемен социальных  и экономических. Мало того: её даже избрали депутатом Верховного Совета СССР, где при Горбачёве закипели страсти и нешуточные словестные битвы, в которых добывали славу себе и политические очки такие говоруны, пустозвоны и клоуны как Толя Собчак, Галя Старовойтова, Юра Афанасьев и Гена Бурбулис. На заседаниях, которые шли в прямом теле- и радиоэфире каждый день, и вправду было сказано много хороших и правильных слов и со стороны депутатов, и со стороны министров.
Плохо тут другое было, скверно даже. Слова и действия правительства Горбачёва заметно расходились с тем, что Юлия Владимировна видела на улицах любимой Москвы: как просят в переходах милостыню покалеченные и изуродованные мальчишки, воины-интернационалисты советско-афганского вооружённого конфликта, как живут в нищете фронтовики-ветераны Великой Отечественной, её героические ровесники.
А Друнина была человеком чести, повторим, долга и обострённой до предела совести. Ей было невыносимо больно видеть, как на её глазах рушится советский социалистический строй, а вместе с ним обесцениваются и прежние высокие идеи и идеалы, направленные на благо и счастье людей. А баламут, пустышка и позёр-Горбачёв при этом сидит с постной мордой в президиумах и палец об палец не бьёт, в ус не дует, скотина безрогая, чтобы остановить сатанинский шабаш всеобщего и тотального бардака и разрушения. Наоборот, регулярно с помпой разъезжает по мiру, гадёныш меченый, гладкий, наплевав на собственную страну, и собирает международные премии и награды в мешок. Как, впрочем, и всё его либеральное, насквозь продажное и коррумпированное окружение (для кого Европа с Америкой стали домом желанным, родным), с трибун говорившее и обещавшее одно: золотые горы по сути, - а делавшее совсем другое - прямо-противоположное сказанному и обещанному. Друнину физически и нравственно убивала фальшь высокопоставленных партийных и иных чиновников, которых она, как депутат, теперь близко видела и слышала каждый Божий день в кулуарах и на заседаниях. Для кого и чего ради тогда, - терзалась она по ночам, вероятно, мучительными вопросами, - с 1941-го по 1945-ый год шли смертельные и кровавые бои с германским нацизмом, для чего погибло около 30-ти миллионов добропорядочных русских людей, и молодых и старых, многие их которых лежат и гниют в безымянных братских могилах! - если теперь хотят ВЕЛИКОЕ СОВЕТСКОЕ НАСЛЕДИЕ разрушить и оболгать, втоптать в грязь, а взамен насадить дикий ЗАПАДНЫЙ РЫНОК?!
Словом, при Горбачёве она потеряла всё, за что боролась всю жизнь и что смогла обрести в итоге в виде душевного спасательного круга и надёжного трамплина в Вечность. А начинать всё сначала не осталось ни сил, ни желания у неё. Да ещё и в новой пост-перестроечной стране, где уже полностью отсутствовали нравственность и мораль, то есть чёткие и ясные ориентиры и понятия о том, что такое хорошо и что такое плохо. В стране, где всё покупалось и продавалось с помпой, где жулик сидел на жулике и нагло рыгал и скалился ей в лицо - 67-летней русской первоклассной поэтессе не находилось места…

И чудная и милая женщина, большая умница и красавица, которая, обладая тонкой душевной структурой, совестью пушкинско-лермонтовской, честью, да ещё и будучи дамой беззащитной и без-помощной с юных лет, но очень и очень гордой на удивленье, очень порядочной, - эта женщина так и не смогла перенести то ужасное и подлое время - наложила на себя руки. Но перед тем, как уйти, она оставила России стихи, которые уже и не стихи получаются как таковые, не рифмоплётство продажное, не заработок, не сочинительство, - а Господу Богу трепетная молитва, благодарная исповедь или предсмертный отчёт. Каковыми были и предсмертные стихи Есенина, Рубцова, Талькова, лучшие рассказы Л.Толстого, Чехова и Шукшина. И одновременно - это иудам и паскудникам Горбачёву и Ельцину приговор с их продажным прозападным окружением, оценка их варварской и людоедской работы по разрушению Святой Руси.
Последние предсмертные стихи Друниной, однажды прочитанные в газете «День», Кремнёв запомнил потом на всю жизнь, как и оставленное послание Юлии Владимировны православной патриотической России.
            «…Почему ухожу? - написала она в предсмертной записке, что была обнаружена следователями на её рабочем столе рядом с томиками Пушкина, Лермонтова, Есенина и Рубцова. - По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно только имея крепкий личный тыл…»
А вот и сами стихи замечательной русской женщины-поэтессы с талантом, какого ещё и среди поэтов-мужчин не скоро сыщешь:

Судный час
Покрывается сердце инеем -  Очень холодно в Судный час…
А у Вас глаза как у инока -  Я таких не встречала глаз.
Ухожу, нету сил. Лишь издали  (Всё ж крещёная!) помолюсь
За таких вот, как Вы, - за избранных  Удержать над обрывом Русь.
Но боюсь, что и Вы безсильны.  Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия,  Не могу, не хочу смотреть!

*    *    *
Вот и нету ровесников рядом -  Не считаю я тех, что сдались.
Почему им “под занавес” надо  Так цепляться за “сладкую жизнь”?
Разве гордость дешевле опалы?  А холуйство - спасательный круг?...
Я устала, я очень устала  Оттого, что сдаются вокруг.

*    *    *
Пусть было черно и печально,  Пусть с разных палили сторон -
Не скажет надутый начальник,  Что шла я к нему на поклон.
Порою казалось, что силы  Кончаются, но никогда
Я даже друзей не просила -  Была и осталась горда.
Шагаю по белому свету,  Порой пробиваюсь сквозь тьму,
Считая присягой лишь это:  “Жизнь - Родине, честь - никому!”

Запас прочности
До сих пор не совсем понимаю,  Как же я, и худа, и мала,
Сквозь пожары к победному Маю  В кирзачах стопудовых дошла.
И откуда взялось столько силы  Даже в самых слабейших из нас?...
Что гадать! Был и есть у России  Вечной прочности вечный запас.

*    *    *
Только вдумайся, вслушайся в имя “Россия”!
В нём и росы, и синь, и сиянье, и сила.
Я бы только одно у судьбы попросила -
Чтобы снова враги не пошли на Россию.

*    *    *
Я музу бедную безбожно
Всё время дёргаю: - Постой!
Так просто показаться “сложной”,
Так сложно, муза, быть “простой”.
Ах “простота”! - она даётся
Отнюдь не всем и не всегда -
Чем глубже вырыты колодцы,
Тем в них прозрачнее вода.

Перед  закатом
Пиджак накинул мне на плечи -  Кивком его благодарю.
“Ещё не вечер, нет, не вечер!” -  Чуть усмехаясь, говорю.
А сердце замирает снова,  Вновь плакать хочется и петь.
…Гремит оркестра духового  Всегда пылающая медь.

И больше ничего не надо  Для счастья в предзакатный час,
Лишь эта летняя эстрада,  Что в молодость уводит нас…

Уже скользит прозрачный месяц,  Уже ползут туманы с гор.
Хорошо усатый капельмейстер,  А если проще - дирижёр.
А если проще, если проще:  Прекрасен предзакатный мир! -
И в небе самолёта росчерк,  И в море кораблей пунктир.

И гром оркестра духового,  Его пылающая медь.
…Ещё прекрасно то, что снова  Мне плакать хочется и петь.
Ещё мой взгляд кого-то греет,  И сердце молодо стучит…
Но вечереет, вечереет -  Ловлю последние лучи… 
                                                                                                                                                         
О скоротечности жизни
Летят, как молнии,
Как блицы,
Одна другой больнее весть -
Друзья уходят вереницей,
Прощай!
А кто потом?..
Бог весть!

Сражаться в юности умела,
Дай, зрелость, мужества теперь,
Когда настойчиво и смело
Уже стучится Вечность в дверь…

13

В эти же абрамцевские годы Кремнёв открыл для себя и Елену Александровну Благинину (1903 – 1989 гг.) через её изумительные по качеству стихи, глубокие, мудрые и прекрасные. Такие, например:

«Деревья те, что мы любили,
Теперь срубили…
Цветы, которые мы рвали,
Давно увяли…
То пламя, что для нас горело,
Других согрело…
Сердца, что рядом с нами бились,
Остановились…
И только песня остаётся
И всё поётся,
Всё поётся…»

***
«Я вам прочту стихи, которых нет,
Которых даже не было в помине,
Которые не думают о славе,
И ничего не знают о наследстве,
Оставленном поэтами земле.
Они растут травой и стынут камнем,
И зреют хлебом, и текут водой,
И просто так живут со мною рядом,
Как горные чабанские собаки,
Бегущие за стадом дней вослед…
Я вам прочту стихи, которых нет».

***
«Другие сны слетятся к изголовью,
Умолкнут грозы в стынущей крови,
И то, что называли мы любовью,
Воспоминаньем станет о любви.
И отзовётся жизнь иною мукой,
Иным вонзится в сердце остриём,
И то, что называли мы разлукой,
Быть может, страхом смерти назовём?
И только в час